К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" (библиотека электронных книг .TXT) 📗
Первым отрекся от всех своих клятв и обещаний хан Бастей. Его поддержал Кулмей. А великий Кеген долго совещался с главами родов, а потом сказал, избегая смотреть в глаза, что не может пока дать окончательного ответа, и что надо бы поточнее узнать, что там за условие поставил Хорезмшах и что по этому поводу думают царь Иосиф и каган.
Ни Лютобор, ни его братья, ни слова не сказали степному владыке. Но на обратном пути самообладание изменило великому Органа.
— Трусы проклятые! — воскликнул он, повернувшись к Лютобору. — Только под хазарской пятой им и пресмыкаться! Чего испугались? Тени ракитового куста, призрака пуганой вороны? Ведь с первого слова было ясно, что змея Куря врет, и что никакого шестидесятитысячного войска не существует! С чего бы он тогда еще утром свою помощь предлагал! Что скажешь?
— Скажу, что плохи дела у хазар, — отозвался русс, — коли они, подобными вещами хвастают! И условия хорезмшаха известны: в веру Магомета перейти. Если бы хазары этого хотели, то давно бы уже сделали. Ладно, — махнул он рукой, — я ожидал, что чем-нибудь пакостным закончится, уж больно все гладко начиналось! Если Кегена еще можно на нашу сторону перетянуть, придется идти в Итиль. В самом деле, стоит узнать, как ответит на предложение Хорезма царь Иосиф.
— Слишком опасно! — с тревогой в голосе проговорил Камчибек. — Тебя там могут признать!
— Двум смертям не бывать, а одной… сам знаешь, — криво усмехнулся Лютобор. — В Киев с неудачей мне все одно возврата нет, а мертвые, как говорит наш князь, сраму не имут!
— Как же все неудачно получилось! — Камчибек в досаде щелкнул плетью по узорчатому сапогу. — И главное, как не вовремя!
— Куря сам напросился! — возразил ему Лютобор. — У Аяна просто не было выбора. Он правильно поступил, и я горжусь им. Он настоящий мужчина, наше негнущееся серебро!
На степь незаметно спустилась ночь. Выдалась она ясной и светлой. Молодой месяц, хотя недавно народился, но светил в полную силу, со всей серьезностью и ответственностью, не пытаясь отлынивать, и только слегка покраснев, от волнения. Так, юный певец, впервые допущенный в собрание мастеров, ведет свой голос, хоть и робея, но со всем возможным старанием. И потому, что он воодушевлен и польщен оказанным ему доверием, звук у него получается особенно звонким и чистым.
Окрашенная лунным светом степь вспоминала лучшие времена, когда распускались цветы, а травы были нежны и сочны. Повинуясь зову луны, серая полынь и пропыленный ковыль поднимали усталые головы, похожие на призрачных воинов, построенных для битвы.
Где-то на горизонте дыбились очертания каких-то сумрачных громад. То ли это стояли курганы, свидетели прошлых времен, грозные стражи, поставленные заботливой рукой, чтобы уберечь чью-то нетленную славу от мглы забвения. Или то клубились грозовые тучи, собравшиеся в кои-то веки осчастливить иссушенную степь благодатным дождем. Или это просто могучие круторогие туры, переждав жгучий зной в балке, вышли на пастбище и теперь дремали на ходу, неторопливо пережевывая жвачку.
По мере приближения человеческого жилья путникам стали попадаться костры пастухов. Один раз всадникам повстречался рыскавший в поисках какой-нибудь добычи, вроде отбившейся от стада овцы или неприбранной коршунами падали, волк. Сивогривый пытался перебежать отряду дорогу, но, услышав грозный храп могучих коней, учуяв запах людей, встретив грозный взгляд, мерно трусящих чуть в стороне пардусов, увидев их ощеренные белыми клыками пасти, шарахнулся в сторону и скрылся в траве.
Похоже, какой-то конь все же задел серого разбойника копытом или Малик успел его цапнуть за хвост, ибо в скором времени отряд догнал голодный, бесприютный и заунывный вой.
Некоторые из новгородцев осенили себя крестным знамением.
— Не к добру это, как бы не оборотень, — заметил хан Камчибек!
Но волчья тоскливая песнь оборвалась едва начавшись. Рассеивая ночное наваждение, со стороны вежи донесся громкий, раскатистый собачий лай.
Тороп узнал голос. Этот сочный густой бас мог принадлежать, только матерому волкодаву Акмоншаку, мудрому поводырю слепой Гюльаим. Неужто, верный страж оставил девушку одну? Ведь до вежи оставалось не менее десятка перестрелов! Тороп не мог в это поверить. Хотя мерянское поверье заклеймило собаку позором, за то, что, польстившись на меховую шубку, позволила врагу великого Куго-юмо, злокозненному Керемету оплевать первого человека, Акмоншак относился к лучшим представителям собачьего племени, и славился среди сородичей своей преданностью и умом.
В это время всадники выехали на ровную, прямую дорожку, которую прямиком до родного дома проложил им старательный месяц. На горизонте уже прочерчивались неясные контуры человеческих жилищ, размером напоминающих шалашики, что плетут для своих кукол девчонки, чуть дальше жидким серебром блестела река. А на половине дороги среди высокой травы виднелась крохотная девичья фигурка, похожая на отлитую из серебра статуэтку, рядом неспешно шагал игрушечный серебряный пес.
Темнота не пугала Гюльаим. За долгие месяцы недуга девушка с нею свыклась. Она двигалась даже уверенней, чем обычно, или ей придавала сил и храбрости уверенность в завтрашнем дне?
— Гюльаим! Любимая!
По лунной дорожке ожившим черненым изваянием рванулся победитель скачек Кары, и хан Аян, подхватив замирающую от счастья возлюбленную сильными руками, посадил ее на коня перед собой и заключил в объятья. Возле конских копыт, дурачась, как щенок, и заливаясь радостным лаем, кружился Акмоншак.
— Я все знаю, милый! Отроки, высланные вперед, все рассказали!
Хан Камчибек посмотрел на брата и его невесту долгим взглядом, и на его лице появилось выражение душевной боли.
— Каких бы только я сокровищ не пожалел, если бы сыскался лекарь, способный вернуть Гюльаим зрение!
При этих словах, ехавший среди новгородцев, Тороп обратил внимание, что красивое лицо ромея Анастасия исказила гримаса сострадания и что молодой лекарь с нескрываемой досадой ощупывает попорченную Булан беем руку.
Комментарий к Негнущееся серебро Коллаж к главе с визуализацией персонажей https://vk.com/photo-148568519_456239819?z=photo-148568519_456240234%2Falbum-148568519_254305590
====== Плата духам ======
— Зачем тебе идти в Итиль одному? — спросил Вышата Сытенич, узнав о намерениях Лютобора. — Я вроде тоже туда собираюсь, только вот закончу кое-какие дела с Кегеном.
— Небезопасное дело мне предстоит, — попытался возразить русс. — Зачем подвергать людей и корабль лишнему риску.
— Небезопасное! — фыркнул боярин. — Кто страшится опасностей — сидит дома! Впрочем, — в его синих глазах зажегся веселый, молодой блеск. — Может быть, ты брезгуешь нашим обществом? Конечно, разве простой боярин, идущий к тому же по торговым делам, это тот вождь, который достоин, чтобы ему служил приемный брат великого хана?!
— Если бы приемный брат считал такого вождя недостойным, стал бы он пол лета сидеть на одной скамье с купленным холопом, — в лад Вышате Сытеничу отозвался Лютобор.
На том и порешили. Новгородцы хоть и разнежились маленько на сочной баранине да сыченых медах гостеприимных ханов Органа, хоть и свели короткие знакомства с пригожими дочерьми печенегов, дня отплытия ожидали с нетерпением. Принимали их, конечно, хорошо, но хотелось все же до холодов вернуться домой.
Воодушевления по поводу скорого прибытия в Итиль не выказывал один Анастасий. А ведь в хазарской столице, несмотря на разногласия между двумя державами, по-прежнему обреталось немало ромейских купцов, и там, наверняка, можно было сыскать человека, который помог бы соплеменнику вернуться на родину.
Поначалу Тороп решил, что все дело в Мураве. Чего греха таить, ради ее синих глаз молодой лекарь, да и не только он, был готов плыть не на родной Крит, а в сторону прямо противоположную. Потом, однако, мерянин стал замечать, что бывший хазарский пленник вместо того, чтобы использовать любую возможность общения с ненаглядной красой, большую часть времени проводит за различными гимнастическими упражнениями, усердно разрабатывая никак не желающую входить в силу покалеченную руку. Судя по всему, упрямцу было очень важно, чтобы она начала его слушаться до того, как боярская ладья покинет печенежский стан. Глядя на такое усердие, новгородцы только усмехались:
