Сочинения - де Бальзак Оноре (книги читать бесплатно без регистрации TXT) 📗
– Сударь, – проговорил взволнованный командир батальона национальной гвардии, – я дурно судил о вас. То, что вы оказали честь мне доверить, умрет здесь!.. – продолжал он, ткнув себя в левую сторону груди. – Таких людей, как вы, не часто увидишь. Но они приносят нам успокоение среди зрелища зол, увы, неотделимых от существующего социального порядка. Добро встречается столь редко, что мы, по слабости душевной, боимся доверять внешности. Вы всегда найдете во мне друга, если только позволите надеяться, что хотите видеть меня в числе своих друзей… Но вы меня плохо знаете, сударь, я перестал бы уважать себя, если бы выдвинул кандидатуру Тюилье. Нет, мой сын никогда не будет обязан счастьем неблаговидному поступку отца… Я не изменю решения, даже в интересах Феликса… И в этой решимости, сударь, я полагаю свою добродетель!
Ла Перад вытащил носовой платок и потер им глаза, чтобы выдавить слезу, и, протянув руку Фельону, проговорил, глядя в сторону:
– Вот, сударь, поистине величественное зрелище столкновения личных интересов с интересами политическими. Если мой визит даже ни к чему не приведет, я все равно не буду считать его бесплодным… Что вам сказать?.. Будь я на вашем месте, я бы действовал таким же образом… Вы принадлежите к числу величайших созданий божьих – вы человек в высшей степени достойный! О, если бы у нас было много граждан, похожих на Жан-Жака Руссо, а вы человек именно такого склада, каких бы вершин ты достигла, о моя великая родина, Франция!.. Это я, сударь, буду настойчиво добиваться чести быть вашим другом.
– Что там происходит? – воскликнула г-жа Фельон, наблюдавшая за этой сценой из сада, куда выходило окно гостиной. – Ваш отец и это чудовище обнимаются.
Фельон и адвокат вышли из дому и присоединились к членам семьи почтенного буржуа.
– Милый Феликс, – сказал старик, указывая на ла Перада, который в это время приветствовал г-жу Фельон, – ты должен испытывать признательность к сему достойному молодому человеку, он принесет тебе больше пользы, нежели вреда.
Адвокат несколько минут прогуливался в обществе г-жи Барниоль и г-жи Фельон под липами, лишенными в ту пору года листвы; он посвятил их в трудное положение, возникшее в силу упрямства Фельона, вызванного политическими убеждениями, и дал им совет, результаты которого должны были сказаться в тот же вечер: первым следствием этого совета было то, что обе дамы остались в полном восхищении от дарований, искренности и других неоценимых качеств Теодоза. Все семейство в полном составе проводило адвоката до ворот, выходивших на дорогу, и следило за ним глазами до тех пор, пока он не свернул на улицу Фобур-Сен-Жак. Г-жа Фельон, возвращаясь в гостиную, взяла мужа под руку и сказала:
– Неужели, милый друг, ты, такой хороший отец, из-за ложной щепетильности разрушишь возможность самого великолепного брака для нашего Феликса?
– Моя дорогая, – отвечал Фельон, – великие люди античности, такие, как Брут и прочие, забывали о том, что они отцы, когда им следовало выказать себя гражданами… Буржуазия, призванная сменить дворянство, еще больше, чем оно, нуждается в высоких добродетелях. При виде мертвого Тюренна господин де Сент-Илер и думать забыл о своей отрубленной руке… И мы, люди скромные, должны дать доказательства своего благородства, мы обязаны сделать это, на какой бы ступени социальной лестницы ни находились. Для того ли я преподавал уроки возвышенной морали своим детям, чтобы отступиться от нее в тот самый час, когда необходимо руководствоваться ею! Нет, моя дорогая, ты можешь сегодня плакать, но завтра ты станешь меня уважать еще больше!.. – прибавил он, увидя, что на глазах его сухопарой половины показались слезы.
Эти высокие речи он произнес у порога той самой двери, над которой шла надпись: «Aurea mediocritas» .
– Мне следовало бы прибавить к этим словам еще два: et digna! – прибавил он, указывая перстом на табличку, – но они заключали бы похвалу.
– Отец, – сказал Мари-Теодор Фельон, будущий инженер путей сообщения, когда вся семья вновь собралась в гостиной, – мне думается, нет ничего непорядочного в том, чтобы переменить свой взгляд на вопрос, не имеющий прямого отношения к общественному благу.
– Не имеющий прямого отношения, сын мой! – вспылил Фельон. – В семейном кругу я могу сказать, и Феликс согласен со мной: господин Тюилье абсолютно лишен способностей! Он ничего не знает. Господин Орас Бьяншон – человек одаренный, он многое сможет сделать для нашего округа, а Тюилье не добьется даже пустяка! Запомни, сын мой, что переменить хорошее решение на дурное, руководствуясь личными интересами, – значит совершить низкое деяние. Если оно даже ускользает от глаз человеческих, то за него нас наказывает бог. Я тешу себя надеждой, что за всю свою жизнь не совершил поступка, который бы мучил затем мою совесть, я хочу, чтобы память обо мне ничем не была запятнана. Вот почему мое решение пребудет неизменным.
– О милый папочка! – воскликнула дочь Фельона, кладя подушку на пол, возле ног отца, и устраиваясь на ней, – ты опять становишься на ходули! В муниципальных советах полным-полно тупиц и дураков, а Франция между тем процветает. Он будет голосовать вслед за другими, этот славный Тюилье… Лучше подумай о том, что у Селесты, возможно, будет пятьсот тысяч франков.
– Будь у нее даже миллионы и находись они здесь, передо мной, – вскричал Фельон, – я и тогда не предложу кандидатуру Тюилье, ибо в память самого добродетельного из людей я должен добиться избрания Ораса Бьяншона! С высоты небес Попино взирает на меня и восхищается мною!.. – завопил Фельон в полном самозабвении. – А такие соображения, как те, что ты только что высказала, служат к уничижению Франции и заставляют дурно судить о буржуазии.
– Отец совершенно прав, – заявил Феликс, выходя из глубокой задумчивости, – он вполне заслуживает нашего уважения и любви, ибо теперь, как и всю свою жизнь, ведет себя с истинной скромностью и величайшим благородством. Нет, я не хочу, чтобы мое счастье вызывало в нем угрызения совести, не хочу я добиваться этого счастья и путем интриг, я люблю Селесту так, как люблю вас, мои родные, но превыше всего я ставлю честь своего отца, и коль скоро здесь затронуты его убеждения, не будем об этом больше говорить.
Фельон со слезами на глазах приблизился к старшему сыну и сжал его в объятиях.
– Сын мой! Сын мой!.. – выговорил он задыхающимся голосом.
– Все это глупости, – прошептала г-жа Фельон на ухо дочери, – помоги мне одеться, надо положить этому конец, я хорошо знаю твоего отца, если уж он упрется… Чтобы привести в исполнение план, предложенный тем славным и благочестивым юношей, мне понадобится твоя помощь, будь же наготове, Теодор, – вполголоса сказала она младшему сыну.
В эту минуту в гостиную вновь вошла Женевьева и протянула письмо старику Фельону.
– Тюилье приглашают нас на обед, – сказал он жене.
Блестящая и поражающая воображение мысль, пришедшая в голову адвокату бедняков, потрясла семейство Тюилье не меньше, чем семейство Фельонов. Ничего не открыв сестре, Жером, который считал себя обязанным сдержать слово, данное своему Мефистофелю, отправился к Бригитте и в полном смятении сказал:
– Дорогая крошка, – так Тюилье неизменно обращался к сестре, когда хотел ее задобрить, – у нас сегодня важные гости к обеду, я хочу пригласить Минаров, так что позаботься об угощении. Супругам Фельон я направлю письмецо, правда, немного поздновато, но с ними можно особенно не стесняться… Дело в том, что Минар мне вскоре понадобится, и я хочу пустить ему пыль в глаза.
– Четверо Минаров, трое Фельонов, четверо Кольвилей да нас двое – выходит тринадцать…
– Четырнадцатым будет ла Перад, стоит, пожалуй, пригласить и Дютока, он может быть полезен. Я сейчас поднимусь к нему.
– Что ты затеваешь? – удивилась Бригитта. – Обед на пятнадцать персон! У нас вылетит не меньше сорока франков!
– Не жалей о них, дорогая крошка, а главное, будь полюбезнее с нашим юным другом ла Перадом, ведь он нам так предан… Скоро сама в этом убедишься!.. Если ты меня любишь, береги его как зеницу ока.
