Могикане Парижа - Дюма Александр (мир бесплатных книг .TXT) 📗
Принц нетерпеливо протянул руку к ароматическому мешку.
Девушка схватила ее и горячо поцеловала.
– Разумеется, сейчас я дам вам его, – сказала она, – но только такое письмо нельзя брать в руки в гневе.
– Так говори скорее, как мне его взять, только не мучь дольше, а то я, право, кажется, умру!
Но Розина, вместо того, чтобы отдать письмо, положила руки на лоб и на сердце принца, как это делают магнетизеры.
– Успокойся, вечно кипящее сердце, остынь, разгоряченный мозг, – сказала она.
Но тотчас после этой шутки опустилась на колени.
– Теперь я стану говорить не с избранником моего сердца, принцем, а с Наполеоном, королем Римским, – продолжала девушка.
Юноша вздрогнул и выпрямился.
– Что с тобой, Розина, – проговорил он, – каким именем ты меня назвала?
Артистка продолжала стоять на коленях.
– Я называю вас тем именем, которое вы получили перед людьми и перед Богом, государь! – сказала она. – И имею счастье передать вашему величеству это прошение от одного из самых храбрых генералов вашего отца.
Все еще продолжая стоять на коленях, она достала из ароматического мешка письмо, которое в нем лежало, и подала его Рейхштадту.
Он нерешительно взял его.
– И ты думаешь, что мне следует прочесть его? – спросил он.
– Не только следует, государь, но вы должны это сделать!
Принц достал платок, вытер холодный пот, выступивший на его побледневшем лбу, развернул письмо и прочел: «Сестра моя!»
– Значит, он ваш брат, Розина?
– Читайте, читайте, государь! – твердила девушка, все еще не вставая с колен.
Принц опять опустил глаза на письмо.
«Индусы, придавая своей богине доброты Лакшме все прелести красоты телесной, хотели этим выразить, что быть доброй и некрасивой невозможно и, наоборот, что красота наружная непременно связана с добротой душевной.
Наши поэты глубоко веруют в то, что красота есть только внешняя эмблема доброты душевной. Так точно и я, любуясь вашей красотой, увидел сквозь нее, как сквозь чистейший кристалл, сокровища вашей души».
Принц остановился. Все, что он прочел до сих пор, было не больше и не меньше, чем только льстивое вступление, которое сбивало его с толку. Он вопросительно взглянул на Розину.
– Продолжайте, умоляю вас! – сказала Розина.
«Нас обоих с вами, дорогая сестра, – продолжал принц, – воодушевляет одинаковая нежность и преданность к одному и тому же человеку или, вернее, ребенку. И вот эта-то общность чувства и установила между нами, несмотря даже на полное наше незнакомство, нечто вроде братства, правами которого я и намерен воспользоваться.
Одно из этих прав, дорогая сестра, состоит в том, чтобы бывать у вас как можно чаще и говорить о нем с вами как можно больше, – говорить о его здоровье, которое меня тревожит, о его будущности, за которую я опасаюсь, и о его настоящем, которое надрывает мое сердце. Я хочу вместе с вами найти единственно верный путь для этой жизни, которую исказила беспощадная судьба.
Мы вместе должны сделать все на свете не только для его счастья, но и для его славы.
Эта цель составляет мое единственное желание, мой единственный помысел со времени смерти его отца. Ради нее я переплыл моря, объехал половину земного шара и объеду и другую половину, беспрестанно рискуя жизнью.
Итак, вы понимаете, дорогая сестра, что планы у меня предначертаны великие!
Живя за четыре тысячи лье от него и ничего не желая для самого себя, я задумал заменить его теперешнее имя Франц его настоящим именем Наполеон. Позвольте же мне надеяться, что с вашей помощью я снова возложу на голову сына корону отца. Я решился на это непоколебимо, и если для его восшествия на престол Франции нужен миллион рук, то я сумею их найти.
Человек, который последовал за его отцом сначала на остров Эльбу, а затем и на Святую Елену, едет теперь к нему, чтобы переговорить с ним о его отце, от имени его отца. Имя этого человека можно употреблять вместо слов „верность и преданность“, и, может быть, оно известно даже и самому принцу, несмотря на заточение, в котором его держат. Человека этого зовут Гаэтано Сарранти, и планы мои ему вполне известны. За мною постоянно следят, и я не могу сделать ни одного шага тайно, а поэтому Сарранти сделает для меня все, что для меня невозможно. Устройте для него свидание с принцем, но это свидание должно произойти непременно ночью и в глубочайшей тайне.
Имейте в виду, что при этом мы рискуем не только нашими головами, что сравнительно было бы ничтожно, но счастьем и судьбой Наполеона II, короля Римского.
Мы не говорим вам: „Найдите средство ввести нас к принцу“, у нас это средство есть, но просим вас устроить, чтобы принц согласился принять Сарранти на другой день и в тот же час, в который он прочтет это письмо.
Если принц разрешит Сарранти явиться к нему, подойдите к третьему окну от угла, с той стороны замка, которая выходит в сторону Мейдлинга, раздвиньте занавеску и три раза поднимите и опустите свечу. Иного извещения мы у вас не просим.
В ожидании этого ответа, которого мы ждем с большим трепетом, чем осужденный на смертную казнь ждет своего помилования, братски обнимаю вас, дорогая сестра, и остаюсь вашим преданным другом.
Генерал граф Лебастард де Премонт.
P. S. Еще одно, крайне важное замечание: принц, несомненно, знает, каким тайным, но беспрерывным и бдительным надзором он окружен, а потому попросите его быть как можно осторожнее. Пусть он не доверяется никому на свете, кроме вас и нас, не исключая даже садовника, которого вы считаете преданным и который каждый вечер проводит вас в замок».
Герцог Рейхштадтский поднял голову.
К концу чтения голос его дрожал от сильнейшего волнения, но перед подписью он буквально вскрикнул. Он давно знал, что Лебастард де Премон был одним из храбрейших генералов наполеоновских времен.
Розина была также глубоко тронута действиями этих сильных духом людей, которые приехали из Индии, чтобы увидеть сына своего бывшего повелителя, не обращая внимания ни на поразительную бдительность полиции, которой была в то время наводнена вся Европа, ни на ту беспощадную строгость, с которой обращалось австрийское правительство со всеми, кто имел какое-либо отношение к Наполеону.
Артистка продолжала стоять на коленях, и по лицу ее текли слезы умиления. Она невольно вздрагивала при мысли, что тот самый человек, которого она только что видела свободным и спокойным, когда он сидел в своей ложе, как величавое индийское божество в своем капище, мог очутиться за это письмо в каком-нибудь темном каземате, может быть, даже в Шпильберге.
Особенно трогало ее то доверие, с которым эти два человека отнеслись к ней, презренной плясунье, парии общества, признавая в ней честную и великодушную женщину.
В глубине души она дала себе клятву оправдать это доверие, всеми своими силами содействуя осуществлению их планов.
V. Три воспоминания Рейхштадта
Розина очнулась от своего раздумья только тогда, когда почувствовала, что принц взял ее за руку и поднял с колен.
Она взглянула ему в лицо.
Он был взволнован не меньше ее и поднял глаза к небу, а по лицу его катились крупные слезы.
– О, святые слезы сына, падающие на могилу отца! – вскричала она. – Да будете вы залогом счастья Франции! Как я люблю вас в эту минуту, мой красавец герцог! Как вы мне дороги! Плачьте, плачьте, пока мы одни! Ваши слезы, как фиалки, расцветают лишь в тиши и уединении.
Говоря это, она горячо целовала его омытое слезами лицо.
Он отвечал ей страстными ласками, но заметно было, что в это же время его занимает какая-то иная мысль.
– Да, да, честная, добрая, великодушная девушка, – говорил он, – только при тебе могу я плакать от жалости…
– О, мой герцог!
– Да ниспошлет тебе Бог счастье за все те блаженные часы, которые я провожу с тобою, за всю жизненную силу, которую ты вливаешь в меня своим присутствием! – продолжал он, не отирая слез, которые, видимо, облегчали ему грудь. – Ты говоришь, что я могу плакать только при тебе; да, но только при тебе могу я и забыть мои воспоминания, с тобой одной могу я говорить и об отце, и о Франции!
