Я весь отдался Северу (сборник очерков) - Писахов Степан Григорьевич (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
Явилась мысль – если бы серебряных рублей у меня было много, очень много, я был бы только сторожем: ни сесть, ни съесть, ни одеться, ни укрыться.
Через два года я второй раз приехал на Новую Землю. Старик Прокопий, здороваясь, погладил меня по лицу. В этом была большая ласка, выражение большой радости, – во мне не было протеста. Старик говорил:
– Не только сердце обрадовалось, глазам весело, что ты приехал.
Мне подарили тобоки (полупимы), – их приготовили, чтобы послать мне в Архангельск.
– За что подарок мне? И за что так встречаете?
– За то, что ты не винопродавец…
На птичий базар я попал. Для этого не понадобилось ни денег, ни водки. Непуганые птицы не понимали опасности, спокойно сидели на гнездах. Я протянул руку. Гагарка не улетела, она прижалась к руке.
Я не охотник. Успехи моих спутников, бивших птиц на корм собакам, меня не радовали.
На одном птичьем базаре я видел полярную сову. Сова медленно рвала гагарку. Остальные спокойно сидели на гнездах: их много, и опасность быть съеденными не очень велика.
Много раз пришлось побывать на Новой Земле с 1905 года до 1945 года. На птичий базар больше не ездил. Если бы можно было побыть на острове среди птиц без охотников, без сборщиков яиц!
В полночь солнце было близко к воде. Солнечные лучи пробежали по самой земле, пронизали стебельки цветов и травы. Цветы и травы засветились, как самоцветы. Свет над ними переливался широкими розовыми радугами И тишина казалась светящейся, как все кругом.
На крутом берегу над морем сидел молодой ненец и что-то пел. Ненец слышал, что я подхожу, но не обернулся, не перестал петь. Он мне доверял. Я сел рядом. Море перед нами золотилось переливчато.
Песня ненца не мешала тишине, казалось – свет и в песне.
Я долго слушал и спросил:
– Скажи, о чем ты поешь?
– Так, пою о том, что вижу.
– Скажи мне русскими словами, о чем поешь!
– Ладно, скажу, слушай.
Ненец запел русскими словами. Его пенье не мешало светлой тишине. Ненец пел:
Я тихо поднялся. Ненец пел по-своему. Когда я ушел далеко, и ненец не мог меня услышать, я повторил его песню:
Под горой у берега припай льда. С припая выполоскал белье. Вода чистая, прозрачная, на дне видны все камешки. Рейкой смерил глубину – глубина подходящая, немного не до плеч. Снял шубу, стоя на шубе разделся и в воду.
Ледяные стрелки верхнего слоя пресной воды разбежались в стороны. Казалось, ледяные иглы вонзились в меня. Я нырнул и подождал, чтобы вода надо мной успокоилась.
Выбрался на лед. Надо было размахивать руками, бегать. Чуть согрелся, надел валенки, шубу накинул на голое тело. Остальную одежду и выполосканное белье схватил охапкой и – домой. Самовар уже кипел. Напился чаю и спать. Утром открываю глаза. Около меня стоит старик. Озабоченно спрашивает:
– Болен?
– Болен.
– Что чувствуешь?
– Есть хочу.
Два с половиной месяца почти ежедневно купался. Пропускал дни больших ветров. Первый снег не мешал купанью.
В 1913 году в журнале «Аргус» помещена моя фотография. Я сижу на льдине, и подпись: «Художник П. нагуливает здоровье».
В первые дни я собрался идти подальше от становища. Увидела Маланья, заколыхалась, заторопилась, догнала.
– Ты куда пошел?
– На Чум-гору.
Посмотрела Маланья на мои ноги – я был в ботинках.
– Обратно как пойдешь? Боком перекатывать себя будешь? – Маланья объяснила, что на острых камнях ботинки скоро порвутся. – Я тебе пимы принесу.
Подождал. Маланья принесла новые пимы из нерпы с подошвой из морского зайца.
– Одень. В этих пимах и по камешкам хорошо, и по воде можно ходить. А сколько стоят пимы?
– Полтора рубля.
Мне это показалось дешево. Удивление вылилось вопросом:
– Оба?
Маланья засмеялась долгим смехом, даже села на землю. Отмахиваясь руками, раскачивалась. И сквозь смех сказала:
– Нет, один пим! Один ты оденешь, один пим я одену. Ты шагнешь ногой, и я шагну ногой. Так и пойдем.
Посмеялась Маланья и рассказала старинную ненецкую сказку о людях с одной ногой, которые могут ходить только обнявшись.
– Там живут любя друг друга. Там нет злобы. Там не обманывают, – закончила Маланья и замолчала, задумалась, засмотрелась в даль рассказанной сказки. Долго молчала Маланья.
Собаки угомонились, свернулись клубками, спят. Только уши собак вздрагивают при каждом новом звуке.
– Ты думаешь, в сказках все сказка? – снова заговорила Маланья. – Я думаю, и правда есть.
– Расскажи еще. Ты много знаешь старых сказок?
– Много знала, да потеряла. Живу давно, иду долго, по дороге и потеряла много.
Поехал я на два месяца, продуктов взял на четыре. Лишнее всегда пригодится остающимся. Не взял керосину, не взял дров и теплой одежды для зимы. Была у меня шуба, теплая шапка, но для зимы все это легкая одежда.
Начал готовиться к зимовке. Надо запасти дров. У берега было много плавника. Сталкивал бревна в воду, кое-как подгонял ближе к дому, распиливал и втаскивал в гору к дому. Много запасти не было силы и времени. Месяца на два-три запас.
С наступленьем темных ночей пришли и ветры, будто сговорились.
Несколько дней штормовой ветер не выпускал из дому. Ветер порывами наваливался на дом, пытался сбросить с места. Дом вздрагивал, отвечал не то вздохами, не то стонами. Наконец ветер успокоился. Я пошел делать зарисовки.
Большие пятна сгустками крови краснели на камнях. Подошел ближе. Это камнеломка в осеннем расцвете увядания. Листья желтеют и проходят всю гамму красных тонов. Яркое увядание камнеломки, похожее на цветение, разгоняло безнадежность, громко говорило о радости жизни, о силе жизни. В темном пейзаже увядающая камнеломка радовала больше весеннего цветения на юге.
Ненцы ждали с Большой Земли продуктов на зиму. Кто-либо из ненцев дежурил на высоком месте, всматривался в море.
– Пароход! Пароход идет!
Становище ожило. У всех оказалось много дела, хлопот. Сколько я ни всматривался в море – ничего не видел.
– Да ты носом нюхай. Дымом пахнет. Глазом-то и мы не видим.
В том же 1905 году познакомился с Тыко Вилкой. Картины Вылки меня поразили глубоким пониманием полярного пейзажа. Картины были исполнены карандашом и акварелью. Исполнение было неровное. Рядом с утонченнейшими акварелями, напоминающими лучших мастеров, были резко набросанные черные горы, скалы. В них надо было вглядеться, смотреть надо было иначе, чем обычные, привычные глазу пейзажи. Особенно радовали и запомнились «Жонка ловит рыбу» и «Ночь летом». «Жонка ловит рыбу» – непосредственная передача виденного, прочувствованного. Мягкие линии невысоких гор обступили залив. Лодка. Ряд поплавков. Рыбачка наклонилась над сетью.
«Ночь летом» – маленький островок, тихая вода, над островком два легких розовых облачка.
