Нищий, вор - Шоу Ирвин (книги полностью txt) 📗
— Всего вам хорошего, — попрощался Рудольф. — Будьте здоровы.
Они ничего не ответили, сидели молча — рюмки стояли на столе, — теперь уже в тени, потому что солнце, уходя на запад, скрылось за зданием на другой стороне улицы. Рудольф помахал им рукой и зашагал к туристскому агентству, чтобы купить три билета на завтрашний рейс.
Муж с женой — им и вправду следовало бы пожениться. «Что со мной такое? — с горечью размышлял он, проходя мимо антикварных магазинов, сырных лавок и газетных киосков. — Откуда у меня такая уверенность, что я могу обо всех заботиться? Решительно обо всех. Я похож на глупую гончую на собачьих бегах. Как только я чую ответственность — мою, не мою, любого человека, — я начинаю гнаться за ней, как собака гонится за механическим зайцем, даже если заранее знает, что не может его поймать. Какой болезнью я заразился еще в молодости? Суетностью? Тщеславием? Боязнью не понравиться окружающим? Это что, вместо религии? Хорошо, что мне не пришлось участвовать в войне: меня убили бы в первый же день собственные солдаты, застрелили бы за то, что помешал им отступить или вызвался пойти за боеприпасами для попавшего в засаду орудия. В следующем году, — наказал он себе, — надо будет научиться посылать всех и каждого подальше».
6
Из записной книжки Билли Эббота (1968):
«Моника меня сегодня сбила с толку. Она проверяла текст речи, которую переводила с французского на английский, и вдруг, подняв глаза, сказала: „Я только что заметила, что и в английском и во французском языках, да и в большинстве других тоже, глаголы „иметь“, „быть“, „идти“ и „умереть“ все неправильные. Из них лишь глагол „умереть“ спрягается более или менее по правилам. А это значит, что человечество чувствует себя неуверенно в самых своих основных действиях: существовании, обладании, движении, смерти. Что оно пытается отказаться, избавиться, уйти от наиболее активной деятельности. А вот глагол „убивать“ — правильный глагол. Тут все ясно и определенно. Как по-твоему, есть в этом смысл?“
Я сказал: хорошо, что я не переводчик. Но ее мысль меня заставила задуматься, и я полночи не спал, размышляя о себе и о своем отношении к языкам».
Вернувшись в отель, Рудольф застал Гретхен в баре. Она пила коктейль и беседовала с молодым человеком в теннисном костюме. В последние дни она довольно много пьет, что для нее вовсе не характерно, и заговаривает с первыми попавшимися мужчинами, что, с усмешкой подумал Рудольф, для нее весьма характерно. Действительно ли он слышал ночью за дверью тихие шаги в сторону ее номера? Но, вспомнив Ниццу, он подумал, что вряд ли имеет право упрекать ее. Собственно, а почему бы ей и не искать развлечений, если они помогают избавиться от одиночества?
— Позвольте представить вам моего брата Рудольфа Джордаха, — сказала она, когда Рудольф подошел к столику, за которым они сидели. — Бэзил… Я забыла вашу фамилию, милый.
Наверное, выпила уже не меньше трех коктейлей, подумал Рудольф, если называет «милым» человека, чью фамилию не в силах вспомнить.
Молодой человек встал. Он был высокий, стройный, похожий на актера, с крашеными волосами, довольно смазливый.
— Берлинг, — чуть поклонившись, отрекомендовался молодой человек. — Ваша сестра рассказывала мне о вас.
Берлинг, Бэзил Берлинг, думал Рудольф, кивнув в ответ. Кто этот Бэзил Берлинг? Англичанин, вероятно, судя по произношению.
— Не присядете ли с нами? — спросил Бэзил Берлинг.
— Только на минуту, — не слишком любезно отозвался Рудольф. — Нам с сестрой нужно кое-что обсудить.
— Мой брат — большой любитель обсуждений, — вставила Гретхен. — Не вздумайте с ним что-либо обсуждать.
Нет, не три, а четыре коктейля, решил Рудольф.
Подошел официант.
— Что вы будете пить, сэр? — почтительно спросил Бэзил Берлинг, член английского профсоюза актеров; он, несомненно, много работал над речью, понимая, что кончил посредственную школу.
— То же, что и вы, — ответил Рудольф.
— Три раза то же самое, — сказал Бэзил Берлинг официанту.
— Он хочет меня споить, — пожаловалась Гретхен.
— Вижу.
— Рудольф — главный трезвенник в нашей семье, — скорчила гримасу Гретхен.
— Кому-то ведь надо им быть.
— О господи, сейчас начнется, — вздохнула Гретхен. — Бэзил… Как, вы сказали, ваша фамилия, милый?..
Она больше притворяется, подумал Рудольф. Чтобы позлить меня. Я сегодня у всех на прицеле.
— Берлинг, — так же почтительно повторил молодой человек.
— Мистер Берлинг — актер, — сказала Гретхен. — Подумать только, какое совпадение, — полунаивно-полупьяно восхищалась она, — совершенно случайно встретились здесь, в баре, на краю света, и выясняется, что мы оба работаем в кино, а? — Передразнивая молодого человека, она старалась говорить на английский манер, но он, по-видимому, и не думал обижаться.
— Нет, серьезно? — В голосе англичанина звучало удивление. — В самом деле? Как же я сам не догадался.
— Ну, не комплимент ли это! — Гретхен игриво дотронулась до руки Рудольфа, словно забыв, что он ее брат. — Я должна открыть вам страшную тайну, — улыбнулась она Бэзилу Берлингу и сделала очередной глоток. — Я не кинозвезда.
— Не может быть! — с наигранным удивлением воскликнул Берлинг.
Пора от него отделаться, подумал Рудольф, не то придется просить помощи у швейцара.
— Да, — продолжала Гретхен, — я за кадром. Я из девочек с трауром под ногтями. По уши в ацетатной пленке. Я занимаюсь монтажом. Вот моя тайна и открыта. Я обычный, скромный монтажер.
— Вы делаете честь своей профессии, — сказал Бэзил Берлинг.
Избави бог оказаться свидетелем чужого ухаживания, подумал Рудольф, когда Гретхен сказала: «Вы очень любезны» — и погладила Берлинга по руке. Любопытно, как она ведет себя в постели, много ли у нее было мужчин и сколько сейчас. Если спросить, она скажет.
— Гретхен, — обратился к ней Рудольф, когда она, склонив голову, уж слишком нежно смотрела на актера. — Я должен подняться наверх и сказать Джин, что она может собираться. Ее паспорт у меня, она, наверное, захочет улететь завтра же. Но сначала мне нужно поговорить с тобой.
Гретхен скорчила гримасу. Рудольф чуть не дал ей пощечину. После всех сегодняшних событий он еле сдерживался.
— Допейте, милый, — сказала Гретхен Берлингу. — Мой брат — человек деловой, пчелка, трудолюбиво перелетающая с цветка на цветок.
— Разумеется. — Актер встал. — Надо, пожалуй, переодеться. Я сыграл три партии в теннис, и не миновать мне простуды, если я не переоденусь.
— Спасибо за угощение, — поблагодарила его Гретхен.
— Да что вы, что вы!
Дуайер тоже сказал: «Да что вы!» — вспомнил Рудольф. Все сегодня чересчур вежливы, кисло подумал он. Кроме меня.
— Вечером увидимся, Гретхен? За ужином? — спросил Берлинг; высокий, но ноги тонкие и жилистые, заметил Рудольф. Я лучше выгляжу в теннисных шортах, мстительно подумал он.
— Наверное, — ответила Гретхен.
— Рад был познакомиться с вами, сэр, — обратился Берлинг к Рудольфу.
Рудольф пробурчал что-то в ответ. Раз его называют «сэром», словно он уже стоит на краю могилы, то можно позволить себе быть раздражительным, как и положено в таком возрасте.
Брат и сестра смотрели вслед актеру, ступавшему по паркету пружинистым, энергичным шагом.
— Господи, Гретхен, — взмолился Рудольф, когда актер скрылся из вида, — и где ты только их находишь?
— В это время года не очень-то приходится выбирать, — сказала Гретхен. — Хватаешь, что подворачивается под руку. А какую неприятность ты так торопился мне сообщить? — Рудольф видел, что она вовсе не пьяна.
— Насчет Инид, — ответил он. — Мне хотелось бы, чтобы ты полетела завтра вместе с Джин и Инид и приглядела за ней. Или, скорей, за ними обеими.
— О господи, — простонала Гретхен.
— Я не могу доверить Джин мою дочь, — угрюмо продолжал Рудольф.
