Яик – светлая река - Есенжанов Хамза (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Часть третья
Глава первая
Необъятные просторы Кара-Обинской волости простираются от Яика до верховьев Есен-Анхаты и безбрежных ковыльных степей Джамбейты. Здесь не увидишь ни гор, ни лесов. Только невысокие холмики горбятся в сизом дрожащем мареве. Зимой все покрывает снег, и тогда вовсе не на чем задержаться глазу среди белого сверкающего безмолвия.
Старый Бахитжан Каратаев часто думал, угрюмо глядя на пустынный простор: «Если бы на этой земле поселить людей, умеющих выращивать хлеб, то наша степь превратилась бы в цветущий край».
Он говорил об этом и с трибуны Второй Государственной Думы: «Как тяжело видеть, что у наших соотечественников – крестьян России – нет земли, и потому мы всегда готовы потесниться и дать им землю». Однако добровольного переселения, о каком он мечтал, не произошло. Правительство, привыкшее угнетать и душить слабых, преследовать всех стремящихся к равенству и свободе, в начале XX века стало силой сгонять на эти земли толпы бедноты, у которых не было ни лошадей, ни сох. Крестьян, обутых в лапти, привозили в битком набитых товарных вагонах и высаживали посреди степи. Царское правительство спешило избавиться от смутьянов, угрожающих помещикам, духовенству и самому престолу.
Среди переселенцев немало было и украинцев. Для них, разумеется, не нашлось места на правом привольном берегу Яика, где находились поселения русских казаков. Малороссов власти селили посреди казахских степей. Так на исконных землях бывшей Кара-Обинской волости появились деревни: Федоровка, Богдановка, Алексеевка, Долинка, Керенка, Павловка.
Между хозяевами земли – казахами – и поселенцами на первых порах вспыхивали ссоры, переходившие в кровавые драки. Разумеется, не потому, что кому-то не хватало земли. Просто темны, невежественны были люди, не понимали, кто враг им, а кто друг.
Но позже увидели казахи, как трудятся русские крестьяне, как тщательно пашут землю, сеют драгоценный хлеб, строят дома, школы, учат детей.
Шли годы, и казахи тоже, глядя на русских, начинали жить оседло.
Вчерашние враги теперь сообща пользовались землей и водой, перенимали друг у друга ремесла, имели общий базар. Казахские аулы стали все теснее общаться с соседними крестьянами.
Люди поняли друг друга. Поняли, что никто из них не несет другим зла. Знакомство стало переходить в дружбу. Языками-близнецами стали казахский и русский.
И настал день, когда эти народы вместе поднялись на борьбу с угнетателями.
После волны зверских погромов, прокатившихся в Уральске, Абдрахман Айтиев возвратился в Кара-Обу только через два месяца. Однако он не появился ни в своем ауле, раскинувшимся на берегу Яика, ни в Федоровке, соседней деревне, где его знал каждый встречный. Абдрахман пошел к Богдановке, но в село заходить не стал, а отправился к растущему в степи одинокому дереву. Здесь часто аулы располагались на летовку. Вокруг простирались пастбища с сочной зеленой травой.
У дерева стоял стог прошлогоднего сена. В нем можно было укрыться от непогоды.
Время клонилось к вечеру. Тихо шелестела под нежными порывами прохладного ветерка широкая крона дерева. В его тени прилег усталый Абдрахман.
Как хорошо отдыхать среди запахов степных трав, безбрежной тишины. Абдрахман прошел не менее пятнадцати верст от Ащи-Булака. Там он оставил коня, которого дал ему Хален.
Человек, который встретил бы здесь Абдрахмана, мог принять его за солдата, возвращающегося с фронта: усы и борода давно не бриты, гимнастерка выгорела на солнце и стала почти белой, сапоги покрыты пылью.
И он сам решил говорить всем, кто бы ни пришел сюда, что выбрался наконец взглянуть на стог, не раскидал ли скот сена, да уморился и прилег отдохнуть.
Такой ответ был бы вполне правдоподобен. Тогда множество солдат возвращалось с фронта. От местных крестьян солдаты отличались лишь выгоревшими гимнастерками да неистовой жадностью до домашних дел. И всюду, куда ни глянь, солдаты трудились на полях и возле домов. Тот шел с косой, другой вел с водопоя коня, третий чинил телегу.
Абдрахман, таким образом, вполне мог сойти за крестьянина, пришедшего сюда обкопать канавой стог.
Истосковался Абдрахман по родному аулу, по этой земле, где он мальчиком провел столько удивительных летних ночей, охраняя табуны. Здесь он играл с ребятами, здесь его детские босые ноги ступали по шелковым травам. И это место под открытым небом казалось ему прохладной юртой.
Он ложился то на бок, то на спину, но ни на минуту не отводил глаз от зеленых возвышенностей Кара-Обы, окутанных голубой пеленой тумана.
Наглядевшись на холмы, Абдрахман сломил травинку и, покусывая ее, стал считать дома в русской деревне, расположенной в низине. Родные, близкие места! Теплая, благоухающая степь.
Абдрахман не заметил, как уснул. Он не мог бы сказать точно, сколько времени спал, может быть полчаса, может быть больше. Разбудил его звук приближающихся шагов.
Абдрахман приподнял голову и увидел человека, направляющегося к нему со стороны луга. Человек шел по колено в густой траве.
Это был русский крестьянин. От его шагов по траве бежал свистящий звук.
Абдрахман сидя поджидал его.
И вид и одежда идущего человека не оставляли никакого сомнения: это был человек, возвращающийся с пастбища.
И все-таки правая рука Абдрахмана непроизвольно чуть подвинулась поближе к внутреннему карману. Кто знает, ускользнуло или нет это движение от глаз крестьянина, но, подойдя ближе, он, точно предугадав ответ Абдрахмана, сказал:
– Молодец, солдат! – И продолжал уже по-казахски: – Хорошая выкопана канава. И как раз вовремя. На днях, я видел, здесь топтался бык. А как бык дорвется до стога, у него всегда спина чешется. Трется и трется о стог, будто бес в него вселился. Да, солдат, коней теперь стало мало, а быков много. Хороший ров. Тебе, видать, привычно копать окопы? Солдаты, как я посмотрю, всегда любят поработать. Молодец!
Абдрахмана подкупила эта приветливая речь. Крестьянин был намного старше его, и Абдрахман назвал его дедом.
– Вы здешний? – спросил он.
– Здешний. Из Богдановки. Хороший, хороший ров.
– Ров хороший. Кто бы его ни рыл, все сделано аккуратно и надежно, – уклончиво ответил Абдрахман.
– Отличный ров, – улыбнулся крестьянин. – Сверху широкий, снизу узкий, скотина его не перешагнет.
Абдрахман так же двусмысленно ответил на слова крестьянина:
– Сейчас много голодной скотины – вот и лезет к сену. А эти конные казаки хуже быков. В середине лета они скормили коням все сено, накошенное с таким трудом. Никогда еще я не видел двуногих животных хуже казаков. А ваша Богдановка стоит как раз на перепутье. Тем, кто живет в стороне от дороги, легче, не всякий завернет к ним.
Крестьянин говорил по-казахски совершенно свободно, только гортанные «г» и «х» произносил мягко. К тому же он, казалось, стосковался по казахскому языку. Абдрахман заметил, что старик отлично разбирается не только в тонкостях казахских аллегорий, но кое-что смыслит и в политике.
– Такие же ямы, только поглубже, надо выкопать для двуногих скотов, – сказал он. – Пусть свернут себе шею. А ты сам из какого аула – Сугирбая или Кисыка?
«Этот хитрец, кажется, знает меня», – подумал Абдрахман и, рассмеявшись, пригласил старика сесть рядом:
– Присаживайтесь, дед. Так и быть, скажу вам правду. Я из аула Сугирбая. И этот ров выкопал не я. Но ваша правда, его выкопали хорошие, заботливые руки. А что до двуногих хищников, то есть люди, которые и для них копают яму. Я слышал, из вашей Богдановки многие… роют ямы…
Абдрахман пристально посмотрел в лицо собеседнику, ожидая ответа на свой вопрос.
– Значит, ты из аула Сугирбая… Я слышал, что куда-то скрылся после бунта казаков в Уральске сын старого Айтеке. Может быть, это ты и есть? Ладно, можешь не говорить… Рассказывают, что в ауле Сугирбая сейчас каратели. Разыскивают Парамонова. Были они и у нас.
