Разрыв-трава - Калашников Исай Калистратович (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Игнат нахмурился. Ферапонт, кажись, снова взялся за свое. Чему он может научить? В свое время Игнат искал у него ответа на многие вопросы. Сладкоречивый уставщик лишь с толку сбивал. У него, как он теперь понимает, всегда была одна забота сохранить власть над душами людей. В последние годы примолк вроде бы. Сейчас сызнова вокруг себя людей собирает, задуривает головы всякими побасками о гневе господнем.
На бригадном дворе Игнат опять услышал о том самом знамении, о котором говорила Настя. Бабы шептались, испуганно округляя глаза. Игнат качал головой. Он уже не сердился на баб, жалел их острой и горькой жалостью. Почти у каждой кто-то из родных воюет, тревога гложет сердце, а тут эти самые знамения. Поверь им и садись, жди всеобщей погибели.
Вечером Игнат пошел к Ферапонту. В доме старика, на божнице горели свечи, перед ними на коленях молились старушки. Сам Ферапонт, седой, гладко причесанный, в старинной, до колен рубахе, держал в одной руке лестовку, в другой пухлую книгу, читал, торжественно растягивая слова.
Игнат снял шапку, присел па лавку, стал ждать. Ферапонт косо посматривал на него, хмуро двигал седеющими косматыми бровями.
Завершив молитву, выпроводил старушек, задул свечи, зажег керосиновую лампу и только после этого спросил:
— Что скажешь, Игнатий?
— Наш Митька у тебя бывает?
— Бывает. Смышлен и разумен отрок.
— Он-то, может, и разумен, Игнат вздохнул. А вот тебя, кажись, бог лишил разума. От учебы пария отвлекаешь зачем тебе это?
— Приневоливать человека к познанию богопротивной грамоты великий грех, Игнатий Назарыч. Глаза Ферапонта сурово блеснули.
— Давай не будем разбирать, что грех, а что не грех.
— Вижу, ты окончательно обасурманился. Одумайся, Игнатий, пока не поздно. Сейчас не время думать о житейской суете. Великое наказание ниспослал господь на погрязший в грехах род человеческий. Конец света приближается, и горе будет тому, кто не помыслит о спасении души!
— Война божье наказание? — спросил Игнат. Он чувствовал, что в сердце закипает злость, но сдерживал себя, старался говорить спокойно.
— Бог наказал вероотступников и антихристов в образе человеческом.
— А ты знаешь, что такое война? В ее губительном огне гибнут и престарелые, и невинные младенцы, рушится все, что создавали, чем дорожили люди. Если бы и вправду войны начинались по велению бога, то это веление безумца. Но все не так. Не твой бог, а злая воля людей несет нам смерть и страдания.
Ферапонт поднялся.
— Не хочу слушать нечестивые твои речи! Уходи!
Игнат усмехнулся, стиснул в кулаке бороду.
— Я уйду. Но выслушать тебе мои слова все-таки придется. Твое время кончилось давным-давно, старик. И брось мутить воду! Не выдумывай разные знамения. Народу и без твоих вредных слов тяжело. Не одумаешься, пеняй на себя.
— Ты меня не пугай! Сам бойся. Не чуешь, как горит земля? В этом пламени все вы станете пеплом.
Голос Ферапонта срывался на крик. А Игнат, как ни странно, успокаивался.
— Не сгорим, — сказал он. — Всю кровь из себя выцедим, но пожар угасим. Одного понять не можешь, что если уж мы своих господ, больших и маленьких, с шеи спихнули, то чужеземцам и подавно не властвовать над нами. Игнат поднялся, натянул шапку, достал из кармана рукавицы. — Запомни, что я тебе сказал. И Митьку здесь не привечай.
Старик что-то говорил ему вслед, но Игнат его уже не слушал, вышел, аккуратно притворив за собой дверь, жадно вдохнул холодный воздух. Ветер перестал, в разрывах туч поблескивали звезды. Улицы села были пустынны, в окнах домов мерцали тусклые огоньки… В каждом доме надежда, страх, ожидание. А где-то там, на другом конце страны, жмутся грудью к мерзлой земле мужики и парни из этих домов и, может быть, кто-то из них в эту самую минуту расстается с жизнью, умирает, чтобы пламя войны не слизало с лица земли и Тайшиху и тысячи других селений…
6
Митька прибежал из школы, с порога кинул сумку с книгами па лавку, на ходу сбросил шубейку, сшитую из отцовского полушубка, открыл заслонку печки. В загнетке стоял чугунок со щами, вкусно пахнущими упревшей капустой и мясом. Он вытянул чугунок из печки, но на стол не понес. Матери нет, можно пообедать и на шестке. Хорошо тут обедать. Из печки тянет теплом, и щи взад-вперед носить не надо. Плохо, когда у тебя нет сестры. Вся девчоночья работа за тобой. Сегодня, например, мать наказала пол вымыть. Кроме того, само собой, стайку вычистить, дров нарубить, вечером задать корм корове, накормить свинью.
Пообедав, Митька сел на шесток спиной к печке, болтал ногами, размышлял, за какую работу приняться в первую голову. Пожалуй, дровишек приготовить… Худенькие дровишки, палки тальниковые. В лес матери съездить не удается, да и тяжело ей в лесу, маленькая она, мать-то, силы никакой. Вот у Васьки Рымаренка мать так мать, силы у нее, как у доброго коня. Везла раз тетка Вера на санях воз сена. На раскате сани юзнули, воз опрокинулся. Тетка Вера уперлась спиной в воз, поднатужилась и поставила сани на место. Мать бы не смогла, куда ей! Но зато мать красивая, совсем не старая и хорошая: бывает, и накричит и шлепнет даже, а потом сама же чуть не плачет, совестно ей вроде как становится… Так что все-таки делать дрова рубить или полы мыть? И то и другое делать не хочется. И зачем только отец такой большой домище строил? Видимо, бестолковый был человек. Маленький дом пол маленький, раз-раз и вымыл. А отопление… Дрова рубишь-рубишь, таскаешь-таскаешь, ажно спина отнимается, а все равно в нем холодина не приведи бог! Одно хорошо все тараканы поиздохли. Как пришла зима, так все до единого лапки кверху… Но с чего же начать дрова рубить, пол мыть или стайку чистить?
С улицы в промерзшее окно кто-то постучал. Митька мигом взобрался на подоконник, приложился одним глазом к полоске чистого от изморози стекла. У завалинки стояли ребятишки, целая толпа. Были тут Митькины братаны Антошка и Назарка и Васька Рымаренок… Со всей улицы собрались.
— Я сейчас, ребята…
Одеваясь, он успокаивал себя: ничего, я немного поиграю, вернусь и все сделаю. Вихрем вылетел за ворота, толкнул в сугроб Назарку, прыгнул на спину Рымаренку.
— Ур-ра!
Васька без труда сбросил его в снег.
— Что скачешь, как козел?
Он был тут самый старший и с мелюзгой на равных играть не любил.
— Бери лыжи, — сказал он.
Вышли за село. Чистый снег нестерпимо блестел на солнце. Ядреный мороз подгонял ребят, и они наперегонки скользили по сугробам. Впереди долговязый Васька Рымаренок. Вот он остановился, воткнул палки в снег.
— Ребята, я игру придумал. В войну будем играть. Сугробы за кустами сверху затвердели, становись ногами не провалишься, а под твердой коркой снег был сыпуч, как кормовая соль. Митька сообразил, что если выгрести сухой снег, в сугробе можно прятаться. Вот здорово-то будет! Он решил про свое открытие никому пока не говорить.
— Играть будем в наших и немцев. Я буду красным командиром, а ты, Богомаз, немецким офицером… — начал распределять роли Васька.
Но Антошка с ним не согласился, запротестовал:
— С чего ты красный, а я немец? Сам и становись офицером.
— А кто игру придумал?
— Ну ты… Но играть-то все будем…
— Все равно я должен быть командиром! — загорячился Васька. — Моего батю тут оставляли, а он не остался. Значит, доброволец. У кого батя доброволец? А?
Рымаренок заносчиво оглядел своих товарищей.
— Ну, давай… — согласился Антошка.
— Значит, так… Ты, — Васька положил руку на плечо Назарке, — пойдешь в немцы.
— Не пойду я в немцы! — заупрямился Назарка. — Мой батя тоже военный.
— У всех военные.
— А вот и нет, а вот и нет! У нашего Петьки совсем нет батьки. Пусть он становится немцем. И Митька пусть становится, его батька в тюрьме.
— Правильно! — одобрил Васька. — Петька, Митька, отходите в сторону.
