Россия распятая - Глазунов Илья (книги полные версии бесплатно без регистрации TXT) 📗
…На пароходе старый моряк рассказывал о шамане, которого он видел в юности. Тот шаманил ночью в свете костра. Одежда на нем из крыльев большого орла и разноцветных лоскутков. Сначала шаман ударяет в бубен тихо, потом все сильней, сильней. Он кричит, бормочет непонятные слова, лает по-собачьи, мяукает и падает на землю. Говорят, что он в это время видит духов, к которым обращается с разными просьбами. Хоронят шаманов в тайге или на вершинах гор – все как не у нас…
– Вот вам бы за Минусинск съездить, там в степи много древних могил, на них до сих пор стоят камни, которым приданы черты человеческих существ.
Минусинск чем-то напоминает волжские города – крепкие дома, резные окна со ставнями.
– Идите в наш театр. Там вас устроят… Большинство артистов по колхозам разъехались на гастроли, – сказали нам в райкоме. – Он рядом тут напротив церкви. Найдете.
На белом, двухэтажном, с отбитой штукатуркой, давно не ремонтированном здании театра висела афиша: «Репертуар колхозно-совхозного драматического театра имени М. Ю. Лермонтова». Напротив театра одноэтажный длинный дом с надписью: «Городская баня». Так как главный вход театра был закрыт, мы зашли во двор, где увидели человека, склонившегося над разобранным велосипедом. Он обернулся на стук калитки, и мы увидели, что человек пожилой. Удивили яркие черные глаза, горбатый нос благородного рисунка, сильно запавшие худые щеки и седые элегантные усики. Если бы не сильно потрепанная рабочая блуза, он казался бы персонажем, словно сошедшим с портрета XVIII века в духе Левицкого или Боровиковского. Человек с любопытством посмотрел на нас.
– Вам кого? – поднявшись, добавил: – Судя по всему, вы не из Минусинска и не из Красноярска.
Мы представились и объяснили цель нашего приезда.
– Так-так, – лукаво сощурив умные глаза, чуть насмешливо сказал он. – За русским типом приехали! Суриков тоже искал его на приисках своего благодетеля Кузнецова. А интересных типажей здесь сейчас гораздо больше, чем во времена Сурикова. – Пристально посмотрев на меня, он иронически улыбнулся беззубым ртом: – Вот могу быть для вас тоже небезынтересен как исконный русский тип. Наш княжеский род частенько вспоминается в русских летописях, в XIII веке нашим предкам, черниговским князьям Оболенским, был пожалован целый город. Мы с Иваном III на Новгород ходили, татар из Переяславля Рязанского выгоняли, брали Смоленск в 1514 году… К сожалению, члены нашей семьи даже участвовали в восстании декабристов, за что получили пожизненную каторгу. Были сенаторами, дипломатами, историками, философами. Мой отец одно время был фактическим шефом Эрмитажа… Ну вот, я по-стариковски заболтался, встретившись с земляками. Надеюсь, у нас еще будет время поговорить. – Он оглянулся на велосипед. – Видите ли, я не только специалист по ремонту велосипедов, но и совмещаю одновременно целый ряд должностей в театре, от режиссера до осветителя. Сейчас вам придется иметь дело со мной – все разъехались по колхозам, а я и кукольники остались.
Любезно пропуская нас вперед, он сказал:
– Я думаю, что самое лучшее, если вы устроитесь на втором этаже рядом с нами, в комнате, где хранятся куклы. – Он по-юношески легко взбежал на второй этаж и в полутемном коридоре открыл дверь в маленькую каморку, где по стенам и на полу висели, стояли и лежали куклы.
– Думаете, что только Образцов в Москве этим занимается? В Минусинске дело еще шире поставлено. Здесь и бюрократов, и бракоделов, и лодырей, не желающих работать на колхозных полях, – всех настигает карающий бич нашего театра. А вот и мое палаццо – «Мольто белле»! Как видите, немногим больше вашего. – Он распахнул дверь в соседнюю комнату. Кроме портрета Ленина и ходиков, на стенах не было ничего. В углу стояла кровать, накрытая одеялом. За столом на одной из двух табуреток сидела деревенская женщина лет сорока, по-крестьянски повязанная белым в горошину платком. Леонид Леонидович представил:
– А вот моя жена – Аннушка. Княгиня Оболенская – как сказали бы у нас в Петербурге до великих и грозных событий. – Заметив мое изумление, он остался, однако невозмутим и серьезен.
Прошло несколько дней. Я ближе познакомился с Леонидом Леонидовичем, не переставая удивляться его необыкновенному уму, всесторонней эрудиции и драматической, сложной судьбе. Его профессия – кино. Он работал с Пудовкиным, Эйзенштейном. Когда началась война, Леонид Леонидович оставил ВГИК, где преподавал, и пошел в народное ополчение. «Первый бой, контузия, упал без сознания, сверху землей присыпало. Вечером очнулся. Поднялся, увидел – вокруг трупы и развороченная земля. Кругом немцы. Дальше – концлагерь для военнопленных, потом – по этапу в Германию. В Берлине в разгар войны сподобился даже ставить оперы Вагнера и Глинки – „Жизнь за Царя“. Все было, дорогой Ильюша. Но о самом страшном – все равно не расскажу. Не хочу, чтобы ваша роскошная, как у Дягилева, шевелюра вдруг поседела!»
…Мы сидели на песчаном берегу Минусинки под огромными старыми тополями, листья их словно из серебра. Было удивительно тихо. Пыльный городок застыл в жаре, и только белые облака плыли в голубой реке… Я вспомнил «Водоем» Борисова-Мусатова.
– Давайте выкупаемся, а то мой обеденный перерыв кончается. Слышите, уже где-то в рельсу бьют. У нас социалистическая дисциплина, а не разболтанность чиновников кровавого царского режима! Как говорится, кто не работает, тот не ест, – с усмешкой сказал он.
Он выходит из воды, высокий, стройный и загорелый, как индус, садится на песок, поджав ноги, как Будда, и, закуривая, говорит:
– Удивляюсь, что еще живу! Сколько замыслов для потрясающих сценариев и фильмов я вынес за эти окаянные годы! И древние правы: человек может подняться до Бога, а может стать животным. Сюжеты шекспировской силы подсказывает нам жизнь.
Леонид Леонидович зажигает угасшую сигарету.
– Жизнью я обязан Аннушке, ее самоотверженному золотому сердцу русской крестьянки. Она меня выходила, когда я тяжело заболел. у нее тоже трудная судьба. Муж, танкист, погиб в начале войны, сгорел заживо в танке, сын остался. Я для него как раз велосипед чинил, когда мы с вами познакомились. В шестой класс ходит, любопытный мальчуган. А моя первая жена, узнав, что я попал в лагерь для перемещенных лиц, отказалась от меня – не все могут, как Сольвейг, ждать или, как жены некоторых декабристов, ехать в Сибирь. Не сомневаюсь, что Ниночка последует примеру жен декабристов. Если не дай Бог с вами что-нибудь случится.
Он улыбнулся. А затем вдруг стал очень серьезным – у него вообще беспрестанно менялось выражение лица – и, посмотрев на нас темными, загадочными, «рокотовскими» глазами, сказал:
– Я всегда верил в человека; в его совесть и разум, в конечное торжество общественной, боголюбивой справедливости на земле. История рано или поздно все поставит на свое место – хоть жертвы будут неисчислимы! Я еще в юности занимался упражнениями древних индийский йогов – это помогло мне выжить в лагере. – Он улыбнулся. – Вы, конечно, знаете о джианана-йога, бхакти-йога и раджа-йога? Вы должны, если еще не читали, прочесть сочинения Вивекананды, познакомиться с удивительной личностью Рамакришны. Они говорили, что мы, европейцы, последние сто лет штурмуем бастионы материального мира, в то время как они – бастионы духа. В свое время русская интеллигенция увлекалась теософией – пока их всех не пересажали. И вот сейчас, говоря с вами, дорогие мои друзья, я, как и всегда, вдыхаю прану – источник жизни на земле. И это счастье, пока я жив, никто не в силах у меня отнять…
Только много лет спустя, вспоминая наши долгие разговоры с Леонидом Леонидовичем, я понял, что он многими нитями своей души был связан с петербургским «серебряным веком» во всей его противоречивой сложности. Когда для многих в те времена Вивеканаида и Рамакришна были, увы, ближе, чем Сергий Радонежский, Серафим Саровский и Иоанн Кронштадтский, о которых никогда не говорил Леонид Леонидович… Полюбив его как представителя уходящей со сцены нашей истории русской интеллигенции, я до сего дня восхищаюсь его врожденным аристократизмом и многогранной духовностью. Он глубоко чтил Достоевского, понимая его философию и значение для русской и мировой культуры.
