Червь - Фаулз Джон Роберт (читать книги регистрация TXT) 📗

В: Никак вы добро и зло по запаху разбираете?

О: По такому разберу. Потому что это запах невинности, запах благодати.

В: Экие, право, тонкости! Так растолкуйте мне, чем пахнут невинность и благодать.

О: Словами я выразить не умею, хоть и теперь его чую.

В: Как я – смрад твоей самомненной добродетельности: его и такими ответами не отобьешь. Вам говорю: опишите, каков показался бы этот запах тому, кто такой, как вы, благодати не сподобился.

О: Как собрание всего что ни есть лучшего во всех запахах.

В: А все же – нежный или по резче? Запах ли мускуса, бергамота ли, розового масла, мирра? Цветочный ли, плодовый или же как у искусственных вод: кельнской [142], венгерской? Аромат ли курений или того, что от природы душисто? Что молчите?

О: Дух жизни вечной.

В: Вот что, сударыня, когда бы я спрашивал о ваших подозрениях и чаяниях, то такой ответ был бы еще извинителен. Но я сделал вам вопрос иного рода. Сами говорите, что и теперь слышите этот запах. Вот и славно.

И не смейте мне зубы заговаривать.

О: Тогда скажу, что более всего он сходствовал с благоуханием розы, что растет в кустах на меже. Когда я была маленькой, мы ее звали «девичья роза», и если в пору ее цветения игралась свадьба, то невеста, идучи под венец, всегда украшала себя этим цветком. Век у него короткий: день-другой – и отцветает. А как распускается, то благоухает как сама чистота. И сердечко золотое.

В: А, так вы про белый шиповник?

О: Ну, роза, немощная такая, без подпоры все к земле клонится. Душистее садовых будет. Так вот точно и благоухало, только крепче, будто вытяжка, из этой розы добытая. А все же по запаху судить – все равно что угадывать душу человека по его обличью.

В: Не горел ли в пещере костер, о коем вы сказывали Джонсу?

О: Костер не горел, но костровище имелось – такое точно, как снаружи.

Уже старое, только потемневшая зола осталась.

В: Но при вас огонь не горел?

О: Давным-давно отгорел. Ни искорки, ни красного уголька.

В: Точно ли? И даже гарью не пахло?

О: Точно, точно. Не пахло.

В: Теперь, сблизи, не разобрали вы, что же именно, какое светило производит столь яркое сияние?

О: Не разобрала: глаз был укрыт от меня как бы млечным стеклом или плотной кисеей. Сколько живу, не видывала такого яркого фонаря ни пламенника.

В: Какую же он имел величину?

О: Примерно фут в поперечнике.

В: Не больше?

О: Нет, как я сказала. Но при этом ярче солнца. Смотреть глазам больно.

В: На каком удалении стояли вы от этого висящего на воздухе предмета?

О: Не так чтобы далеко. Как от меня вон до той стены.

В: И вы положительно утверждаете, что то была машина, перелетевшая с капища в пещеру, что она имеет свойство взмывать в поднебесье подобно птице?

О: Да, и многое еще.

В: Без колес, без крыльев, без лошадей?

О: Дай срок, узнаешь, мистер Аскью. Я тебя понимаю. Тебе удобнее видеть во мне полоумную, обмороченную собственным бредом. Ты ждешь, что я снаряжу дыхание Божие колесами да крыльями. Ясное дело: женщина неученая, грамоте хорошо не знает, да еще из простых. Только вот что я тебе скажу: мне это было явлено не в бреду и не во сне, а по виду было больше как те диковинки, что выставляют в лондонских балаганах. Ты скажешь, балаганные чудеса не истинные, а сплошь обман, работа ловких искусников. Но в пещере я ничего этого не обнаружила.

В: Не приметили вы при всем том, как держал себя Его Милость?

Встревожился ли он при виде этого диковинного чудовища, перепугался ли?

О: Скорее, как бы ждал чего-то. А шляпу держал под мышкой.

В: Словно в присутствии высокой особы?

О: Так.

В: А что Дик? Тоже не показал испуга?

О: Его, должно быть, обуял священный трепет. Стоит и глаз от земли не поднимает.

В: Дальше.

О: Стоим мы, как я сказывала, на коленях, Его Милость шпагу уставил острием вниз, руки на эфесе – будто джентльмен из стародавных времен перед королем. Вдруг от летучего червя повеяло ветерком, и он начал опускаться.

Медленно-медленно, точно перышко. Опустился так низко, что едва не доставал брюхом до земли, и лишь тогда остановился. А из брюха выставились четыре тонкие лапы с большими черными ступнями. И едва он на этих лапах утвердился, как в тот же миг сделалась в боку его отверстая дверь.

В: Как так – дверь?

О: Покуда он парил наверху, я ее не замечала, а как опустился, то различила я посреди тулова дверь. А от двери до земли откинулась складная подножка на хитрых петлях, как у кареты. Ступеньки три-четыре, серебряные, решетчатые. А кто ее откинул, я того не видала.

В: И что же вы усмотрели внутри?

О: Не сердце, не кишки, нет. А как бы стену, сложенную из блистающих самоцветов. Каких тут камней не было: изумруд и топаз, рубин и сапфир, коралл и хризолит и не знаю еще какие. Не самой чистой воды самоцветы, чуть затуманенные. А горят так, точно с оборотной стороны за ними поставлены свечи. Ну, сама-то я свечей не видела. Такие в колокольнях разноцветные окна бывают, только в тех стеклышки покрупнее.

В: Что-то я не совсем понимаю. Растолкуйте еще раз: то был не истинный червь, не одушевленная тварь, но рукотворное устройство, машина?

О: Да. И изнутри на нас еще ощутительнее пахнуло благовонным бальзамом.

И тогда Его Милость склонил голову, как бы давая понять, что те, кого он называл хранителями вод, сейчас будут здесь.

В: Эти лапы – откуда они выступили?

О: Из тулова, из тех черных отверстий, о которых я сказывала. Тонкие: я думала – подломятся. Ан нет, выдержали.

В: Какой они были толщины? Имели они икры, ляжки?

О: Да нет, толщины всюду одинаковой. Не толще молотильного цепа или жезла пристава. Но под такой тушей смотрелись совершенно как паучьи лапки.

В: Дальше.

О: И выступила из двери та, в серебре, которую мы видали, и в руках она имела букет белоснежных цветов. Улыбнулась, быстрым шагом сошла по ступенькам и остановилась перед нами. И тотчас оборотилась назад, а наверху, откуда ни возьмись, показалась другая леди в таком же наряде.

Постарше, волосы впроседь, а все же прямая и осанистая. И тоже нам улыбнулась, но со всевозможной величавостью, точно королева.

В: В каких она была летах?

О: Много если сорок. Не вовсе еще увядшая.

В: Продолжайте. Отчего вы замолчали?

О: Ты сейчас опять усомнишься в моих словах, но, видит Бог, я не лгу.

В: Бог, может, и видит, да я не вижу.

О: Придется тогда верить на слово жалкой рабе Его. Вторая леди также спустилась по серебряной лесенке, и едва ступила наземь, как появилась в дверях еще одна, как бы дама из свиты вслед за знатной особой. Эта была уже старая, в сединах, телом немощна. Оглядела нас, как и те две, и тоже сошла вниз и встала рядом с теми. Стоят, смотрят на нас, глаза у каждой ласковые. И тут – новое чудо: я вдруг увидала, что это мать, дочь и дочь дочери. Возрастом отличны, а черты ну так схожи, словно это одна женщина в разных летах.

В: Как были одеты две другие?

О: В те же престранные наряды, что и первая: серебристые штаны и курточки. Ты, верно, думаешь, неприличен даме в летах такой наряд, а как посмотришь – никакого неприличия. Сразу видно, к наряду этому им не привыкать и надет он не для смеха, не для забавы, а просто это платье приглянулось им за то, что оно простое и свободное.

В: Имели они на себе украшения, драгоценности?

О: Никаких. Только и было что три букета: у старой цветы темно-багровые чуть не до черноты, у младшей, как я сказывала, чистейшей белизны, а у матери ее, точно кровь, алые. Во всем же прочем все три – словно горошины из одного стручка, только что летами несходны.

В: Ну а жабы, зайцы, черные кошки – их вы, часом, поблизости не приметили? Или, может, воронье близ пещеры каркало?

О: Нет, нет и нет. И котлов с метлами не случилось. Ох, смотри, не знаешь, над кем насмехаешься.