Дело жизни - Биой Касарес Адольфо (бесплатные серии книг .TXT) 📗

Я вернулся в субботу. В воскресенье мы с ребятами сговорились встретиться в Барранкасе, в два часа, чтобы вместе идти на матч.

– А почему нет Эллера и Милены?

– Как? Ты не знаешь? – удивился Козел. – Они теперь очень заняты, с тех пор как спелись.

Я не сразу понял его.

– Спелись? – переспросил я. – Милена и Эллер?

Козел рассеял мои сомнения:

– Она его выбрала из-за денег.

– Я тебе морду набью, – тихо и угрожающе пообещал Козлу Длинный Эспаррен.

– Не-а, – возразил Кривоногий, стукнув Козла по шее. – Я набью.

Тут вмешался Альберди:

– Козел про всех гадости думает. В конце концов, что тут такого? Двадцать лет нас всех устраивало, что у него есть деньги, а теперь почему-то на дыбы встаете! Кроме того, богатство – действительно черта очень привлекательная, одна из сильнейших сторон Эллера.

Я взглянул прямо в глаза Альберди. Умоляющим голосом (я и сам не понимал, о чем, собственно, умоляю) я спросил:

– Думаешь, они будут счастливы?

Альберди без колебаний ответил:

– Нет.

Так, обсуждая случившееся, мы шли по площади, долго-долго, бесконечно огибая Кастильо-де-лос-Леонес, [6] и в конце концов оказались у стены Чакарита. О матче, на который мы шли, я вспомнил, кажется, лишь на следующее утро, когда раскрыл свой дневник.

Они поженились через полгода. Почти сразу, через служанок и посыльных из магазинов, стали распространяться слухи, к сожалению, подтверждающие прогнозы Альберди. Не опровергало слухов и то, что мы сами видели, навещая наших друзей в доме на улице 11 Сентября, где они жили с доньей Виситасьон и Кристиной, – Диего уехал в Штаты учиться, он там получил стипендию. Мы надеялись, что все уладится с рождением первого ребенка; и вот детей стало уже четверо, а мира в семье все не было.

Милена, похоже, умела довести до бешенства кого угодно, только не Эллера. Он бродил, как призрак среди битв, призрак, разумеется, преследуемый и неприкаянный, на который натыкалась то одна из воюющих сторон, то другая: то Милена, то донья Виситасьон или Кристина.

– Как он ни старается устраниться, – говорил Альберди, – а все это мешает ему заниматься.

– В сущности, именно его желание устраниться и выводит Милену из себя, – заявлял Кривоногий. – Ничто так не раздражает, как бой с призраком.

– И что ей неймется? Почему она не оставит его в покое? – отрешенно, как бы разговаривая с самим собой, повторял Альберди.

– Почему они не разведутся? – подхватывал Козел.

Разговор этот происходил на свежем воздухе. После женитьбы Эллера мы лишь изредка наведывались на улицу 11 Сентября; мы теперь предпочитали беседовать, бродя по улицам, чем сидя у кого-нибудь дома или в кафе.

– А знаете, почему Милена с ним не разводится? – как-то раз сказал Козел. – Из-за денег.

Природная ядовитость у Козла часто брала верх над малодушием. Мы тогда всерьез разозлились на него, но от праведного гнева нас отвлекло разумное замечание Альберди:

– Милене деньги нужны не для себя самой, а чтобы дать образование детям.

– Все из-за пса, – утверждал Кривоногий. – Милена приговорила его к смерти, он еще чудом жив. Она говорит, что пес старый, что держать дома такую старую, да еще разжиревшую собаку – негигиенично. Посмотрим, что будет дальше.

Длинный взял меня за локоть и отвел в сторону.

– Думаю, настало время действовать, – зашептал он. – Альберди для этого не подходит, он своей рассудительностью только раздражает Милену. Тебе следовало бы внушить этим двоим, что пора прекратить петушиные бои. Пускай Эллер перестанет валять дурака: в конце концов, у него прекрасная жена. Будь я на его месте, уж я бы не стал тратить время на изучение анатомии мозга. А Милене надо объяснить наконец, что она замужем за научным светилом. Если она хоть немного его поддержит, Эллер станет крупным ученым.

Я не противоречил ему, но не торопился ввязываться в это дело. Вернувшись домой, я отнес примус в свою комнату, заварил мате и думал до глубокой ночи. В этом вопросе, как и в любом другом, я, безусловно, был на стороне Милены, но и Эллер был ни в чем не виноват. Даже если тут была вина Милены, наполовину или больше, скажи я ей об этом, при ее-то известной вспыльчивости, я тут же сделался бы в ее глазах предателем и перебежчиком. Оставалось одно: поговорить с матерью Эллера и Кристиной; но, уж конечно, не мне было учить этих дам сдержанности. Рассудив так, я с легким сердцем лег спать.

На следующее утро, едва успев продрать глаза, я услышал в телефонной трубке голос Козла, с этаким характерным горловым призвуком, какой у него появляется, когда он сообщает дурные вести.

Он сказал:

– Кажется, бедняга Эллер дошел до точки. Говорят, сегодня ночью он ходил на сборище спиритов. Теперь ему только масоном заделаться недоставало.

Я никаким слухам не верю, поэтому тотчас позвонил Эспарренам. Подошел Кривоногий. Я сказал полувопросительно:

– Говорят, сегодня ночью Эллер ходил на сборище спиритов.

– Да, – позевывая подтвердил Кривоногий. – Теперь ему только масоном заделаться недоставало.

Показания совпали! Я едва пришел в себя. Я знал, что это за сборища, потому что несколько лет назад вместе с Эллером был на одном, в Центре Спиритизма в Бельграно. Незабываемое зрелище: пузатенький столик красного дерева спускался по лестнице шаг за шагом. А получив подтверждение квалифицированных людей – мы там были с главой Совета Попечителей больницы Роусона [7] и с представителем партии «Народное Здоровье», – что столик спустился совершенно самостоятельно, я воистину растерялся. Потрясение вылилось у меня в длительный кризис, пошатнувший мое душевное равновесие. Как можно принимать всерьез всю эту нашу суету, споры, амбиции, если есть другая жизнь, если мы можем общаться с духами? Альберди и Эллер, как сейчас помню, утешали меня тем, что именно вера в ту, другую жизнь и делает наши чувства глубокими, оправдывает все наши желания. Одному из них я на это отвечал, что он не видел шагающего столика, другому – что он плохо разглядел столик и доводы его неубедительны.

Я снова позвонил Эспарренам и попал на Длинного:

– Я слышал, Эллер ходил на сборище спиритов. Что до меня, я мог бы снова отправиться на такое сборище, лишь совершенно отчаявшись, и потому я спрашиваю сам себя, не пребывает ли в отчаянии Эллер; в общем, я собираюсь немедленно сделать то, о чем ты просил меня вчера вечером.

Было сияющее сентябрьское утро. Эллер, когда я зашел к ним домой, как раз куда-то отлучился. Милена приняла меня в прохладной полутемной гостиной. Комната – а она сыграет важную роль в нашей истории – в голубых тонах. На полу – голубой ковер с желтыми цветами, на стенах – голубые обои с желтыми розетками и цветками клевера, расположенными вертикальными рядами. На камине – огромный бюст Галля, [8] того, что придумал всю эту френологию; бюст – из терракоты, напротив бюста – большое зеркало, висящее так, что можно было видеть: он полый; вдоль той же стены, справа, – книжный шкаф со стеклянными дверцами, укрепленными сеткой из позолоченной бронзы; слева – картина, на которой изображен ныряльщик, достающий со дна моря, среди скал, золотой кубок. И конечно, полно стульев, столиков, кресел. С потолка свисает люстра позолоченного дерева, а на круглом столике – лампа с голубым шелковым абажуром, расшитым бисером. Помню и скульптуры: Меркурий в человеческий рост или чуть меньше, Сан-Мартин – как тот, что на площади, только маленький; и картины: Джулия Гонзага, [9] краса Италии, верхом на лошади скачущая по горам со своими наперсницами, полунагая; три наклонных башни, одна из которых, кажется, Пизанская; весталка в пещере при свете свечи и так далее. То, что в этой комнате, загроможденной мебелью, я выбрал себе низенький и шаткий стул, было не злополучной случайностью, но поступком весьма символичным, указывающим на характер моих отношений с Миленой. Она, совершенно спокойная, рассеянно поигрывала терракотовой статуэткой, которую взяла со стола; я не знал, куда девать руки. Наконец я произнес: