Дорога стального цвета - Столповский Петр Митрофанович (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Тот поднес стакан ко рту. В нос шибануло острым и вонючим, заставило передернуться так, что из стакана плеснулось немного на штаны,
— И-и-и, — противно захихикала старуха и потянулась к Зубову стакану. — Дай сюда, добро тебе переводить...
Чита, не глядя, треснул ее по лапке и снова прорычал:
— Фр-раер!
— Ну, сосунок, врежь! А то он тебе промеж глаз врежет!..
Выбора не было. Зуб решительно приложился к стакану. Огненная горечь разлилась во рту и стала проваливаться в глотку раздирающими комками. От стекающего во внутрь огня в желудке как будто начался пожар.
— До дна! — грохнул Чита кулаком по столу. Слезы застили глаза. Стакан опустел, а Зуб не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть и мучительными усилиями удерживал в себе тошноту.
Кое-как он перевел дух, и старуха, продолжая хихикать, залепила ему разинутый рот перекисшей капустой. Зуб стал жевать. Дурнота второй волной поднималась к гортани, и он снова ее сдержал. Перед глазами начало плыть сначала медленно, потом все быстрее, уши словно ватой заложило.
Он почти неосознанно жевал и жевал все, что попадало под руку. И челюсти, и желудок, и все тело делались чужими, и руки переставали слушаться его. Так странно и дурно ему еще никогда не было. Но он ел и ел, потому что желудок требовал разбавить чем-то отравное пойло.
— Во дает, сосунок! Во лопает! — словно издалека донесся до него Панькин голос.
— Трескай, малый, трескай, — подсовывала ему миску с пшенной кашей раскрасневшаяся, развеселившаяся старуха. — Трескай тут, там не дадут.
— Там тоже дают — пайки. Га-га-га!..
Зуб пытался сообразить, где это там, но мысль ускользала. Наконец понял: в тюрьме. «Сволочи! — пьяно подумал он. — Их бы сейчас одной очередью из автомата...» Он стукнул кулаком по столу.
— Не буянь, фраер, — проворчал Чита. — В рожу дам.
— Лежу на нарах, как король на именинах, и пайку серого стараюсь получать,— запел Панька и смолк. Видать, еще не выбрал свою норму — не пелось ему.
Перед глазами колебались лица, мельтешил ощеренный гнилыми пеньками старухин рот, куда-то уплывало и никак не могло уплыть обезьянье обличие Читы. А в желудке лежал тяжелый угловатый булыжник, и становилось все труднее удерживать его там. Булыжник ворочался, ему было тесно, он искал выхода.
— Чита, Панька, сволочи! — раздался над самым ухом женский голос.— Что ж вы без меня пьете?
Зуб беспомощно запрокинул голову и увидел расплывающееся, нерезкое лицо с ярким пятном
посередине — накрашенными губами. Потом различил черные перехваченные желтой лентой волосы.
— Фроська, так тебя и этак, не боись, щас повторять будем!
— А кто это такой молоденький? — заворковало лицо, приближаясь к Зубу. — Это кто у нас такой хорошенький да пригоженький?
— Куси его, Фроська, куси! Га-га-га! Необъезженный лошенок-то. Куси его!
— Она не упустит, объездит! О-го-го!
— Ладно вам, кобели! Все одно на уме! — прикрикнула на ржущих Фроська. — Они тебя обижают, да? Ух ты, махонький, хорошенький, фазанчик! —засюсюкала она. — Я не дам тебя обижать. Фроська любит маленьких.
Она подсела к Зубу, притянула его к своему пышному, пахнущему духами, потом и полынью телу и погладила по вихрам. Уплывая все дальше в туман, Зуб клонил голову к ее мягкому плечу, и становилось ему лучше от этих Фроськиных ласк и сюсюканья.
— Зачем опоили фазанчика? Ах, этот нехороший Чита! Ах, этот подонок Панька!
— Кончай выдрючиваться, Фроська, — буркнул Чита, — Мужики, на бочку!
— С дам не берем! Дамы пьют задарма! На стол полетели три бумажки.
— Ты, фраер!
Зуб поводил по столу осовелыми глазами, потом полез в карман и неверной рукой выкинул все, что выгреб.
— Я ж говорю, свой мужик! Все ведь отдал, я знаю.
— Ничё, сегодня ночью зашибет... Или я его зашибу. Стаська без слов смел со стола деньги и двинул на выход.
— Хватит ему пить, не давайте больше фазанчику, — заступилась за Зуба Фроська. — Не слушай никого, не пей больше. Видишь, позеленел аж весь. Пойдем, миленький, я тебя уложу... Ой, да ты вырвать хочешь! Скорей на двор, скорей, миленький!
Она подняла Зуба за безвольные плечи и потащила из хибары на вольный воздух. Сотрясая тело, камень рвался из желудка упругими толчками.
— Фроська! — глухо окликнул Чита. — Смоется — шкуру спущу!
Зуб споткнулся о порог, и тут его начало выворачивать наизнанку.
— Ох, и свинья ты, миленький!—отряхивала руку Фроська. Она волоком оттащила Зуба подальше от крыльца.— Ну ничего, фазанчик, поблюй, легче станет.
Зуба корежило, как припадочного. По телу пробегали судороги, дрожали и подкашивались ноги. Выпучив глаза, он хлестал в бурьян, и ему казалось, что вслед за этими мучениями придет смерть.
Предательски отравленный желудок очистился от несусветной гадости, а его все дергало, все сотрясало, пока он не покрылся холодным, липким потом и не обессилел вконец. Он застонал, и стон этот похож был на рычание. Отойдя от изгаженного бурьяна, измочаленный Зуб повалился на землю.
— Миленький, пойдем в избу, — затормошила его Фроська. — Ну-ну, вставай!
Он попытался подняться, но снова перехватило дыхание, начало дергать и корежить с прежней силой. Было это так мучительно, что пальцы бессильно заскребли землю. Внутренности, казалось, не выдержат, оборвутся, и их выворотит наружу. Задыхаясь, Зуб отплевывался чем-то зеленым.
Над ним остановился Стаська с бутылками в руках. С минуту он смотрел на Зубовы корчи. Потом оттопырил край верхней губы, оскалив железные фиксы, тронул Зуба тупым ботинком, как бы примериваясь для сильного удара. Но удара не последовало.
Сколько-то времени Зуб лежал распростертый, трудно, прерывисто дышал и клацал вязкими, до одури противными зубами. Внутри было холодно, гадко и пусто, как в прелом дупле. Башка разламывалась на части.
Фроська кое-как подняла его, приставила к стене сарая, велела низко наклониться и вылила ему на голову полведра воды. Череп сдавила острая боль. Но в глазах стало проясняться, хоть мир и был еще чересчур подвижен и расплывчат.
Зуб потаращился на Фроську, пока в глазах не установилась резкость, и сказал заплетающимся языком:
— Фроська, ты хорошая.
Голос был слабый, сдавленно-стонущий.
— Хорошая, миленький, хорошая, — усмехнулась Фроська и вздохнула. — Была хорошая, да уж давно кончилась.
— Нет, ты хорошая! — с пьяной настойчивостью» повторил Зуб. — Ты в тыщу раз лучше их.
— Ладно, фазанчик, пойдем в избу, я тебя уложу. Под потолком шевелились пласты табачного дыма. На столе добавилось пустых бутылок.
— Фроська, паскуда, пей! — протянул полный стакан водки Чита, плеснув себе на руку. — Пей, поминай свою проклятую душу!
Покачиваясь, Зуб повернулся к нему и угрожающе, как ему хотелось, произнес:
— Она н-не паскуда! Она хорошая!
— О-хо-хо! — взорвалась изба. — А-ха-ха!
— Уже объездила! Ну, Фроська! Ну, стерва!
— Это вы стервы! — истерически заорал Зуб срывающимся голосом, и смех оборвался.
— Но, ты, фраер! — грозно приподнялся над столом Чита. — На кого пасть растворяешь? Счет зубам потерял или как?
Старуха дернула Зуба за рукав, и он плюхнулся рядом с ней на скамью.
— Чего гаешь, малый? — заскрипела она ему на ухо. — Язык тебе не помощник, коли задом думаешь. Прикуси язык-то. Чугунком варить надо, а потом уж гаить.
И она, как недавно белый старик, постучала его по лбу костяшкой пальца.
— За Фроськину волю, за проклятую долю! — крикнула Фроська и опрокинула в себя стакан водки.
Зуба передернуло оттого, как лихо она это проделала. А та покривила крашеные губы, покрякала себе в рукав и стала закусывать.
— Фроська, зачем ты пьешь? — с болью спросил Зуб, скользя глазами за ее уплывающим лицом. — Ну зачем?..
— Пьется, миленький, вот и пью, — безразлично сказала она, хрумкая огурцом. — Чтоб везде одинаково горько было — и внутри, и снаружи.
— Нельзя так, Фроська, — совсем как старуха проскрипел Зуб, потому что его стали душить слезы. — Ты... хорошая... Ты...
