Азов - Мирошниченко Григорий Ильич (книги серии онлайн txt) 📗
Походный атаман, взойдя на берег, снял медный шлем и пригляделся. Опаленные огнем курганы возвышались на степной поверхности, словно черноволосые головы богатырей. Вокруг курганов курились еще не догоревшие клочки сухой травы. Степь вокруг выглядела убогой, осиротелой, тихой. Чернели обуглившиеся казачьи зипуны, обгоревшие седла, верблюжьи головы. Всюду валялись обожженные тела и кости. В высоте кружились вороны, степные прожорливые коршуны и хищные ястребы. Для них в степи добычи было много.
Стояла тишина.
Татаринов велел играть в рожок – звать военачальников. Он стоял спиной к кибитке и, кроме походного рожка, ничего не слышал.
Вдруг сзади него, в кибитке, послышалось рыданье. Татаринов насторожился. В кибитке атамана кто-то надрывно, горько плакал. Татаринов пошел к кибитке, отдернул ковровый полог и увидел три зажженные свечи и старика Черкашенина, костлявыми руками державшегося за седую голову.
– Ой, дедко, дедко! Почто ж так заливаешься, почто так плачешь?
Дед поглядел воспаленными глазами на Татаринова.
– Что у тебя на душе? – качая головой, спросил атаман.
Дед прошептал:
– Курганы свежие! Казацкие головушки… напрасно полегли!
– В курганах, дедусь, спят храбрейшие донские казаки. Казаку на поле брани смерть красна. А по Дону, ты погляди, плывут тысячи поганых басурманов. Разве ты не видел, дед, что степь горит уже ныне на крымской стороне? Огонь уже бежит по берегу до Перекопа. Выходит, не напрасно мы бились с татарами и турками!
– А ты, славный атаман, побитых татар не считай! – глухо сказал старик. – Считай-ка лучше свою потерю. Три тысячи, а то и поболее, легло наших казацких головушек. А казаки ж какие! Господи! Да вон, гляди, свеча горит. Свеча великого донского атамана Ивана Каторжного. Где ж головы такой ты теперь добудешь, Миша? – говорил Черкашенин: губы его дрожали.
Татаринов будто сразу окаменел. В его раскосых глазах, когда он глянул на горящую свечу, застыл ужас.
– Неужто?!
– Сложил свою головушку! – причитал старик. – Не стало на Дону атамана, какой один раз родится за сто лет. А вот, гляди, то горит свеча Васильева Наума – самого смелого добытчика вестей. Сгубил буйную голову возле Миуса-речки. В протоку Крынку влез с конем, а вылезти не смог. В припор ружья убили Васильева татары…
– Верно ли, дед?!
Старик, шатаясь, встал, подошел к одной свече, к другой, к третьей. Очистив нагар ногтем, поправил их.
– А третий кто ж? – тревожно спросил Татаринов, глядя туманными глазами на третью свечу.
– Сгинул и Иван Арадов, – сказал дед, – а в нем была наша надежда. Мне сказывали: его схватили возле стены и поволокли в крепость. Убили, нет ли, – точно еще неведомо, но я уж загодя поставил ему свечку: пощады турки не дадут ему. Хороший был казак!.. И как же мне не плакать? Хотелось мне побывать с тобой, Миша, в Азове. А вижу – уж не бывать тому! Помру в донских степях…
– Сердце мое ты опечалил, дедусь, – тихо сказал Татаринов. – Погибли отважные атаманы. Осиротел наш Дон!.. Но перестань, дед, плакать.
– Да я уже не плачу, Миша. Душа сама заплакала.
И слезы снова брызнули из его старых, ослабевших глаз.
Послышались чьи-то шаги.
– Должно, на совет идут, – сказал Татаринов. – Садись-ка, Черкашенин. Былого не вернуть… Послушаем, что разум нам подскажет.
Первым на совет вошел Петро Матьяш. Увидев щеголеватого запорожца в белой свитке, дед сел подальше к стенке.
– Садись, Петро, и подожди, – пригласил Татаринов.
Сняв свитку, Матьяш неохотно сел на ковер, а саблю положил меж ног. Пистоль торчал за поясам. Шапку с пером Матьяш держал в руках.
Вошел Гайша с разрубленной щекой, кое-как обвязанной платком. Платок пропитался кровью. Гайша сел молча на ковер. Вошел Иван Косой, поклонился и тоже сел. Зипун был в клочьях. От сабель ли, от стрел ли – обе полы его зипуна были разорваны; и на правом плече Косого виден был след сабли… Вошел Осип Петров. На переносье у него виднелась рана. Он устало сел на ковер и расстегнул кафтан. Вскоре вошли Алексей Старой, Тимофей и Иван Разины, Корнилий и Тимофей Яковлевы. Расселись где кто мог.
Татаринов презрительно поглядел на Матьяша, сел на подушку и спросил:
– Ты где ж загулял, казак? Куда девался ты с войском, когда на правый берег татары навалились?
Матьяш молчал. Все ждали его ответа.
Походный атаман, не сводя глаз, снова спросил:
– Где было твое войско, Матьяш? И слыхано ли дело, чтоб дать нам клятву на дружбу и порушить ее начисто?
Матьяш, вперив глаза в ковер, продолжал молчать.
– А позовите-ка сюда Панька Стороженко. Пускай войдет и Нечаев с бумагой и чернильницей.
В кибитку вошел Григорий с походной канцелярией; он внес треножный столик.
– Пиши! – хмуро сказал Татаринов. – Пиши, что Петро Матьяш по трусости своей отсиделся во время боя в камышнике, за низиной Дона.
Дьяк записал.
– Пиши: «По приговору войска и атаманов…»
Петро Матьяш вскочил, напыжился, почувствовав, к чему клонится дело.
– Постой! Не пиши! – прервал он Татаринова. Хитро поглядывая в глаза атамана, сказал: – Мое вийско Запорижске хоть махоньке, да четыре тысьчи осталось цилехеньки. А твого, атамана, вийска було богацько, а куды воно дилось? За тэ ты моей головы и хочешь соби в подарунок? Встривай, Татаринов! Ты що от мене хочешь? Щоб мы, храбрые запорижцы, своим языком цилували стены стой каменюки, из которой триста гармат гуркотило? Несбыточно! Неприбыточно! И дерзновенно! Дерзновенью твоему нема удержу. А я свое вийско Запорижске заберу да возвернусь в Чигирин, а нет – поскачу в Персию. Хиба я можу вийском Запорижским прудыть под Азовом широку ричку Дон? Хиба у вас своих курганив мало? Годи! Я бачив, що ночью робылось!..
Петро Матьяш накинул на плечо белую свитку и хотел было выйти.
– Постой! – сказал Татаринов. – Панька Стороженко дождемся. Послухаем, какую речь он будет молвить от войска Запорожского. Так с Дона-реки у нас не уходят.
В кибитку вошел Панько Стороженко, здоровенный, широкоплечий и длинноусый, поклонился и степенно остановился возле входа.
– Що тут у вас роблится? – спросил он. – Мабуть, Петро Матьяш в Чигирин собрался? Так того, донские казаки и атаманы, не будет! Вийско з вами зостанется. Загнав нас оцей курячий сын в камышник, дак мы чуть коней своих в болоти не потопили. Вси кони у нас в грязюки. А покиль мы выбирались з болота, бой с погаными татарюками и покончали…
Татаринов кивнул дьяку.
– Пиши: «По приговору атаманов и войска… Петро Матьяша за…»
– Постой! – снова торопливо прервал Матьяш. – Ты все же, атамане, хочешь сбрить своей вострой саблей мою добру голову? А ты не торопись. Я, – сказал он неожиданно, – застаюсь с вийском Запорижским. Но тилько нам зараз треба полизти на ту крепость Азов.
Татаринов спросил у атаманов:
– Полезем ли мы теперь на крепость?
Тимофей Разя сказал быстро и решительно:
– Полезем немедля! Дело! Огонь погнало на Крым. Татар мы побили немало. Подмоги Калаш-паше теперь не будет!
Но Корнилий Яковлев не согласился с Разиным:
– На крепость лезть не след. Нам надобно от крепости Азова вовсе отступиться и более не затевать такого несбыточного дела. Тех стен не проломить нам. Атаман Татаринов оплошку сделал, поведя на крепость войско: побило казаков столь много…
Тимофей Яковлев не согласился с братом.
– Коль огня не погнало бы на нашу сторону, – сказал он, – речи свои мы вели бы уже не тут, а в крепости. Вины Татаринова тут нету.
– Какая думка у Гайши? – спросил Татаринов.
– Гайша на все согласен, атаман. Пойдем – пойдем. Не пойдем – не пойдем! Гайша нет только сыта верблуд, сыта джигит. Кочешь, атаман, – пойдем. Не хочешь – не пойдем! А пачему нет здесь Иван Каторжный? Пачему пленный мурза каварыл минэ: чик калава Иван Большой, чик калава Наум Васильев?
Татаринов метнул глазами в ту сторону, где молча сидел Черкашенин.
– Солгал, видно, пленный мурза!
