Дело султана Джема - Мутафчиева Вера (читать бесплатно полные книги txt) 📗
Мы прибыли в Буалами вместе с другими дворянами округи. Замок был до отказа забит братьями-иоаннитами, трубадурами и гостями. На следующее утро начались сборы на охоту.
В то утро я и увидела султана. Мы уже были в седле, когда он вышел из дверей в сопровождении еще одного турка. Я столько слышала о нем, что стала разглядывать во все глаза.
Султан Джем был молод, лет под тридцать, неожиданно светловолосый для сарацина. Я бы не назвала его красавцем, черты его были негармоничны и чуть крупноваты, как у простолюдина. Совсем иным показался мне его приближенный – не такой высокий, не смуглый, но с иссиня-черными волосами и глазами; не только в чертах, но и в выражении лица, в его манерах было что-то необычайно тонкое, изысканное. Глядя на них, невольно Думалось, что Саади – принц, а Джем – его оруженосец.
Не слишком доверяйтесь этой моей оценке: я столько настрадалась от мужской грубости, от всех этих размахиваний кулаками, громких голосов, жестокости, насилия, что, наверно, потеряла вкус к тому, что принято считать мужественностью. Лишь в одном я уверена: Джем не обладал благородными манерами. Голос у него был слишком громкий, гортанный, каждое слово он сопровождал жестами, словно не говорил, а взмахивал веслами, – короче говоря, в нем не было благообразия. Мое первое впечатление о султане Джеме было для него нелестным.
Потребовалось несколько дней, чтобы оно переменилось. Я увидела нечто трогательное, подкупающее в этом человеке – то была естественность. Не думайте, что наше дворянство отличалось чрезвычайной изысканностью, за легчайшим покровом хороших манер скрывались вчерашние солдаты, стоило им сесть за стол и перестать сдерживаться – они становились нестерпимы. Впрочем, я не права. Не естественность составляла очарование Джема, а то, что в своей естественности он не проявлял никакой пошлости. Даже во хмелю Джем высоко стоял над нашим дворянством.
Как ни была искалечена во мне женщина, женское чутье тотчас подсказало мне, что я привлекла внимание Джема. То было не больше чем любопытство, но лишенное грязной двусмысленности, с какой меня разглядывали другие; для Джема я была необычной не оттого, что состояла в любовной связи с оруженосцем. На третий вечер к его любопытству примешалось восхищение. Вожделения я не заметила.
Я не отдавала себе отчета в том, что отвечаю ему взглядом (ведь так утверждает Саади?), – я уже умерла для всего, что составляет сущность женщины. Наверно, мне просто было приятно, что есть человек, который не знает и не узнает, кто я, ибо не понимает нашего языка.
Во время охоты я обычно ехала поодаль от всех – несколько минут свободы от взглядов и усмешек. На скаку мне всегда чудилось, что если так вот мчаться и мчаться, я примчусь в неведомую страну, где и сама буду всем неведома. Заметив, что Джем наблюдает за моей одинокой скачкой, я обрадовалась – его я бы тоже взяла туда, мы оба были чужими в Дофине.
Мы не обменялись ни единым словом в Буалами, так что для меня было полной неожиданностью, когда однажды по возвращении с охоты Джем подставил мне свое плечо. Сделал он это неловко, и мне пришлось крепко ухватиться за него, чтобы не упасть. На короткое мгновение я ощутила его горячее дыхание, увидела его глаза совсем рядом со своими. Признаюсь, то было уже желание: оно нахлынуло с обеих сторон с огромной силой – вероятно потому, что и он и я проснулись для любви, а между тем были долго лишены ее.
Точно издалека услышала я (ведь оба мы на миг ступили на ту самую землю, о которой я говорила раньше), как дворяне Дофине покатываются со смеху. Этого оказалось достаточно, чтобы меня вновь обуял страх: что скажет отец?
Он действительно был хмур – в тот вечер я чувствовала приближение бури, они стали часты в последнее время. И именно поэтому я уже отвечала на улыбку Джема и сама улыбалась ему. В конце концов, если платишь столь дорого, пусть хоть будет за что платить! Так думала я тогда, так думала и потом.
– Елена, – сказал мне отец после того ужина, – я более не в силах выносить это. Четыре года я делаю вид, будто не замечаю, какими глазами смотрят на тебя. Но то были люди, имеющие на это право, – ты преступила их закон, наш закон, наш бог будет судить тебя! Но то, что произошло сегодня, выше моих сил, Елена! Животное, из тех, что имеют по нескольку жен, осмелилось вожделеть к моей дочери! И что еще хуже: я вижу, что ты не опечалена этим, не оскорблена. Неужто ты до такой степени потеряла чувство приличия?
Знаете, когда меня оплевывали, а я принуждена была каждому объяснять, что и как было у меня с Жераром, тогда я терпела. Отчего сейчас мной овладел гнев, стремление отстоять себя? Оттого ли, что чувствовала себя не совсем одинокой, – за моей спиной стоял Джем? Что я говорю! – мы ведь слова единого не сказали друг другу. Представьте себе, какой я была растоптанной, если даже миг сочувствия со стороны незнакомого человека уже придал мне смелости.
– И я тоже не могу более! – воскликнула я. – Отчего ты думаешь, что только ты страдаешь? Если я все еще продолжаю существовать, то ради тебя, отец. Преисподняя кажется мне землей обетованной. Кто говорит мне о каком-то животном? – неистово продолжала я, словно изливая в крике свою четырехлетнюю боль. Кто из съехавшихся сюда не имеет по нескольку жен, а эти жены – по нескольку мужей? Отчего только я и Джем являемся пятном на их добропорядочности? Ведь в миг нашей близости он был бы моим единственным мужчиной, а я – его единственной женщиной. Какое значение имеет то, что было прежде и будет потом?
Повторяя сейчас эти слова, я не стыжусь их, но вижу, сколь они смешны: вот до чего доводит человека долго подавляемая боль. Однако мой отец не рассмеялся. Он опять сдавил руками виски, было похоже, что он плачет.
– Боже, – сказал он, – возьми меня к себе, чтобы я больше ничего не видел и не слышал!
Не думайте, что он сдался. На следующее утро мы покинули Буалами. При расставании султан смотрел на меня в оцепенении. Не страдание прочла я в его взгляде, а вопрос. «Отчего?» – вопрошал он. В самом деле – отчего? Но что могла я ответить ему, если сама не получила ответа?
Я быстро забыла о нем; любое новое переживание поглощалось безысходностью моих дней.
Весной следующего года нас посетил брат Бланшфор.
В Сасенаже не привыкли принимать почетных гостей, да и никто из нашего рода не состоял в Ордене Святого Иоанна, командором которого являлся брат Бланшфор. Отец принял его в возможным приличием, насколько позволяли средства. По окончании обеда Бланшфор уединился для беседы с отцом, что весьма нас всех озадачило, – обычно барона де Сасенаж такой чести не удостаивали.
«Джем!» – неожиданно мелькнуло у меня в голове. Ведь Джем был пленником иоаннитов – значит, произошли какие-то новые, связанные с Джемом события. Я подумала об этом со страхом. Заботила ли меня участь Джема? Отнюдь. Просто я с благодарностью вспомнила о том, что есть где-то человек, не нанесший мне обиды.
Под вечер – до того времени отец и брат Бланшфор продолжали беседовать – они пригласили меня.
Я нашла отца возбужденным – радостно возбужденным, показалось мне. Он подкреплял слова иоаннита одобрительными возгласами, он сделал все, чтобы принять участие в игре, которой предстояло избавить его от непрестанного унижения. Точнее – от меня. Все имеет конец на этом свете, отчего же родительской любви быть тому исключением?
– Когда ваша задача будет исполнена, мадам, – таковы были заключительные слова Бланшфора в тот вечер, – вы заслужите глубокую признательность церкви, личную признательность святого отца. И его поддержку. Вы изберете для себя самый изысканный монастырь во Франции или Италии, но важнее всего не это. Вы получите полное отпущение грехов, Елена. Людей, получивших отпущение грехов от самого папы, можно счесть по пальцам.
– Смела ли ты мечтать об этом, дочь моя? – Отец обнял меня и на этот раз действительно заплакал.
– Нет, – ответила я. К тому времени я уже не просто оцепенела, я была каменной. – Не смела…
