Дочь Великого Петра - Гейнце Николай Эдуардович (библиотека электронных книг .TXT) 📗
Граф не ошибся в своем верном слуге.
– Ну, что? – спросил он Якова, появившегося на другой день утром на звонок.
– Нашел-с, ваше сиятельство!
– Молодец, – не удержался похвалить его граф. – Где же он живет?
– Далеко, очень далеко: в самом как ни на есть конце Васильевского острова; там и жилья-то до него, почитай, на версту нет.
– В своем доме?
– Какой там дом! Избушка, ваше сиятельство.
– Ты был у него? Да? И видел его?
– Видел. Страшный такой… худой, седой да высокий, глаза горят, как уголья, инда дрожь от их взгляда пробирает. И дотошный же!
– А что?
– Да спросил меня: «Чего тебе надо?» – я и говорю: «Неможется мне что-то», – а он как глянет на меня так пронзительно да и говорит: «Ты не ври! Не от себя ты пришел, а от другого; пусть другой и приходит, а ты пошел вон»
– Что же ты?
– Что же я? Давай Бог ноги!
– Мы с тобой поедем сегодня к нему вдвоем. Ты меня проводишь, – и граф стал одеваться.
Патер Вацлав был действительно известен многим в Петербурге. На Васильевском же острове его знал, как говорится, и старый и малый, вместе с тем все боялись. Репутация «чародея» окружала патера той таинственностью, которую русский народ отождествляет со знакомством с нечистою силой, и хотя в трудные минуты жизни и обращается к помощи тайных и непостижимых для него средств, но все же со страхом взирает на знающих и владеющих этими средствами.
Сама внешность патера Вацлава, описанная Яковом, не внушала ничего, кроме страха или, в крайнем случае, боязливого почтения. Образ его жизни тоже более или менее подтверждал сложившиеся о нем легенды.
А легенд этих было множество. Говорили, что в полночь на трубу избушки патера Вацлава спускается черный ворон и издает зловещий троекратный крик. На крыльце появляется сам «чародей» и отвечает своему гостю почти таким же криком. Ворон слетает с трубы и спускается на руку патера Вацлава, и тот уносит его к себе.
Некоторые обитатели окраин Васильевского острова клялись и божились, что видели эту сцену собственными глазами.
Впрочем, немногие смельчаки решались по ночам близко подходить к «избушке чародея». В ее окнах всю ночь светился огонь, и в зимние темные ночи этот светившийся вдали огонек наводил панический страх на глядевших в сторону избушки. Этот-то свет и был причиной того, что на Васильевском острове все были убеждены, что «чародей» по ночам справляет «шабаш», почетным гостем на котором бывает сам дьявол в образе ворона.
Утверждали также, что патер Вацлав исчезает на несколько дней из своей избушки, улетая из нее в образе филина.
Бывавшие у патера Вацлава днем, за лекарственными травами, тоже оставались под тяжелым впечатлением. Обстановка внутренности избушки внушала благоговейный страх, особенно простым людям. Толстые книги в кожаных переплетах, склянки с разными снадобьями, пучки засохших трав, несколько человеческих черепов и полный человеческий скелет – все это производило на посетителей сильное впечатление.
Впрочем, «чародей» знался не с одним простым черным народом. У его избушки часто видели экипажи бар, приезжавших с той стороны Невы. Порой такие же экипажи увозили и привозили патера Вацлава.
Кроме лечения болезней, он занимался и так называемым «колдовством». Он удачно открывал воров и места, где спрятано похищенное, давал воду от «сглаза», приворотные корешки и зелья. Носились слухи, что он делал всевозможные яды, но на Васильевском острове, ввиду патриархальности быта его обитателей, в этих услугах патера Вацлава не нуждались.
Был первый час дня, когда экипаж графа Свенторжецкого остановился у избушки патера Вацлава, и Иосиф Янович, сказав соскочившему с запяток кареты Якову: «Ты останься здесь, я пойду один», твердой походкой поднялся на крыльцо избушки и взялся за железную скобу двери. Последняя легко отворилась, и граф вошел в первую горницу.
За большим столом, заваленным рукописями, сидел над развернутой книгой патер Вацлав. Он не торопясь поднял голову.
– Друг или враг? – спросил он по-польски.
– Друг! – на том же языке ответил граф Иосиф Янович.
– Небо да благословит твой приход! Садись, сын мой, и изложи свои нужды! – ласково, насколько возможно для старчески дребезжащего голоса, произнес патер Вацлав.
Свенторжецкий сел на стоявший сбоку стола табурет.
– Не болезнь привела тебя ко мне, сын мой, – пристальным, пронизывающим душу взглядом смотря на графа, произнес патер Вацлав.
– И нет, и да, – ответил Свенторжецкий сдавленным шепотом.
– Ты прав: и да, и нет. Ты здоров физически, но тебя снедает нравственная болезнь.
– Вы знаете лучше меня, отец мой!
– Ты прав опять. Я знаю многое, чего другим знать не дано. Ты любишь?
– Да, – чуть слышно произнес граф.
– И нелюбим? Нет? Так расскажи же мне все, без утайки. Кто она? Знай, что нас слышат только четыре стены этой комнаты; все, что ты расскажешь мне, останется, как в могиле.
Граф начал свой рассказ о своей любви к княжне Полторацкой, конечно не упомянув ни одним словом о ее самозванстве, о своих тщетных ухаживаниях и о ее поведении по отношению к нему.
– Она назначает тебе свиданья?
– Да, батюшка.
– Ночью, наедине, ты, кажется, говорил так? Да? Зачем же она это делает?
– Не знаю.
– Быть может, она назначает их и другим? Быть может, это вошло в обычай ее жизни?
– Не думаю! Она честная девушка, – вспыхнул граф, но в его мозг уже вползла ревнивая мысль:
«А что, если действительно она и другим назначала подобные же свидания?»
– Так ты не можешь и догадаться, для чего это она делает?
– Быть может, для того, чтобы мучить меня.
– Ты это думаешь и все же любишь ее, хочешь, чтобы она сделалась твоею женою?
– Я хочу, чтобы она была моей, хочу так, что готов отдать за это половину своего состояния. Вот золото: это – только задаток за услугу, если только возможно оказать ее мне, – и граф, вынув из кармана больших размеров кошелек, высыпал пред патером Вацлавом целую груду золотых монет.
Глаза старика сверкнули алчностью.
– Тебе можно помочь, но… это средство может повредить ее здоровью.
– О-о-о… – простонал граф Иосиф Янович.
– Если ты питаешь к ней только страсть, то она будет твоей. Если же…
– Пусть она будет моею! – вдруг твердо и решительно воскликнул Свенторжецкий.
– Она может умереть, – добавил патер Вацлав.
– Пусть умрет, но умрет моею! – в каком-то исступлении закричал граф. – Если другого средства нет, то мне остается выбирать между моей и ее жизнью! Я выбираю свою.
– Это естественно, – докторально заметил патер Вацлав. Граф не слыхал этого замечания.
«Она будет моею, а затем умрет. Пусть! Я буду отмщен вдвойне. Но это ужасно. Может быть, есть другое средство? Пусть она живет… живет моей любовницей… Эта месть была бы еще страшнее!» – подумал Свенторжецкий и спросил:
– А может быть, есть другое средство? Пусть она живет. Если это дороже, все равно Берите сколько хотите, отец.
– Ты колеблешься, сын мой? Нет, другого верного средства не имеется. Ведь не веришь же ты разным приворотным зельям и кореньям, которым верит глупая чернь?
– Тогда давайте верное средство, батюшка.
– Я изготовлю его тебе через неделю.
– Какое же это средство?
– Она любит цветы? Да? Ты дарил их ей?
– Нет.
– Начни посылать ей цветы. Через неделю я дам тебе жидкость. В день свиданья, когда ты захочешь, чтобы княжна была твоею, ты опрысни этой жидкостью букет. Нескольких капель на цветах будет достаточно.
– И она умрет после того скоро?
– В ту же ночь. Однако, чтобы это имело вид самоубийства, пошли побольше цветов. От их естественного запаха тоже умирают. Открыть же присутствие снадобья невозможно.
Граф задумался.
Патер Вацлав молча глядел на него, а затем спросил:
– Ну, как же? Приготовлять?
– Приготовляйте, батюшка! Да простит меня Бог! – воскликнул граф Свенторжецкий.
