Разин Степан - Чапыгин Алексей Павлович (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗

– Вот хэльва [193], кушай! – сказал старик, спросил: – Справна ли?

– Справна для ложа! – ответил хозяин.

Девочка, жуя клейкую сласть, не могла кричать, только всхлипывала и ежилась, перебирая ногами. Отдав деньги, старики увели девочек – одну из них в окровавленной рубашке. Хозяин, пряча серебро, проводил покупателей до сеней. Когда вернулся, рыжий встретил его словами:

– Знаю теперь, Акимушко, какой ты лекарь!

– Кури, сатана крысья!

– Накурился! А знаешь ли, ссуди мне девчонку, в обрат верну скоро! Энтим промышляешь – зрю!..

– Сказывал – чего еще? Пробовал бачей промыслить, ценят дорого, да, вишь, мальчишку на грабеже трудно ловить, девку проще… Тебе пошто девку?

– Место проклятое – лиходельных баб вовсе нету, а плоть бес бодет!

– Персам пошто лиходельницы? Чай, сам видал – у шаховой мечети кейша дает развод, кто прожил с женой не менее полгода… Люблю тутошние порядки – все просто и скоро! Домов не запирают, вор редок, а попал вор – конец. На старом майдане, где дрова продают, палач заворотит вору голову на колено, пальцы в ноздри сунет и – раз! – по гортани булатом… Ясырем торговать? Торгуй – просто! А на Москве указы царские. Да годи – девка денег стоит! Вишь, тезики за двух дали, считать на московские, – полтораста рублев! Сам я под Бакой у шарпальников Стеньки Разина купил недешево товар…

– Самого зрел Стеньку?

– Не, казаки да есаул были. А добирался хоть глазом кинуть на него, не видал!.. Есаул матерой, московский, вишь, стрелец был Чикмаз – удалой парень!

– Где ныне, думаешь, шарпальники?

– Тебе пошто?

– Морем поедем в обрат, чтоб не напороться – беда!

– Сказывали, назад, к Теркам, идут…

– Та-а-к, пошли, Дербень взяли… Девку я прошу на ночь, не навсегда…

– Даром все одно не дам!

– Ну, черт! А каки указы царевы по ясырю?

– Я вот нарочито списал, еще когда в Посольском приказе был, хо-хо! Указ тот для памяти вон где висит… Я кизылбашам чту его, толмачую тезикам московские запреты, ругают много царя с боярами… Не знал коли? Чти!

Рыжий быстро встал, глаза забегали по стенам. Подошел ближе к стене, двинул пылавшую плошку, прочел вслух крупно писанное на желтом, склеенном по-московски листке: «Приказать настрого, чтоб к шахову послу на двор никакие иноземцы не приходили и заповедных никаких товаров, и птиц; и кречетов, и соколов, и ястребов белых не приносили, и татарского ясырю крещеного и некрещеного, жонок, девок и робят не приводили, да и русские служилые и жилецкие люди к шаховым и посольским людям не приходили ж и вина и табаку не курили, не покупали и даром не пили, огней бы на дворе посольские люди в день и ночь не держали».

– А знаешь что, Аким Митрич?

– Што, Гаврюшка?

– То приказ тайный стрелецкому голове, и ты тайную грамоту шаховым людям чтешь и тем чинишь раздор между величество шахом и великим государем!

– Б…дословишь ты, сын сукин!

– И теперь девку ты должен безотговорно отпустить, инако доведу я на тебя большим боярам и царю-государю доведу же!

– Чую, что сыщик ты!

– Что с того, что сыщик!

– Тьфу, сатана! И завел же я, худоумной, волка в стойло, вином поил… Ну, коли ошибся я, давай торги делать. Только совесть твоя гнилая: скажешь – не сполнишь?

– Ежели дашь девку – сполню! Вот те святая троица!

– Выбирай и убирайся до завтра, завтра верни!

Рыжий выбрал русую девочку; она лепетала по-русски.

– Вон энту! А приведу, запаси вина, напой меня и табаком накури.

– Вишь, совесть, говорю, гнилая: за товар с тебя приходится!

– А с тебя за мое молчание и измену мою великому государю!

Рыжий повел девочку, остановился в сенях.

– Чего еще?

– А вот. Ты бы ее чиркнул ножичком по своей вере!

– Не старик, чай, без моей помоги управишься.

Рыжий вышел медленно и осторожно. Бывший дьяк сказал себе:

«Коего сатану спугался я? Черта со мной царь да бояре сделают тут!»

Ухмыльнулся, спрятав в усы маленький нос, кинулся к открытому окну, закричал:

– Чуй, Гаврю-у-шка-а!

– Ну-у? – донесся вопрос из тьмы.

– Одно знай! По шаховым законам, ежели девка помрет или что случится с ей худое и я привяжусь к тебе, то палач тебе сунет пальцы в ноздрю-у!

– О черт! Время к полуночи, а ты держишь.

Рыжий вернулся, сунул на порог девочку, она радостно встряхнулась, как птица, посаженная на подоконник.

Рыжий, уходя, ворчал:

– Не больно лаком на такое… не баба, робенок!

Курносый, лежа на окне, прислушивался к шагам Колесникова. Из темноты шли мимо дома двое черных в куцых накидках, одно остроносое лицо освещалось трубкой, белело перо на черной шляпе.

«Может, зайдут немчины? О торге судят?» Служа в Посольском приказе, бывший дьяк знал немецкий язык.

Один сказал, идя медленно, раскуривая трубку:

– Ist wohl der Armenier reicher denn der Perser? [194]

Другой ответил:

– Der Perser im Handel kommt gegen dem nicht auf! [195]

«Всем ведомо, что армянин ловче перса – не ленив… Персы с жонами долго спать любят!»

Курносый отошел от окна. Его богатство беспорядочно разметалось на подушках. Он лег в середину девочек, стал курить, подумал, гася плошки и запирая окна: «Лихоманки бывают!..» – поправил на девчонках завернутые рубашки, прикрыл их тонким ковром, удобнее разместив на подушках, и перекрестил.

«Твои бояра ништо мне сделают, крыса. Обрежусь, иное имя приму, заведу жон – шах правоверных не выдает, там хоть в стену башкой дуй!»

5

Рыжий поднялся в свою каменную конуру, сел против окна. Не зажигая огня, нащупал бумагу, перо, чернила, стал курить. Его каменный ящик лепился над плоскими террасами. Дом, где жил подьячий, стоял на высоком плоскогорье, перед домом город лежал внизу. Когда шел подьячий, луна стояла за горами сбоку, теперь же месяц, выйдя, встал вдоль горных хребтов. Его свет на всю шахову столицу накинул светлую чадру. Рыжий глядел с вышины на клинообразный город, положенный, как узорчатые ножны гигантского прямого меча, усаженные алмазами блеска фонтанов во дворах и кафах, редкими пылающими огоньками плошек и факелов.

Рыжий любил глядеть на город. Недоступный ему внутри, город будил сладостные мысли о женщинах Востока. Но знал, что эти женщины для него недосягаемы. «Курносому Акимке веру – что портки сдеть. Меня от чужого претит…»

Ближе всего к конуре подьячего высокие ворота с часами, украшенные золотом. Знал рыжий, что часы заводит мастер из русских, что он же огонь за стеклом в светелке с часами зажигает ночью и гасит днем. За воротами в мутных узорах пестрых красок ряды и лавки купцов – армян, бухарцев и персов. Еще дальше, справа и слева, верхи каф круглые – золотыми змеями ползут по ним украшения. Там, где кончаются кафы, немного вперед, снова ворота; арка ворот без затвора, но поперек снизу их отливает сизым блеском железная цепь; она мешает конной езде на шахов майдан. За ровным и пустым поздней ночью шаховым майданом – золоченые ворота в сады и дворы шаха. У ворот по ту и другую сторону сверкают пятна колонтарей караульных беков. Их обнаженные сабли горят, как литое стекло. По бокам караульных с постаментов крупные бурые точки огней… Лунный свет яснеет, ширится, мутно-серебристая чадра сдернута с Исфагани. Свет луны, разливаясь в загороженных гранитом и мрамором фонтанах, бродит отсветами по узорчатым дверям, по расписным аркам, пестрит яркой синевой на очертаниях влажных от водяной пыли платанов, кипарисов. Тупые, ломаные тени лежат по узким улицам.

«Гаврилка, буде! Ум, гляди, потеряешь в бусурмании, против того как дьяк Акимко…»

Рыжий задвигался, выколотил трубку, вынул кресало, добыл огня и свечи зажег. При огне упрямые мысли не оставляли подьячего. Вон у огня свечи за чернильницей много раз читанная арабская книжка, писанная на пергаменте. В ней ученый толмач перетолковал на арабский с какого-то иного языка поучение женщинам Востока: «Как быть всегда незаменимой господину своему и располагать своим телом, бесконечно зажигая кровь многоженца любострастием». В книжке были сделанные в красках великим искусником соблазнительные куншты. Рыжий закурил снова, куря, припоминал книжку, глядел на город, и ему казалось, что в белом домике, где алмазами отсвечивают фонтаны, собрались в тонких одеяниях жены, прилипли к седому персу в зарбафном халате… Счастливый многоженец читает им поучение «о бесконечных утехах любви» и водит пальцем по соблазнительным кунштам. Подьячий, как в полусне, протянул руку к арабской книжке, чтоб раз еще оглядеть колдовские страницы, – упала горящая свеча, приклеенная к столу, обдавая огнем пальцы. Рыжий отдернул руку, сказал: