Дом с привидениями - Диккенс Чарльз (книги бесплатно без регистрации полные .txt) 📗

Всего лишь один умиротворяющий взгляд на дневной свет, сочившийся в щель над люком – вот какова была следующая моя попытка. И вот, борьба за то, чтобы оторвать взор от свечи и хотя бы разок поглядеть на Божий свет, стала труднейшей борьбой в моей жизни – и я проиграл. Пламя удерживало мой взгляд столь же надежно, сколь надежно удерживали веревки мои руки. Я не мог отвернуться. Более того, второй раз попытавшись закрыть глаза, я не смог даже и этого. Нагар снова нарастал. Кусок свечи между пламенем и обмотанным фитилем укоротился до дюйма или даже меньше. Сколько минут жизни означает для меня этот дюйм? Три четверти часа? Полчаса? Пятьдесят минут? Двадцать минут? Спокойно! Дюйм сальной свечи должен гореть дольше двадцати минут. Дюйм сальной свечи! Душа и тело соединены вместе лишь дюймам свечи! Замечательно! Подумать только, величайший из королей, что когда либо восседал на своем троне, и тот не может удержать вместе душу и тело человека, а какой-то дюйм сальной свечи может то, что неподвластно королю! Будет мне, что рассказать матушке, когда я вернусь домой, то-то она удивится. При этой мысли я снова расхохотался – и снова трясся, дрожал и задыхался, пока пламя не впрыгнуло в меня через глазницы и не поглотило, выжгло, спалило всего меня, оставив лишь холодный пепел и пустоту внутри. Я снова затих.

Мама и Лиззи. Не знаю, когда успели они вернуться, но они вернулись – и, как мнилось мне, на этот раз вернулись не в мои мысли, но прямо сюда, в трюм брига, живые и реальные.

Да, какие сомнения, это была Лиззи, легкомысленная, как всегда, и она смеялась надо мной. Смеялась! А почему бы и нет? Кто упрекнет Лиззи за то, что она решила, будто ее брат напился и валяется мертвецки пьяный в подвале среди бочонков с пивом? Спокойней! Вот она уже плачет – вьется кругом и кругом в каком-то яростном тумане, простирает ко мне руки, зовет на помощь… все слабее и слабее, как плеск ялика по воде. Исчезла! Сгорела в яростном мареве. Мареве? Огне? Нет, это не то и не другое. Этот свет исходит от матушки – матушка вяжет, и на концах ее пальцев горит десять огненных точек, а вокруг лица вместо обычных седых буклей висят мотки фитиля. Матушка сидит в своем старом уютном кресле, а со спинки кресла свисают две проворных длинных руки лоцмана, и из них все сыпется и сыпется порох. Нет! Ни пороха, ни матушки, ни кресла – лишь лицо лоцмана, раскаленное докрасна, точно солнце среди яростного марева, завернувшееся в это марево, бегающее взад и вперед по фитилю в облачке этого марева, вращающееся тысячу раз в минуту в облачке этого марева; непрестанно уменьшающееся до размеров одной едва различимой точки – и эта точка внезапно метнулась мне в голову, а потом – лишь огонь и марево – ни слуха, ни зрения, ни мыслей, ни чувств – бриг, море, я сам, весь мир – все разом исчезло.

О том, что было дальше, я ничего не знаю и ничего не помню до тех самых пор, пока я не очнулся в удобной кровати, по бокам сидело два дюжих и проворных молодца навроде меня самого, а в изголовье постели стоял, наблюдая за мной, какой-то джентльмен. Было около семи утра. Мой сон (или то, что казалось мне сном) длился более восьми месяцев – я находился среди своих соотечественников на острове Тринидад – молодцы по бокам от меня были санитарами, а джентльмен в изголовье – врачом. Что я говорил и что делал на протяжении этих восьми месяцев, я так и не узнал и никогда не узнаю. Я проснулся после долгого-предолгого сна – вот и все, что мне известно.

Лишь через два месяца доктор счел, что мне уже можно услышать ответы на вопросы, которыми я беспрестанно засыпал его.

Как я и предполагал, бриг встал на якорь в довольно безлюдной части побережья, где испанцы могли не опасаться нежданной помехи, пока под покровом ночи будут выполнять свою убийственную работу. Мое спасение пришло не с берега, а с моря. Некий американский корабль, угодивший в штиль неподалеку от материка, на рассвете случайно проплывал мимо брига, и капитан, из-за безветрия располагавший уймой свободного времени, увидев судно, вставшее на якорь там, где не было никаких видимых причин для остановки, послал лодку с матросами под предводительством своего помощника поглядеть на это дело поближе и доложить о том, что он увидит. Высадившись со своей командой на палубу и обнаружив, что бриг пуст, помощник капитана заметил вдруг мерцание свечи сквозь щели над люком. Когда же он спустился в трюм, пламя было уже на волосок от фитиля; и если бы ему не хватило ума и присутствия духа предварительно рассечь фитиль пополам, то он и все его матросы взлетели бы в воздух вместе со мной. Фитиль занялся и вспыхнул шипящим красным огнем в тот самый миг, когда тушили свечу, и если бы он не был отрезан от пороховой бочки, один Бог знает, чем это могло бы закончиться.

О том, что же сталось с испанскими пиратами и лоцманом, я с того самого дня так ничего и не слышал. Что же до брига, то янки отвезли его (как и меня) в Тринидад, объявили своим трофеем и пользуются им, надеюсь, с успехом и не без выгоды. Я же был высажен на берег в том самом состоянии, в каком меня сняли с брига. Но, пожалуйста, не забывайте, что дело это происходило уже очень давно и с тех пор я, как имел уже честь вам заявить, благополучно и окончательно исцелился. Благослови вас Боже, я в порядке, в совершенном порядке, сами видите. Я просто слегка разволновался, рассказывая эту историю – немного разволновался, только и всего.

Призрак комнаты мастера Б.

Теперь настал мой черед, засим я, как говорят французы, «взял слово» и начал:

Едва я обосновался в треугольной мансарде, получившей столь своеобразную репутацию, как мысли мои естественным образом обратились к мастеру Б. Домыслы мои на его счет были неспокойны и многообразны. Было ли его полное имя Бенджамин, Биссекстиль (если он родился в високосный год [9]), Бартоломью или Билл. Или же сей инициал обозначал его фамилию, как то Бакстер, Блэк, Браун, Баркер, Буггинс, Бакер или Берд. Или же он был подкидышем и его нарекли просто Б. Был ли он отважным мальчиком и «Б» обозначало Бритта или Быка. Или же он состоял в родстве с той знаменитой дамой, что озарила мои младенческие годы, и в его жилах текла кровь знаменитой Бабушки-Сказочницы?

Я буквально измучил себя подобными бесплодными размышлениями. Я также расцветил этой загадочной буквой все веши и события, связанные с покойным, гадая, одевался ли он в Бежевое, носил ли Ботинки (ведь не ходил же, в конце-то концов, Босиком!), был ли мальчиком Благонравным, читал ли Библию, отличался ли в Беге, прославился ли среди одноклассников, как Боксер, приходилось ли ему в годы его Беспечного детства Без устали Бить Бокалы в Богноре, Бангоре, Борнмуте, Брайтоне или Бродстейрсе, точно Бойкая Бита?

Итак, с самого первого мгновения меня преследовала буква Б.

Вскоре я заметил, что мне, противу ожиданий, не снится ни единого сна про мастера Б. или что-либо, ему принадлежащее, зато едва проснувшись, в любой час ночи, я тотчас принимался думать о нем, теряясь в попытках привязать этот инициал к чему-то, к чему он бы идеально подходил, и на чем бы он прочно заякорился и наконец угомонился бы.

Таким образом я промыкался в комнате мастера Б. шесть ночей кряду, как вдруг начал замечать, что дело нечисто.

Первый признак того обнаружился ранним утром, когда уже рассвело, но день еще не разгорелся. Я стоял, бреясь, перед зеркалом, и внезапно, к своему ужасу и недоумению, узрел, что брею не себя – мне уж за пятьдесят! – а какого-то мальчугана. Неужели мастера Б.?

Я вздрогнул и обернулся через плечо, но там никого не было. Тогда я снова перевел взгляд в зеркало и отчетливо различил в нем черты и гримаску мальчишки, который бреется не для того, чтобы избавиться от бороды, а для того, чтобы обзавестись ею. Пораженный до чрезвычайности, я несколько раз обошел комнату и вернулся к трюмо, решившись твердою рукой докончить ту самую процедуру, что прервалась столь странным образом. Зажмурившись для пущей храбрости, я глубоко вздохнул и открыл глаза – но встретился взглядом с молодым человеком лет двадцати четырех-двадцати пяти. Испуганный этим новым призраком, я снова зажмурился и попытался прийти в себя, но при новой попытке обнаружил в зеркале своего бреющегося отца, к слову сказать, давно покойного. Больше того, потом мне явился даже мой дед, хотя уж его-то я никогда в жизни не видел.