Юрий (незаконченный роман) - Балашов Дмитрий Михайлович (книги бесплатно TXT) 📗
Юрий вскочил, взял Ивана за плечи, притиснул к своей груди дорогую сыновью голову. На миг — только на миг! — просквозило: а не оставить ли это все, дав событиям течь по своей неведомой стезе и принимая сущее вовсе без спора? Он стоял, охватив сына, оглаживая его по волосам и плечам, и не ведал, что решить, чем помочь своему несчастному первенцу.
— Прости! — бормотал Иван. — Прости, быть может, ты и прав! Не ведаю! А токмо… — Он вдруг поднял голову, поглядел на отца снизу вверх. — Отпусти меня! — выговорил с надеждой.
— Хочешь в монастырь?
— Да, батюшка! К Троице хочу! К покойному Сергию! Не держи меня, отпусти! Не помощник я тебе, токмо докука! А там я буду молиться за тебя!
— Ну хорошо, хорошо, отпущу, коли так уж просишь. Еще подожди маленько! Вишь, я теперь и ратен и одинок!
— У тебя бояре, дружина… — начал Иван и не кончил, замолк. Безнадежно почуяв, что отец не отступит от своих намерений и вышних замыслов. А тем сверхчувствием, каковое зачастую дается убогим (почему искони и почитались юродивые на Руси), догадываясь, что не окончится добром для родителя, да и для всей ихней семьи эта пря! И прав владыка Фотий — но как это объяснить горячо любимому родителю? Как объяснить? И, в самом деле, что он понимает во всех этих многотрудных делах княжеских, на что сослаться, что высказать в перекор отцу? Господи! Сделай так, чтобы батюшке моему не достало срама в днешних труднотах вышней власти! Чтобы начатое днесь окончилось добром!
В сердце у него разгорался знакомый жар, растекаясь по плечам и обессиливая руки. Новый приступ, с которым Иван боролся как только мог и сейчас старался не допустить, изо всех сил прижимаясь к отцу. «Как я буду без тебя, батюшка! — думал со страхом и ужасом, — как буду без тебя, ежели ты погибнешь в днешней борьбе!»
— Прости! — пробормотал. — Я, верно, не должен был этого тебе говорить!
А отец продолжал немо гладить его по волосам и, по дрожи тела поняв, что у сына начался обычный приступ, склонился к нему и предложил иным добрым голосом: — Обними меня за шею, Ванюшка, а я тебя доведу до постели! Прости и ты меня, старика!
Довел, уложил, вызвал прислугу, повелел напоить горячим настоем целебных трав. А в груди уже прежняя жалость к сыну сменилась иным чувством — не раздражения, нет! А тяжести от бессилия своего что-то изменить, что-то исправить. Покойница-мать сторонилась Ивана, бросая его на руки мамкам и нянькам, и Юрий не корил ее за это, сам понимал. И все же озаботил себя учением отрока чтению и письму — и с такою радостью видел, как Иван сидит за Евангелием и псалтырью. Думалось — выстоит, овладеет наукою власти, пусть не в воинских трудах, но будет помощник отцу! Не вышло. Иван упорно и уже далеко не первый год хотел уйти в монастырь. Порою даже и сам Юрий соглашался в душе: ну, будет молитвенник за всех нас в княжеской семье! А хотелось большего. Тем паче, когда Василий Косой, рассердясь, порвал с отцом. В самом деле, не прав ли Иван, вопрошая родителя своего — кто будет за ним? Кто станет после него править волостями или даже всем великим княжением Владимирским? Но не Софья же со своим отпрыском, для коего уже сейчас убийство — наслаждение! И мысль, пройдя по второму кругу, опять возвращалась все к тому же исходному рубежу. И казалось порою: стоит добиться хотя бы первых успехов — и все станут за него, вся Москва! И уже не будет споров о великом княжении, которое он, Юрий, займет по праву!
Из Галича Юрий послал гонцов на Москву, предлагая племяннику перемирие до Петрова дня. А сам начал деятельно собирать ратных. Перемирие установилось само собою — пахали! Но на Москве, и особенно за Москвою, по Оке, сев кончали много раньше, чем в Галиче, и Юрий, рассылая всюду молодших дружинников с призывами, все боялся не успеть собрать рати, когда московская господа двинет на него великокняжеские полки.
С сыном Иваном, после того первого спора, он разговаривать избегал. Чуял, конечно, что Иван против его затей, но князя уже «несло», он уже не мог остановиться и остановить ратных сборов. Была и еще надежда: суметь переубедить Фотия, перетянув на свою сторону церковь.
Но как воздействовать на упрямого и властного грека? Этого Юрий не ведал. И, как выяснилось впоследствии, ошибался во многом. Во всяком случае убедить Фотия в своей правоте ему так и не удалось.
А весна шла семиверстными шагами, простираясь к северу. Уже пахали, и уже заканчивали пахать, и уже, не дождав Петрова дня, началось медленное движение конных ратей.
Глава 6
Лутоня, после давешнего нападения вражников на деревню, сильно сдал. Теперь он навряд ли тремя ударами длани смог бы убить вора.
Прохора, однако, Лутоня выходил. Внук, прихрамывая — память о разрубленных жилах осталась на всю жизнь, — ковылял по дому, справлял то и иное по мелочи, кормил скотину. Молчал. Рука еще плохо гнулась, и то бы все ничего, но погибшая во время набега Настена приходила на память ежедневно. А иную пору Прохор, воровато оглядевшись — не смотрит ли кто — а то и уйдя на сенник, мало что почти тридцать лет мужику! — начинал тихо плакать, вздрагивая, как в далеком детстве, сожалея, что не погиб сам вместе с женой, зарубленной ватажником. Дед, Лутоня, строго возражал внуку: — От плеча вкось! Все ить у ей перерублено было! — Дак ползла, — пытался спорить Прохор. — Ползла, — ворчливо возражал дед. — Бабы, они живучее мужиков. Ползла. Тебя вот выходил! — обрубал разговор Лутоня, а сам тяжко думал: «Женить? Да за убогого кто пойдет? Да и не забыть ему свою Настену!»
Мотя тоже сдала. Ее налитая грудь как-то разом обвисла, резче означились морщины чела, и улыбалась редко теперь — не то что в прежние лета. Обоим супругам подходил, видно, жизненный срок. И хотя дом был по-прежнему полон, и садилось за стол под двадцать душ, и детского радостного писку и веселой молодой говори хватало, а всё уже было не то и не так! Что-то самое важное неостановимо уходило во тьму, в небылое… Не было Игната, Павла, Обакуна, Неопилы, погибших в мор. Не было брата Василия, которого ждал всю жизнь, твердо веря, что тот придет, которому и горницу срубил, куда нынче переселился увечный Прохор, которого встречал, радовался, и даже не сумел похоронить на Москве… От него остался, впрочем, сын «татарчонок» Збыслав, недавно только отбывший восвояси. Менялась жизнь. Не проходила, а менялась! И скоро он сам ляжет благостно под иконами в красном углу, скрестив руки с медными пулами на глазах, и верная Мотя будет причитать над его гробом. Думал так, и начинало у самого щипать в глазах. Прошло, прокатило! А и много ли было радости в жизни сей? Нет, Бога неча гневить — была радость! И мастером стал изрядным, и жонку выбрал по сердцу, не ошибся, ни разу, кажись, не покаялся о том! И Иван Федоров помогал, и Наталья Никитична… Она и приголубила их с Мотей, и обвенчала. До того жили во грехе. Царство небесное ей и низкий поклон! И от нас с Мотей, и от Васьки-покойника. Она и его приветила, когда бежал из Орды! Узнала! Святая была боярыня, Наталья Никитична, одно слово — святая!
Нынче Лутоня нет-нет да и озирал свое застолье — кого поставить старшим? Кто поведет, удержит, не даст распасться семье? Как Наталья Никитична тогда… с большими боярами вместе его с Мотей за стол сажала! И тогда, когда он голодный, вшивый, ограбленный прибрел к ней из деревни… Нет, много в жизни было хорошего! Трудного — да! Но и хорошего было вдосталь! В трудностях-то люди видней становятся, кто злой, кто добрый — разом видать!
Пчелы перезимовали хорошо. Теперь Лутоня вместе с увечным Прохором возились-расставляли ульи-колоды.
Другие внуки, сынки, даже и правнуки — все были на пашне. Стояла теплынь, и следовало не упустить времени.
В самую рабочую пору, как на грех, прискакал Сидко, Юрьев дружинник, с вестью, что князь собирает ратных и им надлежит тоже послать кого-то в полк кроме него, Сидора.
Сидели за столом в большой горнице, ели. Обожженные солнцем, изъеденные крылатой нечистью, едва отмывшие загрубелые ладони. Лутоня в сердцах ударил по столу дланью. — И подождать никак? Вы, с вашим Юрием, хозяйство на дым спустите, кто вас, дурней, будет кормить?!
