Лавка древностей - Диккенс Чарльз (читать книги без сокращений .TXT) 📗
Глава LXX
Наступивший день застал их все еще в пути. Накануне им приходилось останавливаться на обед, на ужин и подолгу ждать свежих лошадей, особенно ночью. Лишних остановок старались не делать, но погода по-прежнему была суровая, к тому же дорога испортилась и большей частью шла в гору, — следовательно, до места своего назначения они могли добраться только к ночи.
Кит держался молодцом, хоть весь и закостенел от холода. Впрочем, до того ли ему было, чтобы думать о собственных неудобствах, когда он мысленно рисовал себе счастливое завершение этого путешествия, глядел по сторонам, давясь всему, что попадалось им навстречу, и старался любыми средствами разогнать кровь но жидам. И он и его спутники чувствовали, что нетерпение их возрастает с каждой минутой, по мере того как близится вечер. Но время тоже не стояло на месте: короткий зимний день быстро потух, наступили сумерки, а им оставалось проехать еще не одну милю.
К ночи ветер немного унялся; его отдаленные завывания стали тише и тоскливее, и он скользил, несмело играя сухим терновником, словно какой-то гигантский призрак, который, шелестя одеждами, крадучись, пробирается по слишком узкой для него дороге. Постепенно его порывы становились все слабее и слабее и, наконец, совсем стихли, и тогда повалил снег.
Густые хлопья, запорошив землю, прикрыли ее плотной белой пеленой, и все вокруг погрузилось в таинственное молчание. Колеса бесшумно катились по дороге, дробное, звонкое цоканье подков перешло в глухой, невнятный стук. Жизнь, которой было полно их быстрое движение вперед, постепенно замирала, и от того, что оставалось на ее месте, веяло смертью.
Заслоняясь ладонью от снега, слепившего ему глаза и замерзавшего на ресницах, Кит старался разглядеть мерцание огней вдали, говоривших о близости какого-нибудь города. И чего только не чудилось ему в эти минуты. Вот перед ним вставала высокая церковь со шпилем, а при ближайшем рассмотрении она оказывалась деревом, сараем или просто тенью, отброшенной на землю фонарями кареты. Вот, то далеко впереди, то чуть не сталкиваясь с ними на узкой дороге, возникали всадники, пешеходы, фургоны, — подъедешь ближе, и они тоже становятся тенями. Изгородь, какие-то развалины, совершенно явственный конек крыши, — но карета проносится мимо, и ничего этого нет. Разлившаяся вода, повороты, мосты преграждали им путь, а на самом деле на дороге было пусто, и с их приближением все эти миражи рассеивались.
Карета остановилась у одиноко стоявшей в поле почтовой станции; Кит еле слез с запяток — так у него закоченели ноги, и, назвав деревушку — конечную цель их путешествия, спросил, сколько еще до нее осталось. В этот час — поздний час для такого захолустья — все здесь уже спали, но чей-то голос ответил ему из верхнего окна: десять миль». Следующие десять минут тянулись словно час. Но, наконец, какой-то человек, зябко поеживаясь, вывел из конюшни лошадей, опять задержка — на этот раз не такая долгая, и они снова в пути.
Теперь карета свернула на проселок, и мили через три-четыре пугливые лошади поплелись шагом, так как глубокие колеи и рытвины, прикрытые снегом, были для них настоящими ловушками. Наши путники дошли к этому времени до такой степени волнения, что, не в силах терпеть медленную езду, вылезли из кареты и побрели следом за ней. Оставшиеся десять миль казались им нескончаемыми, каждый шаг давался с трудом, И когда они все трое подумали, что форейтор сбился с дороги, где-то совсем близко на колокольне пробило полночь, и карета остановилась. Казалось, она и так чуть-чуть ползла, но вот снег перестал поскрипывать под ее колесами, и воцарившаяся тишина ошеломила их, словно это безмолвие пришло на смену оглушительному шуму и грохоту.
— Приехали, — сказал форейтор, спрыгнув с седла, и постучал в дверь маленькой харчевни. — Эй, отзовись! Сейчас для них глухая ночь, спят как убитые!
Он стучал долго и громко, но так никого и не добудился. Харчевня стояла темная, притихшая. Они отошли немного назад и посмотрели на ее окна, которые черными заплатами выступали на заиндевевшем фасаде. Хоть бы в одном загорелся огонь! Ни признака жизни! Можно было подумать, что домишко этот нежилой иди что обитатели его умерли во сне.
Они переговаривались между собой почему-то шепотом, словно боясь опять разбудить печальное эхо, потревоженное их стуком.
— Пойдемте, — сказал младший брат, — пусть стучит, авось достучится. Я все равно не успокоюсь до тех пор, пока у меня не будет уверенности, что мы не опоздали.
Умоляю вас, пойдемте!
И они пошли, наказав форейтору устроить их на ночлег в харчевне, и тот снова принялся стучать. Кит шагал следом за ними с небольшим узелком в руках, который он повесил в карете в последнюю минуту перед отъездом. Это была коноплянка в той же самой клетке, в какой она оставила ее. Кит знал, что она будет рада увидеть свою любимицу.
Дорога постепенно спускалась под гору. И вскоре колокольня, на которой недавно били часы, и деревенские домишки, которые теснились вокруг нее, исчезли у них из виду. Стук в дверь, возобновившийся с новой силой, неприятно резнул им слух в глубокой тишине, и они подосадовали на форейтора и на себя за то, что велели ему стучать, не дожидаясь их возвращения.
Церковь, одетая в холодный белый саван, снова показалась за поворотом дороги, и через несколько минут они подошли к ней вплотную. Древняя церковь — древняя, седая даже среди белизны сугробов. Старинные солнечные часы на колокольне так занесло снегом, что о их существовании можно было только догадываться. Казалось, само время состарилось, одряхлело здесь и уже не в силах привести день на смену начальной ночи.
Невдалеке была калитка, ведущая на кладбище, от нее разбегалось несколько тропинок, — и, не зная, по какой пойти, они снова остановились.
А вот и деревенская улица, — если можно назвать улицей два ряда убогих домишек — и совсем древних и поновее, которые стояли и передом, и задом, и боком к дороге, и кое-где даже вылезали на нее какой-нибудь пристройкой или вывеской. В одном из окон мерцал слабый огонек, и Кит подбежал к этому дому, в надежде, что там ему удастся узнать, куда идти дальше.
Он подучил ответ на первый же свой окрик: у окна появился старик; кутая шею от холода, он спросил, кто его тревожит в такой неурочный час.
— Стужа-то какая! — ворчал он. — А тут человека будят среди ночи! И спрашивается — зачем? Не такое у меня ремесло. Уж если я кому понадобился, могут и подождать, особенно в зимнее время. Что вам нужно?
— Я не стал бы вас будить, если бы знал, что вы старик, да к тому же больной, — сказал Кит.
— Старик! — повторил брюзгливый голос. — А кто тебе сказал, что я старик? Я, может, не такой дряхлый, как ты думаешь, друг мой любезный! А что до болезней, так молодежи подчас хуже, чем мне, приходится. И это очень жаль — не то жаль, что я для своих лет такой сильный да крепкий, а что они очень уж нежные и хилые. Впрочем, прошу прощения за свои слова, — добавил старик. — Я поначалу погорячился, не разглядел, что ты нездешний. Плохо вижу в темноте, — но это не от старости, не от болезни, просто зрение плохое.
— Мне очень жаль, что я поднял вас с постели, — сказал Кит. — Но вот те двое джентльменов, которые стоят у калитки, тоже нездешние. Они приехали издалека и хотят повидать священника. Вы не знаете, как к нему пройти?
— Еще бы не знать! — дребезжащим голосом ответил старик. — Слава богу, будущей весной исполнится пятьдесят лет, как я здесь кладбищенским сторожем. Идите направо вон по той тропинке. Надо думать, вы не привезли дурных вестей нашему доброму священнику?
Кит наспех успокоил и поблагодарил старика и уже хотел отойти, как вдруг его внимание привлек детский голос. Взглянув вверх, он увидел в окне соседнего дома маленького мальчика. — Что это? — взволнованно крикнул малыш. — Неужели мои сны сбылись? Ответьте мне!
— Ах ты бедняжка! — сказал кладбищенский сторож, прежде чем Кит успел выговорить слово. — Ну что, дружок, что?
