Еврейские народные сказки (Предания, былички, рассказы, анекдоты, собранные Е.С. Райзе) - Райзе Ефим Самойлович
И в ожидании дальнейшего истец удалился к себе домой. В ту же ночь к ребе Элимелеху, случайно или не случайно, прибыли знаменитый цадик из Ляд ребе Шнеур-Залман, который считался величайшим талмудистом своего времени, и великий Дов-Бер из Межеричей, преемник святого Бал Шем Това, прозванный Межеричским Магидом.
Ребе Элимелех рассказал им о дерзком иске реб Нохемце и предложил им присоединиться к нему, дабы выслушать обе стороны — истца реб Нохемце, ответчика Бога — и вынести решение о справедливости или несправедливости действий Бога.
Побелели, как саван, великие мужи. Испугались они святотатственной мысли: судить Бога.
— Кто мы и что мы, чтобы судить о справедливости действий Создателя? — трепеща промолвил ребе Шнеур-Залман.
— Разве не Он создал Тору? Значит, Он — олицетворение справедливости, — сказал Межеричский Магид.
Но великий ребе Элимелех не согласился с ними:
— С тех пор как Господь дал нам Свою Тору — она принадлежит нам, а не Богу, и мы не только имеем право, но и должны соразмерять все совершаемое в мире с ее законами, мы должны обличать всех тех, кто поступает вопреки Торе, невзирая на лица. Вы слышите? — повторил ребе Элимелех, и голос его зазвенел, как медь. — Невзирая на лица!
И великие мужи, услыхав слова ребе Элимелеха, встрепенулись, гордо подняли головы и сказали:
— Мы готовы. Именем справедливости, предписанной нам, людям, мы готовы судить справедливость поступков Всевышнего.
На другой день начал заседать великий трибунал. На судейский стол, покрытый паройхесом, поставили горящие свечи, положили десятки фолиантов. За этот стол сели трое величайших мужей. Каждый был облачен в талес, каждый надел тфилин.
— Здесь ли истец, приносящий жалобу на Всевышнего? — спросил председатель суда ребе Элимелех.
— Здесь! — встал со своего места реб Нохемце.
— Здесь ли ответчик и готов ли Он отвечать перед человеческим судом, готов ли принять на Себя исполнение решения суда? — спросил далее председательствующий.
На минуту воцарилось молчание. Это была гробовая тишина. Слышно было, как бьются сердца людей, осмелившихся призвать к ответу Бога.
Наконец, неизвестно откуда, раздался тихий, но внятный голос Шхины:
— Да. Здесь.
И суд начался.
— Истец! В чем твоя жалоба на Бога и чего ты требуешь?
Реб Нохемце начал так:
— Я обвиняю Бога в несправедливости. Руками земного царя Он обрек на неимоверные страдания целый народ, в том числе сотни тысяч людей, которые ни в чем не повинны: женщин и грудных детей. Он обрушил Свою месть не только на виновных, на грешников, но и на праведников, что является нарушением законов Торы. Я обвиняю Бога в клятвопреступлении: Он поклялся в своем благоволении к избранному народу, а вместо этого избрал его для поголовного бедствия. Я обвиняю Бога в том, что Он подстрекает людей ко злу: повелевая им любить ближнего, Он принуждает людей к ненависти к нашему народу, ибо приказ царя сеет ее в сердцах всех его подданных.
Потому я от имени всего народа определяю действия Бога как явную несправедливость, идущую вразрез с уже установленными законами, и я основываю свое обвинение на таких-то и таких-то священных книгах, таких-то и таких-то главах, на таких-то и таких-то страницах. Исходя из этого, я требую, чтобы злая гзейра была отменена!
Реб Нохемце закончил. Судьи посовещались, и реб Элимелех сказал:
— Ответчик! По закону мы должны выслушать вторую сторону. Тебе принадлежит слово. Говори.
И голос, струящийся откуда-то сверху, произнес внятно и раздельно:
— Большая часть Моего народа погрязла в грехах. Я Бог мести, и Я мшу. Смертному не дано отменить Мое повеление.
И снова молчание, свинцовое, тяжелое молчание, которое было нарушено ребе Элимелехом:
— Суд удаляется для размышления и вынесения решения.
Три дня размышляли, обсуждали и решали судьи: привлекали цитаты, ссылки и аналогии, горячо спорили, доказывали, пока наконец не пришли к единому выводу:
— Признать, что злая гзейра, изданная с соизволения Бога, обрекает весь народ, включая и сотни тысяч ни в чем не повинных людей, на нечеловеческие страдания; признать, что гзейра является нарушением великого закона справедливости; признать, что гзейра является жестоким нарушением великого закона любви.
Признавая все это и обвиняя Бога в несправедливости, мы, суд людей, основываясь на Божеских и человеческих законах, требуем от Бога отмены злой гзейры.
Так этот псак-дин был сформулирован, записан сойфером на пергаменте и скреплен подписями всех трех мужей — членов священного трибунала — ребе Элимелеха, ребе Шнеур-Залмана и ребе Дов-Бера, после чего подписанный пергаментный свиток был торжественно помешен в орн койдеш среди свитков Торы. Через тридцать шесть часов гзейра была отменена.
Вот истинная история, которая случилась с одним хасидом по имени реб Ойзер. В детстве он был обручен с одной девочкой. Случилось, однако, так, что он, вопреки народному обычаю, расторг помолвку и не попросил у невесты прощения. Люди, правда, говорили, что он просил у нее прощения, но она его не простила. Так или иначе, но когда через много лет реб Ойзер женился, он был жестоко наказан: Господь не дал ему детей. Не помогали никакие средства, никакие благословения. В городе уже кое-кто начал называть его Ойзер-бездетный. И вот в один прекрасный день Ойзер поехал к самому люблинскому цадику. Приехал, дал габаю пятьдесят два рубля и сказал чудотворцу:
— Ребе! Я не уйду отсюда до тех пор, пока вы мне не пообещаете, что у меня будет ребенок.
Люблинский цадик велел ему ехать в Балту, больше ничего не прибавив.
Приехал реб Ойзер в Балту, а там в это время большая ярмарка. Бродит он бесцельно среди людей — сам не знает, кого и чего ему нужно. Вдруг столкнулся в толпе с одной нарядно одетой еврейкой. Сделал он поспешно два шага в сторону, но в эту минуту услыхал, как женщина эта сказала, обращаясь к своей спутнице:
— Смотри, и сейчас он от меня убегает, а ведь когда-то был моим женихом.
Посмотрел реб Ойзер на эту женщину и вздрогнул: это ведь его бывшая невеста. Тут он рассказал ей о своей жизни, о своем несчастье, постигшем его из-за того, что она тогда не простила ему измены и позора. У женщины злорадно блеснули глаза. Видно, рассказ о его горе доставил ей большое удовольствие. Стал реб Ойзер упрашивать свою бывшую невесту помочь ему в его горе. Пусть, мол, она его простит. А он готов дать ей все, что она пожелает, — деньги, наряды, дом. Но женщина от всего отказалась, ей, дескать, ничего не надо, она ни в чем не нуждается. Ни словом не заикнувшись о прощении, она, однако, сказала, что есть у нее одна просьба. В городе Сувалки живет ее брат, а у него дочь на выданье. Она просит его поехать туда и дать племяннице пятьсот червонцев в приданое. И с этими словами она дала реб Ойзеру пятьсот червонцев.
И тут эта женщина вдруг исчезла.
Обрадовался реб Ойзер поручению. Приехал в Сувалки, нашел брата своей бывшей невесты и его дочь, передал им деньги и тут только узнал о том, что его бывшая невеста умерла десять лет тому назад и похоронена на кладбище в Сувалках.
Спустя год жена реб Ойзера родила сына. Эта история записана в пинкасе сувалкской еврейской общины. Запись эта сделана по просьбе реб Ойзера и с соизволения люблинского цадика.
В одном селе около Слонима жил шинкарь, очень честный, справедливый и набожный еврей. Не дай Бог кому-то недолить водки! Упаси Боже кого-нибудь обсчитать! Очень уважали мужики шинкаря и называли его «наш Мошка».
Это не нравилось местному ксендзу, не мог он простить еврею, что тот пользуется уважением у его прихожан. Затаил он против шинкаря злобу и дожидался только случая, чтобы свести счеты с ненавистным евреем.
И такой случай вскоре представился.
Один из селян, сидя в шинке, пил-пил, ел-ел, взял да и помер. После похорон ксендз послал в Варшаву донос на шинкаря Мошку, обвинил его в том, что тот отравил крестьянина. Мошку посадили в тюрьму, началось следствие. Единственным свидетелем против шинкаря был местный ксендз. Когда же следствие закончилось, стараниями слонимских евреев шинкарь Мошка был до суда выпущен из тюрьмы под денежный залог.
