Сыновья и любовники - Лоуренс Дэвид Герберт (книги онлайн TXT) 📗
— Привет, сын! Прибыл, значит? — сказал отец.
— Да, — ответил сын. — Но я сегодня же назад.
— Ишь ты! — воскликнул углекоп. — А ты хоть чего поел?
— Нет.
— Всегда с тобой так, — сказал Морел. — Пошли.
Он боялся упоминаний о жене. Оба вошли в дом. Пол ел молча. Отец с перемазанными землей руками, с закатанными рукавами рубашки сидел напротив в кресле и смотрел на сына.
— Ну, а она-то как? — несмело спросил он наконец.
— Она может сесть, ее можно снести вниз попить чаю, — сказал Пол.
— Слава Богу! — воскликнул Морел. — Значит, буду в надежде, скоро домой вернется. А чего говорит этот ноттингемский доктор?
— Он завтра поедет осмотрит ее.
— Вон что! Сдается мне, это станет недешево!
— Восемь гиней.
— Восемь гиней! — У Морела перехватило дыхание. — Ну, где ни то возьмем.
— Я сам могу заплатить, — сказал Пол.
Оба помолчали.
— Мама надеется, что Минни хорошо о тебе заботится, — сказал Пол.
— Да у меня-то все хорошо, было бы и у ней так, — ответил Морел. — А Минни, она добрая душа, благослови Бог девчонку! — Он сидел унылый, понурый.
— Мне надо выйти в полчетвертого, — сказал Пол.
— Лихо тебе придется, парень! Восемь гиней! А когда, думаешь, она сможет воротиться?
— Посмотрим, что скажут завтра доктора, — сказал Пол.
Морел тяжко вздохнул. Дом казался непривычно пустым, и Полу подумалось, какой отец стал потерянный, заброшенный и старый.
— Ты на той неделе съезди навести ее, — сказал он.
— Так, может, она тогда уж домой воротится, — с надеждой сказал Морел.
— А если нет, надо будет тебе съездить, — сказал Пол.
— Где ж мне взять на это денег, — сказал Морел.
— И я напишу тебе, что скажет доктор, — сказал Пол.
— Да ты мудрено пишешь, мне ничего не понять, — сказал Морел.
— Ладно, напишу просто.
Просить Морела ответить на письмо было бессмысленно — он, пожалуй, только и умел, что нацарапать свою подпись.
Доктор приехал. Леонард счел своим долгом встретить его в наемном экипаже. Осмотр занял не много времени. Энни, Артур, Пол и Леонард тревожно ожидали в гостиной. Врачи спустились к ним. Пол быстро посмотрел на обоих. Он ведь уже ни на что не надеялся, разве что когда обманывал сам себя.
— Возможно, это опухоль, надо подождать, тогда будет видно, — сказал доктор Джеймсон.
— А если это подтвердится, вы сможете ее вылечить? — спросила Энни.
— Вероятно, — ответил он.
Пол положил на стол восемь с половиной соверенов. Доктор Джеймсон пересчитал деньги, вынул из кошелька флорин и положил на стол.
— Благодарю, — сказал он. — Мне жаль, что миссис Морел так больна. Но надо посмотреть, что тут можно сделать.
— А оперировать нельзя? — спросил Пол.
Доктор помотал головой.
— Нет, — сказал он. — И даже если б было можно, у нее не выдержало бы сердце.
— У нее такое плохое сердце? — спросил Пол.
— Да. Вы должны быть с ней осторожны.
— Очень плохое?
— Нет… э-э… нет, нет! Просто будьте осторожны.
И доктор отбыл.
Тогда Пол принес мать вниз. Она лежала у него на руках доверчиво, как ребенок. Но когда он стал спускаться по лестнице, припала к нему, обеими руками обхватила шею.
— Боюсь я этих ужасных лестниц, — сказала она.
И Пол тоже испугался. В другой раз он попросит Леонарда снести мать. Он чувствовал, больше он на это не решится.
— Ему кажется, это просто опухоль! — крикнула матери Энни. — И ее можно будет вылущить.
— Я знала, что он так скажет, — презрительно отозвалась миссис Морел.
Она притворилась, будто не заметила, что Пол вышел из комнаты. А он сидел в кухне и курил. Потом безуспешно попытался стряхнуть с пиджака серый пепел. Посмотрел внимательней. То был седой волос матери. Какой длинный! Пол снял его, и волосок потянуло к трубе. Пол выпустил его. Длинный седой волос взлетел и исчез во мраке холодного камина.
На утро перед отъездом на фабрику он поцеловал мать. Было совсем рано, и они были одни.
— Не беспокойся, мой мальчик! — сказала она.
— Не буду, ма.
— Не надо, это было бы глупо. И береги себя.
— Хорошо, — ответил он. И прибавил не сразу: — Я приеду в субботу и привезу отца, ладно?
— Наверно, он хочет приехать, — ответила миссис Морел. — Во всяком случае, если он захочет, ты не удерживай.
Пол опять ее поцеловал и ласково, нежно отвел прядь волос с ее виска, будто она была его возлюбленная.
— Ты не опаздываешь? — прошептала она.
— Ухожу, — совсем тихо сказал Пол.
Но еще несколько минут сидел и отводил с висков матери темные и седые волосы.
— Тебе не станет хуже, ма?
— Нет, сынок.
— Обещаешь?
— Да. Мне не станет хуже.
Пол поцеловал ее, накоротке обнял и ушел. Этим ранним солнечным утром он бежал на станцию бегом и всю дорогу плакал; он сам не знал почему. А мать думала о нем, широко раскрытыми голубыми глазами неподвижно глядя в пространство.
Во второй половине дня он пошел пройтись с Кларой. Они посидели в рощице, где цвели колокольчики. Пол взял ее за руку.
— Вот увидишь, — сказал он Кларе, — она не поправится.
— Ну ты же не знаешь! — возразила та.
— Знаю, — сказал он.
Она порывисто прижала его к груди.
— Постарайся не думать об этом, милый, — сказала она. — Постарайся не думать об этом.
— Постараюсь, — пообещал он.
Он ощущал прикосновение ее груди, согретой сочувствием к нему. Это утешало, и он ее обнял. Но не думать не мог. Просто говорил с Кларой о чем-то другом. И так бывало всегда. Случалось, она чувствовала, что он начинает мучиться, и тогда умоляла:
— Не терзайся, Пол! Не терзайся, хороший мой!
И прижимала его к груди, укачивала, успокаивала, как ребенка. И ради нее он гнал от себя тревогу, а, едва оставшись один, снова погружался в отчаяние. И что бы ни делал, неудержимо текли невольные слезы. Руки и ум были заняты. А он невесть почему плакал. Само естество его исходило слезами. С Кларой ли он проводил время, с приятелями ли в «Белой лошади», — он был равно одинок. Только он сам и тяжесть в груди — ничто другое не существовало. Иногда он читал. Надо же было чем-то занять мысли. Для того же предназначалась и Клара.
В субботу Уолтер Морел отправился в Шеффилд. Таким несчастным он казался, таким заброшенным. Пол кинулся наверх.
— Отец приехал, — сказал он, целуя мать.
— Правда? — утомленно отозвалась она.
Старый углекоп вошел в комнату не без страха.
— Ну как живешь-можешь, лапушка? — сказал он, подходя, и поспешно, робко ее поцеловал.
— Да так себе, — ответила она.
— Вижу я, — сказал Морел. Он стоял и смотрел на жену. Потом утер платком слезы. Таким беспомощным он казался и таким заброшенным.
— Как ты там, справлялся? — спросила она устало, словно разговор с мужем отнимал силы.
— Ага, — ответил он. — Бывает, малость задолжаю, сама понимаешь.
— А обед она тебе вовремя подает? — спросила миссис Морел.
— Ну, разок-другой я на нее пошумел, — сказал он.
— Так и надо, если она не поспевает. Она рада все оставить на последнюю минуту.
Жена кое-что ему наказала. Он сидел и смотрел на нее как на чужую, и стеснялся, и робел, и словно бы потерял присутствие духа и рад сбежать. Жена чувствовала, что он рад бы сбежать, что сидит как на иголках и хотел бы вырваться из трудного положения, а должен, прилично случаю, медлить, и оттого его присутствие так ее тяготило. Он горестно свел брови, уперся кулаками в колени, растерянный перед лицом истинного несчастья.
Миссис Морел мало изменилась. Она пробыла в Шеффилде два месяца. Изменилось одно — к концу ей стало явно хуже. Но она хотела вернуться домой. У Энни дети. А она хочет домой. И вот в Ноттингеме наняли автомобиль — слишком она была больна, чтобы ехать поездом, — и солнечным днем ее повезли. Был в разгаре август, тепло, празднично. На воле, под голубым небом, всем им стало видно, что она умирает. И однако она была веселее, чем все последние недели. Все смеялись, болтали.
