Звезды Маньчжурии - Хейдок Альфред Петрович (книги бесплатно полные версии txt) 📗
Гамбалов быстро вскочил, собираясь выйти из палатки, но Ахшарумов с неожиданной для него быстротой схватил его за руку.
— Как? — вскричал он. — Ты собираешься покинуть старого товарища в такую минуту, когда, можно сказать, пред ним отверзаются врата Рая? Не ожидал, не ожидал!.. — он укоризненно качал головой, в то же время цепко держась за руку Гамбалова.
— Я, конечно, понимаю, — продолжал он, — что тебе того… неприятно, даже противно… но я хочу тебя утешить, как-никак ты мне друг… Не смущайся… Мне все равно нечего было делать на этом свете, и если бы ты не поторопился, я сам бы пустил себе пулю в лоб… Для чего жить?… Ира — ты сам знаешь — вышла за меня, потому что ей, по существу, — другого выхода не оставалось: родители разорены в пух и прах… беженский эшелон… старики хотят кушать, а у меня — хоть пайки из офицерского собрания!.. На что мне теперь Ира? Унгерн разбит и, наверное, уже расстрелян, война кончилась… Неужели мне выбираться в заграничные города, чтобы чистить на улице ботинки спекулянтам?.. Да еще с осколком в печени! Тьфу!.. А все-таки твое зелье быстро действует, он поморщился от внезапно нахлынувшей боли. — Ты, наверное, много насыпал… Вот, что… надо поторопиться сказать: ты — большая дрянь и, во всяком случае, не муж Ире! Она найдет другого, получше… И если ты, дрянь, попытаешься приблизиться к ней или смущать ее покой, то будешь убит! Я… я… Вон! Уходи! — и он, выпустив руки Гамбалова, упал и со стоном начал кататься по земле.
Я шагнул вперед, и у меня в этот момент было единственное желание, в котором, точно в фокусе, сосредоточивалась вся моя сила воли: я не хотел ничего другого из всех радостей мира, как только нанести сокрушающий удар Гамбалову, такой удар, в который я мог бы вложить всю силу ненависти к этому человеку, охватившую меня, как пожаром, поскольку опять убедился в его гнусности.
Но он бросился бежать — от меня или от чего-то другого, я не знаю!
Мне казалось, что на бегу мы перепрыгиваем пропасти и горы, равнины и озера… Вдали уже заблестели огни города — и тут я его настиг… и ударил…
И тогда я ощутил облегчение, какое, надо полагать, испытывает пушка, когда из нее выстрелят.
И почти в тот же момент я с удивлением заметил, что лежу в своей комнате, на собственной кровати, часы показывают половину первого, а рядом спит Ира.
Я ощущал невероятную усталость во всем теле и после этого уснул, и спал без сновидений.
Значит, это был сон? — подумал, прочтя эти строки, и я ничуть не намерен возражать. Но во всем этом есть и темное, и непонятное место.
На Другой день я прочитал в газете:
«В отеле «Эксцельсиор» в половине первого ночи поспешившим на звонок лакеем обнаружен лежащим на полу без признаков жизни недавно приехавший в наш город коммерсант Гамбалов. Врач выразил мнение, что смерть наступила от сильного сотрясения мозга с последующим в него кровоизлиянием. Полагают, что умерший случайно упал, и, падая, ударился об острый выступ камина…»
Кабан
— А-а! Ты пришел… Внял моим просьбам и пришел… Действительно, ты правильно поступил: ночь не будет особенно темной и в пятидесяти шагах ты легко различишь черную голову кабана средь стеблей гаоляна на моем поле. Разве можно промахнуться на таком расстоянии?!
Когда я был не так стар, в темные, как сердце злодея, ночи, из того же ружья, что унесли хунхузы 5 прошлой осенью, я убивал изюбров, видя лишь кончики рогов над кустом: я метил ниже на один «чи» и попадал прямо в лоб. Оттого-то и теперь говорят, что у меня хорошее зрение, даже слишком хорошее! Я хотел бы, чтобы оно было хуже; незрячему мир ничего не сулит, следовательно, и не обманывает…
Ты устал? Хочешь отдохнуть, ибо далеко шел лесными тропами к полю старого Фу-ко-у? Двери моего дома раскрыты для тебя, но ты не сейчас войдешь туда: видишь, как быстро спускается ночь! Мы должны прийти в поле раньше зверей, а они теперь рано покидают кедровник. Слышишь гул барабана? Это сосед Вей Чентин сидит на столбе средь своего поля, колотит в барабан, потрясает связкою старых чайников и шумом отгоняет зверей; ведь у него так же, как у меня, нет ружья! Скорее, господин, кабаны каждую минуту могут появиться!
Под поток слов и восклицаний — ай-я-х!! — Бушуев медленно вскарабкался на платформу, предварительно забросив туда винтовку… Помост был сколочен из плах и покоился на четырех крепких столбах высоко над землею.
С него, как на ладони, открылось все поле, засеянное гаоляном, огород с примкнувшей сбоку низенькой, серой фанзенкой, одиноко поднявшей перст трубы. Купол вечернего неба со всех сторон опирался на могучие массивы Кэнтей-Алина, сплошь заросшие кустарником. Казалось, не мрак спускается с выси, а синева небесная льется и густеет, не найдя выхода в узкой долине.
Бушуев втягивал воздух, как наркоман испарения эфира: за каждую унцию его, этого воздуха, в санаториях платили бы чистым золотом. Впрочем, он наслаждался недолго: с дзиньканьем над ним закружили маленькие кровопийцы тайги — комары.
Голова Фу-ко-у, воплощение духа земли и тяжкого труда, с лицом, сплошь исписанным иероглифами старости, показалась над краем помоста; старик влез вслед за Бушуевым и присел на корточки.
— Отсюда ты, господин, все увидишь, чему суждено произойти в поле. Кабаны скоро будут здесь! Это ничего, что я говорю: мой голос не спугнет их, ты слышишь! Как грохочет и распевает Вей Чентин, а все-таки его поля изрядно пожрут… Вей Чентин еще будет бросать и них камнями… Речь услаждает бодрствующих… Тем более — давно никто не приходил ко мне. Бедняка на людной пристани никто не замечает, а богача отыскивают даже в лесу и справляются о его здоровье. Не так ли? Я дважды богател и дважды нищал, поэтому хорошо это знаю. Зачем ты так яростно отбиваешься от комаров? Они этого не стоят! «Не уделяй внимания мелочи, чтобы она не заслонила главного», — так учит пословица. Терпение, господин, терпение!.. После охоты ты войдешь в мой дом и вкусишь еду, изготовленную руками моей жены… Чему ты удивляешься? Что я так быстро взял жену новую после смерти старой? Ты поступаешь точно так же, как Вей Чентин, который спросил меня: «Зачем тебе молодая жена, когда жить осталось недолго?»
— Дурак! — ответил я ему, потому-то и женюсь, что жить осталось недолго. Кто унаследует это поле и кто станет возжигать курения и молиться за меня духам, если не мои дети? Разве плохо, если молодыми руками женщины руководит старый разум?
Вей Чентин тогда рассмеялся мне в лицо и сказал, что к моей жене, когда она была девушкой, часто приходил дровосек по имени Ху; что девушка плакала, когда я засылал сватов к ее родителям, и наконец будто Ху ночью подкрадывался к моему дому, пока я здесь криками да колотушками отгонял зверей…
К чему теперь такие слова? Ай-я-ха! Где разум у людей, говорящих такие речи! Разве не сказано: «Не делай кривым того, что прямо, а прямым того, что криво», а также «Не расстраивай браков». Вей Чентин глуп: он продает зерно, когда оно дешево и верит сплетням жены… Не вставай, не вставай, господин! Кабаны привыкли видеть меня одного на помосте, увидя двух, они испугаются и могут не прийти — пропадет вся охота, ты не знаешь, как они хитры! Вот так — лежи смирно и не уделяй много внимания комарам. Что такое комары? Пыль болот! Их жала коротки и не достигают сердца, как язвы людей! Я не замечал их, по три раза выскакивая ночью из фанзы, чтобы прогнать хищников с поля: я засыпал и проводил ночи на этом помосте, чтобы обеспечить жирную пищу и тепло жене и тем маленьким людям, что должны от нее появиться… Ты не видел моей жены? Старость моя снова цветет в ее присутствии… И тело ее горячее, и обжигает. Т-с-с, ни слова! Кабан идет!
Бушуев уперся взором в застывшее в темноте под ним поле. Раздражение от бесчисленных укусов мошкары рвалось наружу в потребности выпускать одну за другой пули в крадущееся черное стадо свиней. Ему уже казалось, что ухо улавливает характерное похрюкивание — палец налег на курок, но ни один колос в поле не шевелился. Сипение и туманом расплывшееся над гаоляном облако мириад кровопийц составили весь скудный улов его пяти чувств. Снова над ухом его зажужжал голос старика, снизившийся до хриплого шепота:
