Греческий огонь - Малерба Луиджи (прочитать книгу .txt) 📗
Когда корабль, влекомый лошадьми, остановился в центре Ипподрома, из-под портика Дворца Дафни появился отряд гвардейцев, возглавляемый Иоанном Брингой, облаченным в золотой плащ высшего сановника империи. Медленным шагом, как и подобало в данном торжественном случае, евнух вместе со своим эскортом направился к кораблю, с которого Никифор, прежде чем сойти на землю, все еще приветствовал толпу. Тем временем метальщики поддерживали постоянный огонь под котлом сифона, а другие не спускали глаз с Бринги и его гвардейцев, идущих по центру Ипподрома.
И вот, когда Бринга и его отряд оказались на расстоянии двухсот шагов от корабля, Никифор скрестил руки и поднял их над головой: это был сигнал. В то же мгновение ствол сифона был наведен на центр Ипподрома, по которому шел евнух. Один из метальщиков поджег фитиль, и в сторону евнуха с гулом полетел огненный шар. Бринга и его гвардейцы слишком поздно поняли, что произошло, — спастись они бы уже не успели. Отряд был полностью уничтожен огнем первого снаряда, но сразу же вслед за ним был пущен второй, который уже просто ударился в землю, рассыпавшись множеством искр и огненных змеек. На мгновение наступила полная тишина, а затем над толпой взметнулся крик ужаса: началась паника, многие в смятении бросились бежать.
На песке Ипподрома лежали обугленные трупы, вернее, части разорванных на куски и разбросанных по всему полю тел.
Несколько солдат корчились на земле, пытаясь содрать с себя кипящую смолу, которая уже сожгла их одежду и теперь пожирала плоть. Тело Бринги, еще узнаваемое по лохмотьям золотого плаща, вздрагивало в предсмертных судорогах. Дым, чад и запах горелого мяса, казалось, возбуждали толпу, над которой стоял смешанный гул голосов и пронзительных криков. Теперь, когда Никифор Фока уничтожил своего самого опасного противника, народ и солдаты победоносной армии были готовы незамедлительно провозгласить его императором, но командиры получили строжайший приказ не допускать провозглашения на щите, как это не раз происходило в подобных обстоятельствах. И вот, вместо того чтобы поднять своего стратига на щит и внести в Тронный Зал, они подчинились приказу сопровождать его до входа в Храм Святой Софии, предоставив привилегию коронации патриарху Полиевкту.
Обратив в буквальном смысле слова в прах своего главного врага при дворе, Никифор Фока направился к Храму Святой Софии с зажженной свечой в руках, дабы вознести благодарение всемогущему Господу, даровавшему ему победу над врагами империи в далеких азиатских регионах, и особенно над теми, которые ожидали его в Константинополе. В Храме его встретил патриарх Полиевкт, который, будучи уверен, что исполняет волю народа и армии, возложил ему на голову корону василевсов и возвел на престол вместе с двумя малолетними сыновьями Феофано — Василием и Константином.
Командиры и простые воины, столпившиеся под священными сводами Храма, с недоумением спрашивали себя, каким образом у патриарха оказалась под рукой эта золотая корона, украшенная рубинами, наверняка не случайно и не в одночасье сработанная константинопольскими ювелирами. Но вопросу этому так и суждено было остаться без ответа, тем более что и сама церемония оставляла впечатление хорошо и заранее организованной. И вот Никифор Фока, уже император, с короной на голове и в простом солдатском плаще, произнес твердым и мужественным голосом свою короткую ответную речь на торжественное приветствие патриарха.
— Я пришел в Храм Божий, чтобы возблагодарить Господа, а не для того, чтобы короноваться на трон василевсов. Но коль скоро корона была возложена на меня самим патриархом, с Божьего соизволенья, от имени народа и армии, я проявил бы черную неблагодарность, если бы не принял ее. Небо устало от тщеславия, спеси, праздности, алчности и роскоши, в которых погрязли придворные. Я — солдат, человек верующий и хочу остаться таким на все то время, что Господь Бог сподобит меня пребывать на троне Священной Византийской империи. Я отдам все свои силы служению делам государства, но это не помешает мне взяться за меч, если понадобится для защиты империи, и не пощажу своей жизни ради веры. По примеру мудрецов древности я буду жить по законам умеренности и чести, и это касается не только меня, но и придворных, которых я должен буду утвердить в их прежних должностях или назначить на новые, чтобы они помогали мне в трудном искусстве управления государством. Многие годы я жил в военной палатке, шагал по пустыням, обдуваемым знойными ветрами, и плавал в штормовом море, но понимаю, что пускаюсь сегодня в гораздо более трудное и рискованное предприятие, чем защита империи на полях сражений. Надеюсь, что Господь в своем безмерном великодушии даст мне силы, твердость, скромность и другие добродетели, которые сделают меня достойным короны, возложенной на мою голову патриархом в этом священном месте.
Закончив свою речь, Никифор Фока преклонил колени перед патриархром Полиевктом и предавался молитве до тех пор, пока святой отец собственноручно не поднял его.
8
С лоджии Дворца Дафни Феофано наблюдала, как корабль проплывает под центральной аркой, у входа на Ипподром. Там, внизу, на посыпанной песком дорожке, где проходили конные состязания, теперь разыгрывалась кровавая схватка не на жизнь, а на смерть между стратигом Никифором Фокой и магистром Иоанном Брингой. Схватка, от которой зависела также и ее судьба, продолжение или конец ее жизни в неге и роскоши, конец преступлениям И злоупотреблениям властью, которые она постепенно превратила в свою привилегию. Феофано знала, что в день, когда она лишится трона, ее никто не пожалеет. Она знала, что ее ненавидят и боятся, что она не может никому доверять и что, лишь укрепив свою власть, она могла бы рассчитывать на что-то в будущем.
Когда она увидела с лоджии два огненных снаряда, выпущенных с корабля Никифора, а потом то, что осталось от Бринги и его гвардейцев на беговой дорожке Ипподрома, она испытала огромную радость: кто-то, то ли на небесах, то ли под землей, на ее стороне. Феофано никогда не доверяла Бринге, хотя и подчинялась в силу необходимости приказам и решениям магистра, нехотя следовала его советам, продиктованным, во всяком случае так она считана, неизбывной злобой. Кто мог бы убедить ее в том, что дерзость Льва Фоки во время Аристотелева обеда не была инспирирована самим же вероломным советником? И почему Бринга всегда оказывал покровительство пяти сестрам покойного Романа II? Почему он позволял им делать и говорить все что вздумается у нее за спиной? Феофано была уверена, что евнух не упускает случая, чтобы поставить ее в неловкое положение, опозорить или оговорить, прекрасно понимая, что, чем сильнее падает авторитет регентши при дворе и в народе, тем больше возрастает его собственный авторитет, укрепляется его власть.
Возвращаясь в свои покои, Феофано обнаружила, что за колонной ее поджидает Теозий Арман, высокий, стройный мальчик, который, приблизившись к ней, заговорил срывающимся от волнения голосом. Его смятение выдавало также и испуганное выражение лица.
— Говорят, Моя Государыня и Госпожа, что, когда тебе надоедает твой очередной возлюбленный, ты приказываешь его убить.
Феофано снисходительно улыбнулась в ответ на эту неожиданную и по-детски наивную выходку, с трудом удержавшись от искушения сказать ему, что так оно и есть, что к надоевшим любовникам она испытывает лишь ненависть и презрение и действительно приказывает их убить, чтобы не оставлять свидетелей своих тайн, и что его она тоже прикажет убить, как всех прочих. Но зачем было говорить правду? Она знала, что юный армянин начнет плакать и его может услышать какой-нибудь придворный сплетник, а сейчас было особенно неподходящее время для подобных историй.
— Ты сам видел хотя бы одного мертвеца?
— Пропали несколько юношей, с которыми я был знаком, и с тех пор о них ничего неизвестно.
