Бродяги Севера (сборник) - Кервуд Джеймс Оливер (электронная книга txt) 📗
Убедившись в том, что пора уже действовать, он быстро вылез из окна. Ноги его стояли уже на земле. Одно мгновение он пробыл в нерешительности, а затем юркнул вдоль стены дома и спрятался в тени. Быстрота движений не вызвала в нем физического страдания, и кровь так и переливалась в его жилах от радости, что под ним снова земля и что рана его, по-видимому, окончательно зажила. Он видел перед собой реку, блиставшую и говорившую с ним при свете звезд, твердившую о том, что надо спешить, что по ее груди еще только недавно проследовала к Северу та, другая, и что он сможет настичь ее, если поспешит. В эти минуты, когда дыхание свободы пробудило в нем радостное стремление к новой жизни, Маретта тоже стала для него чем-то иным. Она сделалась точно частью его существа. Он не мог думать о своем спасении, не думая в то же время и о ней. В эти краткие минуты она стала для него душой всей этой лесной пустыни. Он ощущал ее присутствие около себя. Им всецело владела мысль, что где-то там, на нижнем течении реки, она тоже думала о нем сейчас и ждала его.
Он решил идти к хижине Кроссена, к его причалу. Там он сможет найти для себя лодку. Если ему повезет и Кроссен уже спит, то через какие-нибудь четверть часа он будет уже далеко от берега. Сердце его забилось сильнее, когда он сделал первый шаг по открытому, освещенному звездами месту. В пятидесяти шагах от него был дровяной сарай Кардигана. Когда он минует этот сарай, то никто уже не увидит его из окон госпиталя.
Он быстро пошел. Двадцать, тридцать, сорок шагов, и… вдруг он остановился. Так же быстро, как и несколько недель тому назад, когда его пронзила пуля.
Перед ним, точно из земли, вырос Мерсер…
– Ни звука, Мерсер! – крикнул ему Кент. – Если вы только пикнете, то я уложу вас на месте!
Но Мерсер, точно уже давно ожидая с ним встречи именно на этом самом месте, закричал изо всех сил так, что даже при слабом свете звезд было видно, как надулись у него на шее жилы и как выкатились на лоб глаза.
– Эй! Сюда! Ко мне! Скорее!
Кент почувствовал, как по всему его телу вдруг разлился огонь. Он забыл все на свете, кроме того, что эта гадина стояла теперь поперек его пути. Ни властный призыв свободы, ни страх тюрьмы теперь уже не могли удержать его от мщения. О, как он ненавидел его! Не издав ни звука, он вцепился всеми пятью пальцами левой руки Мерсеру в горло и кулаком правой изо всех сил ударил его по лицу.
Мерсер повалился на землю.
Кент продолжал бить, а он все кричал и звал к себе на помощь:
– Сюда! Сюда! Ко мне! На помощь!
И вдруг Кент услышал приближающийся к нему топот ног, и в темноте перед ним появились две фигуры.
Но теперь он был уже слишком слаб, чтобы бороться или бежать. Та небольшая сила, которую он в себе накопил и которую предполагал экономно расходовать при побеге, теперь покинула его окончательно.
В эти две минуты он вдруг так ослабел, что стал задыхаться и еле стоял на ногах. Голова у него закружилась, он чуть не лишился сознания и почувствовал себя совершенно беспомощным и слабым.
И вдруг его схватили и задержали чьи-то руки. Он услышал, как кто-то в изумлении закричал, и что-то твердое и холодное вдруг обвилось вокруг кистей его рук, сжало их, как пара беззубых челюстей.
Первым он увидел полицейского Картера, правую руку Кедсти, вторым оказался полицейский Сэндс.
Кент пришел в себя так же быстро, как и почувствовал себя дурно. Он поднял руки. На сверкавшем железе отразился свет от звезд. Сэндс нагнулся над Мерсером, а Картер взял под руку Кента.
– Попался, голубчик!.. – сказал он. – Хорошо, что Мерсер закричал, а то так бы ты и удрал!.. Ну идем! Живее!
Кент снова ясно увидел звезды на небе и полной грудью втянул в себя свежий ночной воздух. Стиснув крепко зубы, он не ответил ничего на два-три вопроса Картера и только глухо простонал.
Дело его было проиграно. Его повели в настоящую тюрьму.
Дежурным в казарме оказался Пелли, ему-то с рук на руки и передали Кента. Пелли тотчас же запер его в заранее приготовленный для него карцер с решеткой в окне и с решетчатой же дверью, выходившей в коридор при канцелярии. Когда Пелли ушел, то Кент опустился на край тюремной койки и в первый раз в жизни предался настоящему отчаянию. Всего только полчаса тому назад мир протягивал к нему свои объятия, и он пошел им навстречу только для того, чтобы оказаться в настоящей тюрьме. Теперь уже не было никакой надежды. Закон держал его мертвой хваткой, и он даже во сне не мог увидеть теперь возможности побега.
А какой гнусной личностью оказался Мерсер! Кент подошел к решетке окна, еще раз представил себе Мерсера, мысленно проклял его и крепко сжал кулаки. Теперь река была еще ближе к нему. Он мог слышать ее журчание у берегов и видеть ее плавное течение, в котором отражались мигавшие звезды.
Он вернулся на койку, в отчаянии закрыл лицо руками и целые полчаса не поднимал головы. В первый раз в жизни он сознавал, что разбит, настолько разбит, что даже и не желает более бороться. И душа его стала темна, как хаос, от тоски по всему тому, что он так неожиданно и так безнадежно потерял.
Наконец он открыл глаза. По темному полу камеры стлалась полоска золотистого света. То проникал через решетчатое окно свет от всходившей луны. Кенту показалось, будто к нему в камеру вдруг забралось живое существо. Он подбежал к окну и уже больше не видел ничего, кроме ущербленного месяца, захватившего все его внимание. И стоя так, с освещенным лицом, он вдруг почувствовал, что в нем опять начинают оживать призраки угасших было надежд. Они вставали и пробуждались к жизни один за другим. Он протянул руки к луне, и в восторге от ее света сердце его учащенно забилось. Дразнящие всплески реки у берегов снова стали казаться ему песнью надежды, пальцы его крепко впились в прутья решетки, и дух борьбы осенил его снова. Он громко засмеялся. Услышь его сейчас Пелли или Картер, они могли бы подумать, что он сошел с ума. Да это, пожалуй, и было своего рода безумием – безумием возвращенной веры в жизнь, безграничного оптимизма, который своей силой претворял грезы в бытие.
Он решил бороться до конца. Как именно – он себе этого еще не представлял. Ему нужен был теперь помощник, на которого можно было бы положиться и которому можно было бы доверять вполне. Этим помощником должен был явиться для него не легкомысленный негодяй вроде Мерсера, а человек солидный, пользующийся связями и знающий законы. Но где было взять такого человека?
– О, если бы мне повидаться с Фингерсом! – простонал он. – О, если бы только он мог раскачаться и прийти сюда ко мне в тюрьму!
И он долго думал об этом самом Фингерсе, даже видел его в эту ночь во сне, и вместе с этими думами к нему явились вдохновение и радостные надежды.
Глава Х
Там, где река делала излучину внутрь и, точно верный пес, лизала берега пристани Атабаски, все еще стоял маленький поселок из девяти полуразвалившихся мазанок, уже потрепанных непогодой и нелепо построенных здесь каким-то не в меру догадливым предпринимателем, который, очевидно, еще десять лет тому назад предполагал, что здесь вырастет когда-нибудь целый город. В пятом из этих домиков жил тот, кого называли Грязным Фингерсом. Это была хижина, покрытая просмоленным толем, в два окна, похожие на четырехугольные глаза, которые словно подозрительно высматривали что-то на реке. По лицевой стороне ее тянулась терраса, на которой и зиму и лето просиживал на своем протертом кресле Грязный Фингерс.
Он был известен за две тысячи миль и вверх и вниз по реке как человек, хорошо знавший все писаные и неписаные законы, составлял жалобы, писал прошения, и по его внешнему виду никак нельзя было предположить, что он был способен на такую головоломную работу. Он был очень толст и, развалившись в своем кресле, казался лишенным всяких очертаний. Голова у него была огромна, так как волосы давно уже не знали ножниц и слежались, как войлок. Сложенные руки всегда покоились на животе, размеры которого подчеркивались огромной цепочкой для часов, сделанной из цельных самородков золота. Почему именно его прозвали Грязным Фингерсом, когда его настоящее имя было Александр, никто этого толком сказать не мог; и, вероятно, этому названию была причиной его наружность.
