Шелихов. Русская Америка - Федоров Юрий Иванович (читать онлайн полную книгу txt) 📗
Великое дело вот так вот — в минуту опасную — душу скрепить, не дать страху побороть себя. Страшно всем, но тот лишь сверху станет, кто страх за горло возьмёт. Истина эта старая, ан не каждый её помнит в минуту испытаний.
Очередной вал, вспенившись у борта, захлестнул капитанскую рубку. Баранова ударило так, что он не устоял на ногах. Его швырнуло к переборке. Он поднялся на колени, но его сшибло в другой раз, потащило по палубе. Бочаров едва успел придержать управителя за мокрую полу тулупчика. Александр Андреевич, из последних сил подтянувшись за леер, встал рядом с капитаном. Грудь была полна воды, мокрый тулупчик наваливался на плечи тяжким грузом. С трудом выхаркав обжигающую горло соль, Баранов вновь оборотился лицом к капитану.
Тот по-прежнему стоял столбом, руки стыли на леере.
— Ты бы в каюту шёл, Александр Андреевич, — крикнул, не поворачиваясь Бочаров, — чего здесь-то.
Но Баранов только упрямо мотнул головой: ничего-де, ничего. А ветер отбрасывал от леера, жёг лицо. Новый вал наползал на галиот.
Раздувая шею, Бочаров прорычал в темноту:
— Марселя ставить!
Марселя были последней надеждой капитана. Парусности не хватало, и Бочаров рассчитывал, что марселя вытянут тяжёлый корабль на волну.
Валы стремительно сшибались, били и били в борта галиота.
Трудно было поверить, что ватажники пойдут на мачты в такую качку. Судно укладывало с борта на борт. Но Бочаров вновь прорычал:
— Все наверх, сучьи дети!
И Баранов увидел, как на ванты тенью бросился один, за ним другой, третий...
Отправив галиот «Три Святителя» в дальний поход, Григорий Иванович Шелихов вздохнул с облегчением. Сдержал слово перед поселенцами новых земель — прислать ещё в этом году судно. Но тут же заторопился. Спокойно дня не просидел. Знал: многое ещё необходимо на Кадьяке, да и с провиантом на новых землях трудно. Нужда великая была' снарядить хотя бы ещё один галиот и отправлять, не мешкая. Хлеб, хлеб ждали поселенцы.
Не в силах усидеть за столом, Шелихов поднялся, шагнул к окну и сильным кулаком ударил в раму. Половины рамы распались, и в застоявшийся, спёртый воздух пакгауза ворвалась живая струя. Приказчик подхватил сорвавшиеся со стола бумажки. Но Шелихов даже не обернулся. Стоял, смотрел, как завиваются на волнах белые барашки. Ветер трепал, путал ему волосы.
— Ну, — наконец обернулся Шелихов к приказчику, — что скажешь?
Тот пожал плечами.
— Нет, — сказал Шелихов, — надо найти. — И опять, повернувшись к окну, поймал за ручку хлопавшую на ветру раму, притянул с силой.
Приказчик молча смотрел на широкую спину хозяина.
— Найти, — закрыв окно, повторил Шелихов, — непременно найти.
В тот же день он поговорил с одним купцом, с другим и выведал: хлеб в Охотске есть в лабазах капитана порта Коха. Свой ли, государственный — не знали. Провиантских складов портовых никто не проверял, а Готлиб Иванович говорил: хлеб его — и требовал бешеных денег. Шелихов и так и эдак к нему подъезжал, но Кох не уступал и полушки.
— Ты купец, Григорий Иванович, — посмеивался, — купец... Знаешь, цену назначают по спросу. — И плечиком при этих словах поиграл, словно свербило у него в спине. — Хе-хе...
Сломал Кох лицо сладкой истомой, потянулся, выворачивая суставчики: «И-ах!»
Знал: Шелихову деваться некуда.
Плюнуть только и оставалось, но а хлебушек... Приходилось соглашаться.
— Дело-то державное, Готлиб Иванович, — всё же сказал Шелихов, — державное. Уступил бы.
Кох взглянул сумно.
— Понятно, — возразил, — а мы о державе денно и нощно печёмся. Живота не жалеем. Я вот, к примеру, с зари до зари в присутственном месте. Куска некогда перехватить. Да и ночью, караулы проверяешь, солдатушек учишь. Не до сна-а-а, — он растянул слово, как ежели бы зевота рот ему раздирала. Руками развёл: — Какой уж сон? — Откинулся на спинку стульчика. Глаза глядели с усмешкой.
Шелихов каблуком в пол пристукнул. Подумал: «Неужто удавки на тебя нет?» А вслух сказал, глуша голос:
— Какая окончательная цена будет?
— Названа, названа цена, голубок.
Во всём стал препоной капитан порта. Медеплавильни компанейские закрыты, у причалов теснил, не позволяя и малых лабазов построить, на новую верфь то и дело нос совал: и там-де не то, и здесь не это. Шелихов на что зла не помнил за людьми, отходчив был по характеру, а и то, как увидит капитанскую шляпу с пером — в груди всё займётся.
— Названа, названа цена, — в другой раз пропел Кох. И обозначил цифру вовсе бесстыдную.
Денег таких у Шелихова не было.
Ничего не добившись, Григорий Иванович вышел от капитана порта. Пожалел, сильно пожалел, что главный компаньон его — Иван Ларионович Голиков — в Иркутск уехал. Вдвоём они, дал бы Бог, что ни есть, а придумали.
Одному приходилось круто. «Собака, — подумал о Кохе. — Вот уж впрямь собака». Надо было выворачиваться. И ещё подумал: «И что это меня то с одной стороны, то с другой колотит? Когда же полегче станет?» И только вспомнив говорённое как-то отцом: «Сам себе в радость лишь дурак живёт», чуть приободрился.
В Охотске все знали: слово Шелихова крепко, купчина он известный, основал Северо-Восточную компанию, новые земли осваивал за морем, но была и трещинка немалая. А коль есть трещинка — люди руку протянуть не спешат. Помогают охотно тому лишь, кто помощи не просит. Попросил — подумать надо: что из того выйдет, да и вернётся ли к тебе просимое? А тут случилось так, что кяхтинский торг, через который шла меховая рухлядь со всей Сибири в Китай, вовсе зачах. Лавки купцы позаколачивали. А сибирские меховщики на Кяхту только и полагались. Здесь цена в два, в три раза превышала то, что давали за меха на камчатском, охотском и даже иркутском рынках. И вот те на — китайцы торг прикрыли. Почешешь в затылке. Амбары полны были у Шелихова мехами добрыми, но вот куда их повезёшь, кому сбудешь и какую цену возьмёшь? А, купец, что скажешь? Дашь в долг в таком разе, хотя бы и под верное слово? Хм... Вот то-то! Такое только в красном разговоре бывает: давай-де, давай! Поможем! Ежели бы люди друг другу помогать научились — сирых давно не стало б. И всё бы пряники каждый день ели. Тульские, с печатным орлом.
Шелихов кинулся к Ивану Андреевичу Лебедеву-Ласточкину. Толстосум был Иван Андреевич, да и пайщик Северо-Восточной компании. Как-никак, а компаньон. Надежду имел Григорий Иванович — Лебедев поможет.
Однако, когда поднимался Шелихов на крыльцо лебедевского дома, шаг придержал.
Крыльцо было видное. Резное, пилёное, изукрашенное петухами да точёными полотенцами. Крыша шатром. Шелихов пальцами дерево потрогал. Сосна сочилась смолой, но было видно, что крыльцо сделано на века. И всё же не красота крыльца задержала Шелихова. Стучался не в первую дверь и оттого только и нахмурился, свёл брови над переносьем. Остановился на верхней ступеньке. Просить — не дарить. Дарящий ещё, может, и возрадуется, что человека оделил, а просящий всегда голову склонит, а в душе у него до боли скребанёт жёсткими ногтями. Голову клонить никому не хочется.
Молодой приказчик, вертевшийся подле крыльца, с любопытством взглянул на Шелихова. Григорий Иванович поймал его взгляд и с силой рванул дверь. Ступил через порог. «Ну, народ, ловок, — подумал, — просителя по спине, знать, видят».
Хозяин встретил ласково. Морщинки на лице распустил в радушной улыбке, усадил за стол.
Принесли самовар.
— Народ у тебя, однако, Иван Андреевич, — легко сказал Шелихов, — шустрый.
— А что такое? Чем обеспокоили?
— Да вот поднимаюсь на крыльцо, а малый во дворе глянул, как ноги спутал.
Лебедев вопросительно брови поднял.
— Я к тому, — сказал Шелихов, — что с просьбой к тебе. Так малый этот, видать, приметил.
Иван Андреевич довольно бороду огладил, рассмеялся:
— Это хорошо. Других не держим. Ого, Гриша, всегда надо видеть, кто в дом несёт, а кто из дому норовит утянуть. Похвалю малого. Молодца. А ты с какой же просьбой? — Наклонился к самовару. Пустяковина какая-то его заинтересовала. Свой самовар, знать, впервые разглядел.
