Победа. Книга 3 - Чаковский Александр Борисович (книги регистрация онлайн бесплатно .txt) 📗
– Потому, что все главы государств живут в своих посольствах. Я так думаю – там им удобнее.
В этом его предположении был свой резон. Территориальная обособленность глав государств от аппарата посольств, наверное, создала бы какие-то неудобства. Да и с местными условиями надо считаться: располагают ли Хельсинки тридцатью пятью обособленными и притом совершенно одинаковыми (протокол!) резиденциями?
Я промолчал.
– Скажите, – неожиданно спросил Томулайнен, – вам лично приходилось встречаться с господином Брежневым?
– Очень редко и не больше чем на несколько минут. А почему это вас интересует? – в свою очередь спросил я и подумал: «Неужели этот спокойный, выдержанный человек пытается выведать у меня какие-то „секреты“, о которых я и понятия не имею!»
– Видите ли, мы у себя в Финляндии считаем вашего лидера отцом нынешнего Совещания, – сказал Томулайнен. – Это не комплимент, оно так и есть. Не думаю, что Совещание могло бы состояться, если бы не он.
– Не хочу гадать, – ответил я, – в подготовке Совещания приняли участие десятки, если не сотни людей из многих стран. В том числе и Финляндии. А что касается лично товарища Брежнева…
Я умолк под выжидающим взглядом Томулайнена. Не знал, что именно следовало сказать ему. Просто повторить то, что не раз читал о Леониде Ильиче в газетах, о признании его авторитета во всем мире, о своем уважении к нему? Но, пожалуй, не этого ждет от меня Томулайнен. А чего?..
Как бы проникая в мои мысли, Томулайнен подсказал:
– Вы поймите меня правильно, господин Воронов! Наши страны – добрые соседи. Вы – страна-гигант. Мы – маленькое государство, но финны не меньше, чем вы, любят свою родину. Так вот: каждому финну не может не быть интересным… нет – важным! – какой именно человек руководит вашей великой страной. Какой это человек? – повторил он, делая ударение на последнем слове.
Я знал о Брежневе то же самое, что знает о нем каждый мой соотечественник. Неоднократно слышал его речи, естественно, читал все его печатные труды. Мне доводилось перемолвиться с ним двумя-тремя фразами, когда в числе других журналистов, редко правда, сопровождал его в заграничных поездках. Но я чувствовал, что этого еще мало для того, чтобы удовлетворить желание Томулайнена больше узнать о Леониде Ильиче не только как о политическом деятеле, но и как о личности.
– Мне трудно ответить на ваш вопрос, господин Томулайнен, – откровенно признался я. – Трудно потому, что не имею чести лично знать товарища Брежнева, хотя… у меня, конечно, есть свое собственное представление о нем. Повторяю, свое личное! Приблизительный образ Брежнева.
– Но это и есть то самое, что я хочу от вас услышать! – живо и даже, как мне показалось, обрадованно произнес Томулайнен.
– Тогда, значит, так… – медленно, стараясь наиболее точно выразить свои ощущения, начал я. – Во-первых, мне кажется, что он такой, каким должен быть человек в его положении. На посту лидера великой партии и социалистического государства.
– Человек на своем месте! Вы это имеете в виду?
– Это тоже немало, вы согласны?
– Конечно, – сказал Томулайнен, – но все же… Вы извините за это «пиратское» интервью… Каково, по-вашему, его главное качество? Основная черта характера?
Я подумал и ответил:
– По-моему, доброта. Активная доброта.
– Доброта плохо сочетается с политикой, господин Воронов! Во всяком случае, не часто. Политик – я так думаю – прежде всего есть политик.
– Отчего же? Политический деятель при прочих равных условиях может быть крутым, жестким, жестоким даже. А может быть и добрым. Правда, чтобы оставаться добрым, требуется много душевного мужества, твердости, непримиримости…
– Вы говорите парадоксами, господин Воронов.
– Отнюдь нет. Власть нередко портит даже хороших, добрых от природы людей. Делает их элитарными, то есть обособленными и сплошь да рядом жестокими. Не помню, кто это когда-то сказал: сначала человек берет власть, потом власть захватывает человека. Парадокс, конечно. Однако нести громадный груз ответственности и не растратить при этом душевности по плечу не всякому. Я имею в виду душевность, свойственную настоящему коммунисту, рождаемую чувством долга и требовательностью к себе.
– Что же сформировало господина Брежнева как руководителя именно такого типа?
– Партия, идеи коммунизма. Только не «вообще». Как бы это лучше сказать… в повседневном, что ли, в конкретном историческом и человеческом бытии. Брежнев был рабочим, был солдатом. Он прошел войну от первого до последнего дня. Его принципы выдержали проверку огнем и закалены в том же огне. Может ли кто-либо ненавидеть войну больше, чем тот, кто сам испытал на себе этот испепеляющий кошмар?
– Война испепеляет и души, ожесточает людей, – осторожно вставил Томулайнен.
– Это смотря чьи души. Души борцов за правое дело не ожесточает даже война. Более того, она делает их добрее в высшем смысле этого слова.
– Опять не угонюсь за вашей мыслью…
– Да, конечно, – согласился я, – уследить за ходом моих мыслей, по-видимому, нелегко. Отвечая вам, я ведь одновременно пытаюсь уяснить кое-что для себя самого, Так сказать, размышляю вслух… В самом деле, пародоксально в огне разрушения думать о грядущем созидании. Но это было действительно так. Хочу напомнить вам, что Леонид Брежнев и на фронтах оставался политическим руководителем – комиссаром, а это люди особого склада…
– Какова все-таки основная профессия господина Брежнева? – спросил Томулайнен.
– Я бы фигурально выразился так: строительная.
– Позвольте!.. Мне доводилось читать, что по профессии он инженер-металлург. Значит, то ошибка?
– Ошибки нет. «Профессия» у Леонида Ильича далеко не одна. Да, он инженер. Но в то же время и партийный руководитель и государственный деятель. Военный. Дипломат… Короче говоря – коммунист в самом всеобъемлющем смысле этого слова. Профессий много, но главная из них – строительство.
– Вы, наверное, имеете в виду его деятельность по восстановлению разрушенного войной? Его, так мне думается, прошлую профессию?
– Нет, и настоящую. Пожизненную. То, что я имею в виду, не профессия в привычном понимании этого слова, а нечто гораздо большее. Тут годятся скорее такие понятия, как «призвание», «дело жизни».
– Что же он строит теперь?
– Здание мира. Такое, которое не смогут разрушить ни эрозия, ни усталость металла. Которое устоит при любых землетрясениях, тайфунах и всем таком прочем. И которое завтра будет еще крепче, чем сегодня. Должно быть!
Наступило короткое молчание. Видимо, Томулайнен осмысливал мои слова. Потом произнес задумчиво:
– Вы сказали, что господин Брежнев был рабочим. Это тоже немаловажно для уяснения его индивидуальности.
– Да, – ответил я твердо и добавил: – Думаю, и его доброта к людям в немалой степени объясняется тем, что сам он вышел из народа, притом именно рабочего народа. Строительство «мирного мира» и забота о благе народном, о благе каждого человека и всего человечества: в целом неразделимы. Это и стало главным делом Брежнева, основным содержанием нашей внешней и внутренней политики. Впрочем, о том, какова наша внешняя политика, да и внутренняя тоже, мы, вероятно, услышим от него самого. Леонид Ильич наверняка выступит на Совещании… Кстати: быть добрым отнюдь не означает быть всепрощающим. Уверен, что тех, например, кто не прочь запалить пожар новой мировой войны, он ненавидит самой лютой ненавистью…
– Оставаясь добрым?
– Да. Такая ненависть воедино слита с добротой. Ненависть к сотням и доброта к миллионам, которым война угрожает.
– Это, как я думаю, верно, – согласился Томулайнен и, мельком взглянув на часы, сказал явно самому себе: – Однако надо поторапливаться!
Я тоже посмотрел на часы. Было двадцать восемь минут девятого. «Зачем нам торопиться в такую рань?» – хотел я возразить ему, но эти мои слова непременно потонули бы в оглушительном шуме авиационного мотора. Перед ветровым стеклом нашей машины возник вертолет. Он летел очень низко, может быть, не более чем в десятке метров над землей.
