Серебряная ложка - Голсуорси Джон (смотреть онлайн бесплатно книга txt) 📗
Поэтому она поцеловала Фрэнсиса Уилмота в голову, разжала его руки и посоветовала быть паинькой; и у нее мелькнула мысль, что первая молодость ее миновала.
— Забавляйте меня, пока я буду работать. У меня отвратительное настроение.
И Фрэнсис Уилмот, словно хмурый призрак, стал ее забавлять.
Существует мнение, что нос, пострадавший от удара, сильно распухает лишь через час или два. Вот почему сэр Александр Мак-Гаун явился в половине пятого сообщить, что не может прийти в пять. Приехал он прямо из парламента и всю дорогу прикладывал к носу мешочек со льдом. Накануне Марджори Феррар дала ему понять, что молодой американец «находится сейчас в Париже», — поэтому он остановился как вкопанный при виде молодого человека, сидевшего без галстука и с расстегнутым воротничком. Фрэнсис Уилмот молча поднялся с дивана. Марджори коснулась кистью холста.
— Взгляните, Алек, я только что начала портрет.
— Нет, благодарю, — сказал Мак-Гаун.
Сунув галстук в карман, Фрэнсис Уилмот поклонился и направился к двери.
— Чаю не хотите, мистер Уилмот?
— Не хочется, благодарю вас.
Когда он ушел, Марджори Феррар взглянула на нос своего нареченного. Нос был крупный, но пока почти не распух.
— А теперь объясните, зачем вы лгали? — сказал МакГаун. — Вы мне сказали, что этот шалопай уехал в Париж. Значит, вы мною играете, Марджори?
— Конечно! А почему бы и нет?
Мак-Гаун подошел к ней вплотную.
— Положите кисть!
Марджори подняла ее — в ту же секунду кисть была у нее выхвачена и полетела в сторону.
— Портрет вы оставите недоконченным и этого субъекта больше не увидите. Он в вас влюблен.
Он сжал ей руки.
Она откинула голову, рассерженная не меньше, чем он.
— Пустите! Неужели вы считаете себя джентльменом?
— Нет, я просто мужчина.
— Сильный и молчаливый — герой скучного романа. Садитесь и ведите себя прилично.
Поединок глаз — темных и горящих, голубых и холодных — продолжался не меньше минуты. Потом он выпустил ее руки.
— Поднимите кисть и дайте мне.
— Черт возьми, этого я не сделаю!
— Значит, нашей помолвке конец. Если вы столь старомодны, то я вам не пара. Ищите себе жену, которая подарила бы вам к свадьбе плетку.
Мак-Гаун схватился за голову.
— Я слишком люблю вас и теряю власть над собой.
— Ну, так поднимите кисть.
Мак-Гаун поднял ее.
— Что у вас с носом сделалось?
Мак-Гаун прикрыл нос рукой.
— Я налетел на дверь.
Марджори Феррар засмеялась.
— Бедная дверь!
Он посмотрел на нее с удивлением.
— Вы самая жестокая женщина из всех, кого я встречал. И почему я вас люблю — не понимаю.
— Столкновение с дверью плохо отразилось на вашей внешности и характере. Почему вы пришли раньше, чем всегда?
У Мак-Гауна вырвался стон.
— Меня к вам тянет, и вы это знаете.
Марджори Феррар повернула холст к стене и стала рядом.
— Не знаю, как вы рисуете себе нашу совместную жизнь, Алек, но боюсь, что счастья нам не видать. Не хотите ли виски с содовой? Вот там, в буфете. Не хотите? А чаю? Тоже нет? Следовало бы нам договориться. Если я выйду за вас замуж, что очень сомнительно, — затворницей я жить не намерена. Я буду принимать своих друзей. И теперь, пока мы не поженились, я тоже буду их принимать. Если это вам не по вкусу, можете со мной расстаться.
Она видела, как он сжал руки. Нелегкая задача быть его женой! Если бы только был какой-нибудь «подходящий заместитель»! Если бы Фрэнсис Уилмот был богат и жил не там, где растет хлопок и негры поют в полях; где текут красные реки, светит солнце и болота затянуты мхом; где растут грейпфруты, — или они там не растут? — а дрозды поют нежнее, чем соловьи. Южная Каролина, о которой с таким восторгом рассказывал ей Фрэнсис Уилмот! Чужой мир глянул прямо в глаза Марджори Феррар. Южная Каролина! Невозможно! Так же невозможно, как если бы ей предложили жить в девятнадцатом веке!
Мак-Гаун подошел к ней.
— Простите меня, Марджори.
Он положил ей руки на презрительно вздернутые плечи, поцеловал ее в губы и ушел.
А она опустилась в свое любимое кресло и стала нервно покачивать ногой.
Опилки высыпались из ее куклы — жить стало скучно.
Чего она хочет? Отдохнуть от мужчин и неоплаченных счетов? Или ей нужно еще что-то пушистое, именуемое «настоящей любовью»? Во всяком случае, чего-то ей не хватает. Итак, одевайся, иди и танцуй; потом еще раз переоденься и иди обедать; а за платья еще не уплачено!
А в общем, лучше всего разгоняет сплин хороший глоток чего-нибудь горячего!
Она позвонила, и когда ей подали все необходимое, смешала вино с коньяком, всыпала мускатных орехов и выпила стакан до дна.
IV. FONS ЕT ORIGO
Через несколько дней Майкл получил два письма. На одном была австралийская марка, оно гласило:
"Дорогой сэр, Надеюсь, что вы и супруга ваша здоровы. Я поду — мал, что вам, может, интересно узнать о нас. Так вот прожили мы тут полтора года, а похвастаться нечем. Много лишнего болтают об Австралии. Климат бы ничего, когда не слишком сухо или не очень уж мокро; жене моей он очень по нраву; но вот когда говорят, что здесь легко нажить состояние, только и остается ответить, что все это басни. Люди здесь чудные — будто мы им и не нужны, и они нам будто ни к чему. Относятся к нам так, точно мы дерзость какую сделали, что приехали в их распрекрасную страну. Народу здесь маловато, но им, наверное, кажется, что хватит. Я частенько жалею, что уехал. Жена говорит, что здесь нам лучше, а я не знаю. А про эмиграцию много привирают, это-то верно.
Я не забыл, сэр, как вы были добры к нам. Жена шлет привет вам и супруге.
Уважающий вас Антоны Бикет".
Зажав письмо в руке, Майкл снова видел перед собой Бикета — худое лицо, огромные глаза, большие уши, щуплая фигура на лондонской улице под связкой цветных шаров. Пичуга несчастная, никак не найдет себе места под солнцем! И сколько таких — тысячи и тысячи! Что ж, не для таких, как эти двое, он проповедует эмиграцию; он проповедует ее для тех, кто еще не сложился, сумеет приспособиться. Их и встретят по-иному! Он распечатал другое письмо.
"Ролл Мэнор бл. Хэнтингтона.
Уважаемый сэр, Чувство разочарования, которое я испытывал со дня выхода моей книги, в значительной мере ослабело благодаря тому, что Вы любезно упомянули о ней в парламенте и взяли на себя защиту выдвигаемых мною тезисов. Я — старик и в Лондон теперь не заглядываю, но встреча с Вами доставила бы мне удовольствие. Быть может. Вы бываете в моих краях, я буду счастлив, если Вы согласитесь у меня позавтракать или приедете вечером и здесь переночуете.
Искренне вам преданный Дж. Фоггарт".
Майкл показал письмо Флер.
— Если ты туда поедешь, дорогой мой, ты будешь смертельно скучать.
— Нужно съездить, — сказал Майкл. — Fons et origo!
Он написал, что приедет на следующий день к завтраку.
На станции его ждали человек в зеленой ливрее и лошадь, запряженная в доселе не виданный им экипаж. Человек в зеленой ливрее, рядом с которым уселся Майкл, сообщил ему:
— Сэр Джемс думал, сэр, что вам захочется полюбоваться окрестностями; вот он и прислал двуколку.
Был тихий, пасмурный день — один из тех дней, какие бывают поздней осенью, когда последние уцелевшие на деревьях листья ждут, чтобы их подхватил ветер. На дорогах стояли лужи, и пахло дождем; стаями взлетали грачи, словно удивленные звуком лошадиных копыт; и земля на вспаханных полях отливала красноватым блеском глины. Равнину несколько оживляли тополя и бурые, крытые черепицей крыши коттеджей.
— Вот усадьба, сэр, — сказал человек в ливрее, указывая кнутом.
Между фруктовым садом и группой вязов, где, очевидно, гнездились грачи, Майкл увидел
длинный низкий дом из старого выветренного кирпича, увитый ползучими растениями. Вдали виднелись сараи, навесы и стена огорода. Двуколка свернула в липовую аллею и неожиданно остановилась перед домом. Майкл дернул ручку старого железного звонка. На унылый звон вышел унылый человек, который сморщил лицо и сказал:
