Звезды Маньчжурии - Хейдок Альфред Петрович (книги бесплатно полные версии txt) 📗
Но следовало что-то сказать…
— Гамбалов! — воскликнул я. — Как я рад тебя видеть! Разве тебя не убили вместе с Ахшарумовым?
Вопрос был глупым, но он выражал именно то, что было у меня на душе: страх потерять Иру и эгоистическое сожаление, что капитан, может быть, жив…
— Нет, — медленно ответил Гамбалов и посмотрел на дамские туфельки в витрине.
— А где Ахшарумов? Он тоже жив? — спросил я, содрогаясь от нетерпения.
Гамбалов нарочно медлил с ответом: он понял мое состояние, и ему доставляло радость продлить мое мучительное беспокойство.
— Не знаю, — пожал он плечами. — Во всяком случае, он спасся из засады, и мы расстались живыми.
— Но ты должен мне рассказать!.. Понимаешь, — рассказать, где вы с ним расстались! — кричал я и, схватив за руку, потащил его в ближайший скверик на скамейку.
Гамбалов покорно следовал за мной, но я видел, что он наслаждался моим беспокойством и волнением со сладострастием садиста.
Он заговорил. Но, Боже, разве этого ожидал я от него?! Да… понятно, он не может знать, где теперь Ахшарумов… Может быть, он уже успел умереть, так как страшно пьянствовал, а водка до добра не доводит. Потому он, Гамбалов, и старался всячески удерживать своего друга от пьянства… А может быть, Ахшарумов здесь и разыскивает свою жену, которую очень любил… Почем знать!..
При этих словах Гамбалов шумно вздохнул, развел руками и оглянулся кругом с таким видом, точно он ничуть не будет удивлен, если бывшему мужу моей жены вздумается появиться на другом конце сквера…
И тогда вдруг я понял, что этот человек знает все, но никогда не скажет, потому что ненавидит меня всей душой и хочет, чтобы я постоянно дрожал над своим счастьем в ожидании того, кто имел право на мою жену.
Капитан, может быть, и не потребует ее обратно — из этого ничего не вышло бы, но, бледной тенью, усталой походкой придет и сядет за мой семейный стол живым укором… Все мы будем неловко молчать…
А может быть, он, грязный, опустившийся, будет дружески разговаривать со мною, хихикать и выпрашивать деньги на водку… Ира будет страдать от мучительной жалости и фальши — он ведь был ей неплохим мужем. А больше всех буду страдать я… от дикой ревности к прошлому Иры, когда она принадлежала этому человеку…
О, ужас!.. Ужас!.. Каждый стук в дверь заставит меня настораживаться!
— Ну, да если тебя, — заканчивал свою роль Гамбалов, — так интересует судьба Ахшарумова, то я, как только получу какие-нибудь сведения о нем, тотчас сообщу тебе. Впрочем, как ты можешь не интересоваться… тут он улыбнулся почти ласково, — ведь Ирина Николаевна, насколько мне известно, живет у тебя!..
Мы расстались. Возвращаясь в контору, я поклялся в душе ни слова не говорить Ире об этой встрече: достаточно, что я один буду сгибаться под гнетом тревог и сомнений.
Вот почему я, вернувшись домой, был молчалив и почти не разговаривал с Ирой. Она удивлялась моему состоянию и участливо расспрашивала, не было ли у меня каких-нибудь неприятностей по службе. Мне пришлось сослаться на головную боль.
Ира рано легла спать. Я сделал то же, но, как я уже говорил, заснуть не мог.
Могло быть около двенадцати часов, когда у меня внезапно созрело решение пойти к Гамбалову и заставить его говорить правду, даже если бы для этого пришлось взять его за горло…
Необыкновенно быстро я очутился на улице. Мне пришлось звать сторожа, чтобы открыть тяжелые ворота, которые у нас запираются в одиннадцать часов вечера, так как дом стоит на окраине, и из жильцов редко кто возвращается позже.
Теперь, когда я все это описываю при спокойном свете дня, я поражаюсь многим странностям этого ночного путешествия, которые тогда совсем меня не удивляли. Например, очутившись на улице, я вовсе не пошел в отель, где остановился Гамбалов, а двинулся в совершенно противоположном направлении в полной уверенности, что застану его не в отеле, а в другом месте… Я не могу сказать, что я шел в буквальном смысле этого слова: вернее будет сказать: я двигался каким-то неопределенным и непонятным для меня способом, однако ничуть не задумываясь над этим.
Город остался позади и, как ни странно, снег тонкой пеленой лежал на полях, хотя происшествие разыгралось летом. Но, как я уже сказал, ничто меня не удивляло, и явления, которые в обыкновенных условиях показались бы мне весьма важными, на этот раз совершенно не привлекали моего внимания.
Степь, беспомощно распластавшаяся под моими ногами, бесшумно ускользала назад, кое-где стали попадаться возвышенности, отроги гор и ущелья со скудной, запорошенной снегом растительностью, а я все продолжал двигаться вперед, именно, двигаться, а не идти.
Так продолжалось до тех пор, пока я не увидел на дне ущелья еле бредущих, страшно усталых коней со всадниками.
Гамбалов был среди них — я ясно услышал его голос.
— Проводник говорит, что за поворотом будет стойбище тангутов.
— Это что еще за проклятое племя?! Название звучит как удар позорного колокола! — сказал другой всадник, и я узнал голос Ахшарумова. Через несколько секунд он добавил еще несколько слов, и адская усталость прозвучала в его голосе:
— Мне холодно, Гамбалов… Я предпочел бы лечь и больше не двигаться: не все ли равно — умереть немножко раньше или немножко позже!
— Ты озяб и голоден, — сказал Гамбалов, — оттого и хнычешь; доберемся до стойбища, и я дам тебе спирта.
Ахшарумов тихо, еле слышно прошептал:
— Я знаю, — в этом ты никогда мне не откажешь…
Гамбалов молчал, и я удивлялся, почему они не замечают меня; я уже двигался среди них, возле их коней.
Достигли поворота, и, по-видимому, там действительно находилось чье-то стойбище; на белом снегу пологого внизу склона нашим глазам открылась громадная черная палатка; приплюснутая к белому снегу, с изогнувшейся на шестах материей, она напоминала гигантскую летучую мышь — эмблему ночи и волхвований средневековья.
Заговорил молчавший до сих пор проводник в глубоко надвинутом на глаза малахае: непонятные гортанные звуки зазвучали в ущелье, и Гамбалов тотчас же передал Ахшарумову смысл его речи:
— Стойбище покинуто: если бы там были люди — собаки давно бы учуяли нас! Не иначе как война между племенами, если только тут не было разбойников, которые теперь рыщут повсюду.
— Как всегда, — глухо пробормотал Ахшарумов, — разорение и смерть всюду… Уж столько лет!
Когда мы приблизились к палатке вплотную, ветер срывался с горы, слабо натянутые полотнища захлопали, как крылья, и закачался подвешенный на шесте над входом какой-то лоскут — точь-в-точь голова пригвожденной к земле птицы закивала на все стороны.
— Ясно: палатка покинута во время спешного бегства, — сказал Гамбалов, рассматривая утоптанный снег с бесчисленными следами людей и животных. — Разведи-ка огонь! — обратился он к Ахшарумову.
Сам же он с проводником отправился развьючивать лошадей.
Я наблюдал, как Ахшарумов сгреб кучу сушеного аргала и чиркнул спичкою, она осветила почти неузнаваемое лицо — обработанное всеми ветрами пустыни, оно шелудилось, было невероятно худым и заостренным… Спичка прыгала вместе с рукою, ее держащей, и ему понадобилось их чуть не полкоробка, чтобы разжечь костер. Потом он сел у огня и застыл, не шевелясь.
Явились Гамбалов и проводник.
— Дай мне спирту! — было первое, что сказал Ахшарумов.
Гамбалов вытащил из кармана небольшую жестяную флягу.
— Тебе следовало бы сперва поесть! — сказал Гамбалов, передавая посудину.
— Надоело мне есть, двигаться… все надоело!.. — тихо произнес Ахшарумов, прикладывая флягу к губам.
Почти в тот же момент глаза его странно заблестели и он воскликнул:
— Наконец-то!
— Что?.. Что наконец? — смутившись, спросил Гамбалов, и мне показалось, что он меняется в лице.
— Наконец-то ты подсыпал мне яду! Собрался с духом человек! — захохотал Ахшарумов.
Гамбалов молчал.
— Я давно знал, что ты хочешь избавиться от меня, — продолжал Ахшарумов, — и удивлялся, чего ты тянешь… Ведь это — смех один! — он презрительно захохотал. — Человек, который убивал направо и налево, никак не мог собраться с силой отправить на тот свет старого приятеля! Хотя… — тут Ахшарумов стал задумчив, — может быть, и для тебя есть предел: неприятно все ж таки, отравив мужа, свататься к его жене… Ха-ха-ха!
