Дело султана Джема - Мутафчиева Вера (читать бесплатно полные книги txt) 📗
Тринадцатые показания поэта Саади о событиях весны 1487 года
То была для нас очень печальная весна. От братьев – они держались теперь чуть ли не нашими единомышленниками – нам стало известно о том, что папские легаты успели не больше, чем Пруис. Королевский Совет дал им понять, что уступит Джема только за гору золота и еще одну кардинальскую шапку. Иннокентий не располагал первым и не мог согласиться на второе. Так что и эта попытка переправить Джема поближе к тем землям, которым угрожал Баязид, была обречена на провал.
Джем воспринял эту весть с нескрываемым удовлетворением: он все еще переживал неуспех миссии Пруиса, – какое нам было дело до махинаций Франции и папы!
Признаюсь: возможно, мы были неправы, но Джем ни разу не попытался трезво оценить те преимущества, которые сулил ему Рим. Он не желал, говорил он, участвовать в чем бы то ни было, связанном с монахами и попами; он видел истинную их суть, знал их приемы, поэтому миссия Синана и Аяса, посланных для того, чтобы склонить нас к единодействию с Папством, не только не достигла цели, а наоборот: Джем увидел в ней новое доказательство двуличия иоаннитов. Джем все больше проникался ненавистью к Ордену и святому отцу. Вы же знаете, когда у тебя отнимают многое (пока еще рано говорить – все), ты поддерживаешь себя любовью: любовью к своему делу, к наслаждениям или в крайнем случае к какому-нибудь человеку. Всего этого лишился Джем и сменил любовь на чувство равной силы – ненависть. Теперь он до сладострастия ненавидел всех, одетых в черное, начиная с Иннокентия VIII (хотя тот, будучи папой, носил белые одежды) до рядовых братьев-иоаннитов, каждодневно омрачавших нашу жизнь. Джем отдавал целые часы проявлению этой ненависти; с тем же наслаждением, с каким некогда он искал все более и более изящные слова, дабы излить свою любовь к Красоте, з последнее время он выискивал самые низкие, самые гнусные и обидные прозвища для братьев. Я только диву давался, откуда находит он силы с каждым днем все ожесточенней проклинать их. Я не противоречил ему: я знаю, что ненависть, как и любовь, требует выхода.
Словом, узнав о том, что Папство желает иметь в нем союзника против Франции, он дал волю дотоле не излитой ненависти к нашим хозяевам. Они же еще никогда не выказывали нам столько внимания; мягко говоря, братья подольщались к нам. Они осведомляли нас о новостях, о которых мы и не спрашивали, уверяли нас, что скука, в которой мы пребываем (разве только сейчас они заметили ее?), окончится, если папа одержит верх над Королевским Советом, перечисляли нам, отнюдь не по-монашески, соблазны Вечного Города.
«Гм!» – неизменно отвечал Джем на подобные речи, допекая братьев своим безразличием.
Не стану перечислять все попытки похитить нас, которые тем временем предпринимали Карл Савойский либо Папство. Эти сообщения мы получали от братьев, так что они вполне могли быть и ложными. Либо укороченными, либо преувеличенными. Упомяну лишь об одной такой попытке, ибо она изменила течение жизни в Буалами, – мир для нас ведь замыкался пределами этой крепости.
Герцог Лотарингский, союзник Бурбона и враг мадам де Боже, следовательно, особенно ярый приверженец Папства, установил связь с Карлом Савойским (предполагаю, что их заговор был раскрыт уже на этой стадии) и попросил у него людей, на которых он мог бы вполне положиться. Карл дал ему двух таких людей – Жофруа де Бассомпьера и Жакоба де Жермини, слывших крайне ловкими в подобных предприятиях. Помощь герцога Лотарингского ограничилась отправкой трех десятков отчаянных смельчаков. Они должны были добраться до Савойи и оттуда вместе с двумя упомянутыми дворянами и солдатами Карла напасть на Буалами и увезти Джема. Не знаю, как они себе представляли это, – известно, что в те времена замки месяцами выдерживали осаду тысячного войска. Но Карлу, должно быть, рисовалось какое-то необычайное, рыцарски-героическое предприятие. Что касается герцога, мы были убеждены, что его полупомощь была просто уступкой более сильным союзникам – папе и герцогу Бурбонскому.
Тридцать головорезов из Лотарингии были задержаны где-то в Бургундии стражей короля и легко признались королевскому Совету (куда их всех скопом доставили), в чем состояла цель их путешествия.
Я предполагал, что для Карла эта весть гораздо более тяжела, чем для нас. Мы уже свыклись с почти одинаково неудачными, нерешительными попытками освободить нас. Кроме того, эти неудачи особенно уязвляли братьев. «Как это славно, Саади! – говорил Джем. – Сидишь ли за столом, едешь ли на охоту, ты сознаешь, что проигрывает сейчас кто-то другой, а не ты! Прекрасно!» Ему не удавалось обмануть меня – совсем не был он похож на человека, которому «прекрасно».
А вокруг Буалами буйствовала весна. Покрытые влажной зеленью холмы, казалось, светились изнури, потому что над ними висело серое небо без солнца. Впрочем, солнце, быть может, и было, но я на севере просто не мог различить, светит оно или нет, – там все окутано сероватой дымкой самых разных оттенков. Весна там не запоминается яркими красками, ослепительным сиянием. Северная весна для меня – это лишь очень сочная, очень нежная и молодая зелень! Я сожалел о том – простите за выражение, – что я не корова, одна из тех многочисленных белых и золотистых коров, которых мы видели из окна. Ибо чудо весны, сдается мне, вкушают там преимущественно эти животные.
Впрочем, шутки неуместны, когда мне следует сообщить вам о важном событии, о новом повороте в судьбе Джема. Поворот этот наступил как раз в апреле 1487 года: в замок Буалами прибыла королевская стража. Так им и надо! Я имею в виду иоаннитов. Тут-то они, наверно, поняли, что испытывали мы, когда число их вокруг нас непрерывно возрастало, когда мы говорили себе: вот и еще тюремщики!
В полной тишине, если не считать звяканья металла, королевские рыцари поднимались по склону холма к крепости. Монахи сверху взирали на них, онемев от неожиданности. У французов вид был деловитый. Въехав во двор, они спешились (звяканье металла при этом звучало еще радостней), выстроились по шесть в ряд, впереди – знаменосец, и лишь тогда грянули их барабаны. Пока монахи; пускались со стен крепости, Буалами гудел, точно каменный колокол.
Сражение? Нет, до сражения дело не дошло – Буалами был островком Ордена среди обширных французских владений. Просто из толпы иоаннитов вышел брат Бланшфор (он последовал за нами и сюда, в Дофинское командорство) и осведомился у рыцарей короля, не воздавая им никаких почестей, что привело их сюда.
Я и то мог бы ответить ему (давно уже ожидал я, что вмешательство короля в дело Джема станет явным), но ответил начальник отряда – я так до конца и не узнал, в каком он был звании.
Весьма холодно объяснил он Бланшфору, что последняя попытка напасть на Буалами вынудила короля подумать о нашей безопасности. Орден, дескать, не в состоянии сам, своими слабыми силами отстоять Джема. Короче – королевская стража прибыла для того, чтобы усилить защиту крепости. Теперь Джем мог бы с полным основанием воскликнуть: «Прекрасно! Семь лет подряд вы убеждаете меня, что не отходите ни на шаг из-за того, что моя безопасность, мол, под угрозой? Так вот же вам, получайте! Пусть и вас тоже слегка покараулят, ощутите сами, каково это – когда кто-то следит за тобой денно и нощно».
И братьям пришлось терпеть это чужое вмешательство; явный страх и растерянность на их бородатых физиономиях стали отныне предметом наших с Джемом бесед.
Еще одно доказательстве тому, что мы не животные: для человека злорадство – наслаждение более глубокое, нежели собственная удача. Разумеется, и эта утеха вскоре опостылела нам – тем более что французские солдаты сделали еще сумрачней и без того не слишком безоблачный надзор над нами. На охоте нас теперь сопровождали две стражи – монашеская и королевская; за столом наши сотрапезники делились на две группы – монахов я людей короля. Именно делились, поскольку они всегда сторонились друг друга, оставляя между собой незанятые места, и обменивались взглядами, которые я бы не назвал любезными. Мне казалось, что над Буалами летают искры, так раскален был воздух вокруг него. И все это было бы очень забавно, если бы не угнетало до безумия. В какой-то мере весна помогала нам переносить это напряжение. Освобожденный хотя бы от стражи холода (Джем до самого конца не мог к нему привыкнуть, днем и ночью жаловался на ветер и сырость), мой господин лишь под вечер возвращался в замок с мыслями о новых прогулках, охотах, посещениях. За всю эту весну он ни разу не спросил о бароне де Сасенаж или о его дочери, не выразил желания пригласить их в Буалами.
