О водоплавающих - О'Брайен Флэнн (читаем книги онлайн бесплатно TXT) 📗
— Вот уж поистине кара Господня — оказаться в таком вонючем кармане, — сказала Добрая Фея.
— В таком случае можешь перебраться в другой или вообще идти на своих двоих, — ответил Пука. — Милости прошу.
— Откуда знать, может, в другом кармане еще похуже пахнет, — отозвалась Добрая Фея.
Путники продолжали идти весь день, остановившись к вечеру, чтобы обзавестись пропитанием в виде желудей и кокосовых орехов и испить бодрящей прозрачной воды из ключей, бивших в лесной чаще. Однако и на ходу, и за едой они ни на минуту не прекращали вести, ко взаимному удовольствию, изысканную беседу, в которой доводы и возражения сплетались в гармоничный контрапункт, равно как и Суини без умолку продолжал стихотворный рассказ о своих бедах. Когда ночная тьма уже вот-вот должна была пасть на лес, путники, изведя на это целый коробок спичек, зажгли каждый по пучку хвороста и продолжали свой путь, ступая по высокой траве между густых ветвей, подобно факельному шествию, а ночные бабочки, мотыльки и летучие мыши следовали за ними созвездием мягко мерцающих в красноватых отблесках пламени крыл — вот дивный пример аллитерации. Иногда сова, неповоротливый жук или небольшой выводок ежей, привлеченные огнями, сопровождали их какое-то время, но потом, следуя своему таинственному назначению, снова исчезали в глухой предательской мгле. Случалось, что, наскучив друг другу монотонной беседой, путники дружно затягивали какую-нибудь полузабытую, давно вышедшую из моды песню, глубоко вдыхая воздух, в котором густо роились мошки, и вознося свои голоса над кронами спящих деревьев. Они пели «Мое ранчо» и лучшее из репертуара старых ковбойских напевов, неувядаемых гимнов ночлежек и прерий; с нежной хрипотцой заводили что-нибудь старое, вроде «Ну-ка вместе, ну-ка дружно», бессмертные трели менестрелей родного края, и, когда последняя нота замирала в воздухе, в голосах их слышались приглушенные рыдания; надсаживая глотки, подхватывали они обрывки старых мелодий, хороводных песен и забористых заковыристых частушек, распевали «Путь далек до Типперэри», «Нелли Дин» и «Под старой яблоней». Пели они и кубинские любовные песенки, и пронизанные сладостным лунным светом мадригалы, лучшие из лучших партий итальянского бельканто, сочинения Пуччини, Мейербера, Доницетти, Гуно и маэстро Масканьи, а также арию из «Цыганки» Бальфе и старательно выводили сложные хоровые партии первооткрывателя Палестрины. Они исполнили 242 (цифра прописью) песни Шуберта на языке оригинала, хор из «Фиделио» (принадлежащий Бетховену, автору всемирно известной «Лунной сонаты»), и «Песню Блохи», и длинный отрывок из Мессы Баха, а также бесчисленные мелодичнейшие музыкальные пустячки, вышедшие из-под мастеровитого пера таких гениев, как Моцарт и Гендель. Обращаясь к звездам (которых, впрочем, они не могли видеть из-за раскинувшейся над их головами зеленой кровли), они с громогласной запальчивостью исполнили столько пьес Оффенбаха, Шумана, Сен-Санса и Гренвиля Бэнтока, сколько смогли припомнить. Они пели длинные пассажи из кантат, ораторий и прочей духовной музыки в ритмах allegro ma non troppo, largo и andante cantabile.
Все они до единого были настолько захвачены музыкальным порывом, что вдохновенное их пение звучало в лесном полумраке еще долго после того, как солнце — розовоперстый пилигрим в серых сандалиях, вставшее в тот день раньше обычного, — стерло последние пятна ночной черноты с зеленых верхушек деревьев. Когда неожиданно они вышли на прогалину уже в самый разгар дня, то тут же принялись жестоко упрекать друг друга, осыпая бранью и бесчисленными намеками на незаконнорожденность и низкородность, при этом не забывая набивать свои шляпы растущими на земле и кустах ягодами, чтобы хоть с опозданием, но все же заморить червячка. Здесь повествование на время прерывается.
Автобиографическое отступление, часть седьмая. Помню, что как-то раз я зашел к дяде часов в девять пополудни, чувствуя, что восприятие мое несколько притуплено чрезмерным употреблением спиртуозных напитков. И вот я стоял посреди гостиной, не успев даже толком разглядеть окружающих. Со всех сторон ко мне были обращены незнакомые вопрошающие лица. Вглядываясь в них, я наконец различил черты дяди.
Описание дядиного лица. Красное, перекошенное, грубое, оплывшее.
Дядя стоял в окружении четырех незнакомцев и глядел в моем направлении проницательно-пристальным взором. Я было уже двинулся обратно к двери, когда он обратился ко мне:
— Постой, постой, ты куда? Джентльмены, разрешите представить вам моего племянника. Думаю, нам нужен секретарь. Садись.
После этого по комнате пробежал шепоток вежливых поздравлений. Было похоже на то, что мое затянувшееся присутствие служит источником глубокого удовлетворения для всей без исключения компании. Я сел за стол и вынул из нагрудного кармана синий карандаш. Порывшись в черной записной книжке, дядя положил ее передо мной и сказал:
— Думаю, этого будет достаточно.
Я взял книжку и прочел запись, сделанную на первой странице угловатым бестрепетным почерком моего дяди.
Содержание записи. Восемнадцать буханок хлеба. Два батона (один?). Сыра — три фунта. Ветчины провесной — пять фунтов. Чаю — два фунта. Мука. Пирожные по два пенни или по три (по четыре?). Восемнадцать сдобных булочек. Масла — восемь фунтов. Сахар, молоко (каждый приносит с собой?). Канифоль. Взять напрокат посуду — один фунт? Компенсация за разбитые чашки? Лимонад. Итого: пять фунтов.
Привлекая внимание аудитории, дядя постучал по столу очечником.
— Итак, вы говорили, мистер Коннорс?.. — произнес он.
— Ах да, — сказал мистер Коннорс.
Большой рыхлый мужчина слева от меня весь подобрался и напрягся, готовясь к тяжкому испытанию Словом. На верхней губе его яростно топорщились усы, а усталые глаза под набрякшими веками медленно вращались в орбитах, словно плохо пригнанные к остальным чертам лица. Он не без труда принял вертикально-сосредоточенное положение.
— Так вот я думаю, — начал он, — будет большой ошибкой, если мы проявим в этом деле чрезмерную строгость. Надо пойти на определенные послабления. Все, чего я прошу, — один-единственный старый вальс. Это точно такая же ирландская музыка, как и все прочее, в этих старых вальсах нет никакой иноземщины. Надо пойти на определенные послабления. Гэльская лига...
— Я держусь иного мнения, — сказал кто-то.
Дядя громко щелкнул очечником.
— Соблюдайте порядок, мистер Коркоран, — строго и внушительно произнес он, — будьте так добры. Мистер Коннорс имеет полное право высказаться. Не забывайте, что вы присутствуете на собрании нашего Комитета. Мне уже надоело повторять это в сотый раз. В конце концов, существует такая вещь, как Процессуальный кодекс, такая вещь, как Порядок, словом, самые разные вещи, для того чтобы делать дела надлежащим образом. Разве у вас нет Памятной Записки о Процедуре проведения заседаний, мистер Коркоран?
— Разумеется, есть, — ответил мистер Коркоран. Это был высокий, худощавый, импозантной наружности мужчина. Редкая его шевелюра была песочного цвета.
— Очень хорошо. Если у вас есть Памятная Записка, это просто замечательно. Просто замечательно, если у вас есть Памятная Записка. Приступайте.
— Что? — переспросил мистер Коркоран.
— Приступайте. Продолжайте.
— Да, да, конечно. Старые вальсы. Да. Я решительно против старых вальсов. Конечно, ничего страшного, мистер Коннорс, я действительно не вижу в них ничего страшного...
— Обращайтесь к председателю, мистер Коркоран, обращайтесь к председателю, — сказал дядя.
— Но все-таки негоже, чтобы на Калиде звучали вальсы. Калиде есть Калиде. Я хочу сказать, что это наш исконный праздник. И у нас есть множество наших собственных танцев, так что незачем обращаться к соседу, чтобы попросить у него в долг одежку, которая тебе не по росту. Вы понимаете, в чем суть? Вальсы — это прекрасно, но это не для нас. Пусть вальсы исполняют джаз-банды. Для них, насколько мне известно, нет никаких запретов.
