Юрий (незаконченный роман) - Балашов Дмитрий Михайлович (книги бесплатно TXT) 📗
Неизвестно, какая беда вывела его из числа деятелей своего времени. Возможно — психическая неполноценность. Могла быть и неполноценность физическая — княжичи той поры все должны были уметь рубиться в битвах и крепко сидеть в седле. Да и неизвестно к тому же, не перенесла ли его мать в пору беременности (первой!) какую-то психическую травму — возможно, в связи с предсмертными художествами своего отца. Не будем придумывать! Ушедший в монахи Иван был, во всяком случае, уже по этому одному не безумен и давал себе отчет в своих действиях. Да и дожил-таки до 30 лет! От чего он умер — не знаем, мор к тому времени на Руси уже почти прошел…
Дмитрий Шемяка поминал его по случаю еще в 1440 году, а значит, были какие-то основания, кроме обычных родственных, среди бурных событий времени, не забывать о покойном старшем брате.
И то, что умер Иван не в Троицком монастыре, а в Галиче, стольном городе своего отца, тоже говорит о многом…
Были ведь случаи — и не мало! — когда вполне здоровые люди из боярских и княжеских семей отрекались от богатства и почета, присущего званию своему, и уходили в монастыри, в затвор, в безвестность. И далеко не все из них прославились подвигами иночества, воздвигли новые обители и тем оставили свой след в скрижалях истории!
Так что не будем выдумывать. Был первенец у Юрия Дмитрича, по неясным причинам отрекшийся от утех и забот княжеской судьбы и ушедший со временем в монастырь. Ну а почему в Троицкий, где Юрий выстроил огромный по тем временам каменный храм, украшенный Юрьевым рачением живописью Андрея Рублева, — и объяснять, думаю, не надо. О сыне этом своем Юрий всегда думал со смутным ощущением — самому было неясно — какой? — вины. Вины и жалости, хотя Бог весть! — нуждался ли Иван в жалости своего отца?
Вот и сейчас, одолев многодневный путь от Звенигорода до Галича, вымокши, едва не утонув на переправе через Волгу и подъезжая, уже когда все стало знакомо вокруг, Юрий с привычною болью подумал о сыне. С болью и каким-то новым беспокойством, ибо предвидел трудный разговор с Иваном по возвращении своем — разговор о княжеской пре, о ссорах и сварах в семье Дмитрия Донского, против которых Иван был настроен решительно, полагая, что всё то дела Божьи, неподвластные человеку, а Божью волю надобно принимать без спору…
Но вот в разрыве лесов запоказывались все еще покрытые не сошедшим до конца снегом пашни, канавы, полные воды. вылезающие из-под снега объеденные костяки павшей скотины, вытаивший человеческий труп в ремнях и рванине, видно, по зиме еще погибшего черною смертию странника (кони, заполошно всхрапнув, шарахнули вбок, и бег саней пронес мимо облако смрада от разложившейся человеческой плоти). И уже подступали деревни к санному пути, избы, крытые темною волглой соломой, берестою, тесом и дранью, кое-где осевшие, редкие по весне стога, жердевые ограды поскотин и огородов и опять избы и кучки селян, уцелевших, выползших на свет Божий узреть своего князя, приветливо машущих ему рукавицами и шапками, и солнце, и сойки, и взлетающее с дороги с утробным карканьем воронье, и те вон, кони с жеребятами, выпущенные из стаи ради погожего весеннего дня, и мужик с возом дров, правящий в город и съехавший на обочину, дабы пропустить несущийся на рысях княжеский поезд и толпу верхоконных за ним.
Отгоревали еще одну зиму, не вымерли от «черной», теперь — выстоят! Сердце забилось учащенно, скоро — город, свой, ведомый до каждого бревна городской стены, город, им построенный и потому особенно паче Звенигорода любимый. (И всегда-то человек дело рук своих любит более того, что досталось ему по наследству или по дарению, — ибо в том, что наладил сам, заключена частица и твоей души.)
Поля, холмы… Яснеющие в весеннем воздухе главы церкви Спаса, крепостные валы и рубленые городни с шатрами башен над ними. И где-то начинает бить колокол (вестоноши обогнали князя на три часа), и уже вереницею выходят из ворот крепости встречающие. Юрий приосанился, подосадовав мельком на себя, что не сел в седло в виду города — но не теперь же, перед очами гляделыциков, выбираться из саней! Но вот уже и подголоски вступили в дело. Красным колокольным звоном встречает город своего князя, и сердце оттаивает с каждым ударом.
Далее все по чину: благодарственный молебен в храме (игумен Паисий — и тот приехал встречать!), баня, трапеза многолюдная, шумная, с боярами и дружиной. Осторожный после разговор с избранными боярами, озабоченными паче самого князя могущими быть пакостями от московской господы, тянущей к Софье и ребенку Василию. И только уже поздно вечером — сын.
— Батя, ты надумал спорить о вышней власти с Василием?
— С десятилетним мальчиком не спорят! С Софьей и Витовтом!
У сына были сальные волосы — редко и как-то неумело мылся Иван, угри портили его, так-то поглядеть — красивое лицо… Юрий всегда вздрагивал, когда видел сына после долгой отлучки.
— Голова болит? — вопросил Иван, горбился, кутая руки в рукава.
— Сейчас лучше!
— А ты подумал, что бы тебе сказал игумен Сергий? Ведь от одного тебя — токмо от тебя! — с нажимом повторил Иван, ищуще вглядываясь в лик родителя, — и состоит вся нынешняя пря!
— Не токмо! — Юрий отвечал спокойно, стараясь не поддаваться (гневаться на Ивана и вовсе нельзя было!). — Ратники, посад, многие бояре за меня!
— А дальше? — не отставал сын. — Ну, ты победишь, сядешь на столе Владимирском… А после тебя кто? Василий Косой?
Нахмурился Юрий. Вопрос был не в бровь, а в глаз — сам думал почасту, тем паче после ссоры с Василием: кто будет вослед ему? Кому передаст он власть, земли, десятки тысяч людей, поверивших в него? Что-то было не то и не так во всем, что происходило нынче на Москве! Может, он и не прав в самом деле. Что сказал бы великий старец, поболе тридесяти летов отошедший к праотцам!
— Ты еще и не родился на свет, Ванюшка, когда Сергия уже не стало! Что ты можешь ведать о нем!
Иван, прикрывая ладонью рот, покашлял негромко, и возразил с тихою укоризной родителю: — Я чел труд Епифания о Сергии и «Троицу» Рублевскую зрел! Дак потому…
— Ты многого не ведаешь, сын! И у Епифания далеко не все сказано об игумене Сергии! Люди спорят всегда, и на том почасту стоит земля! Нет большей беды, чем власть, не встречающая себе отпора, нет большего зла, чем то, которое может натворить правитель, перед коем токмо холопски преклоняют все ниже него сущие! А тут и гадать не приходит! Уступим — получим Витовта с польскими панами и католическими попами, и не станет Святой Руси! Сергий рать на Куликово послал! А ратью той не Мамай правил. Самого Мамая направляли фряги-католики! Не с Ордою, а с Римом дрались мы в пору ту! И нынче грядет на нас та же беда!
— Того не ведаю! Но спор ныне — о вышней власти, и ты приехал сюда, не остался на Москве! Стало, не веришь, что за тебя тамо станут многие! И Паисий…
Юрий, не сдержавшись, молвил резко: — Старец Паисий держит руку Москвы! Решил бы Фотий инако, и Паисий бы переменил! А что решит Фотий, ежели в Царьграде одолеют сторонники унии с Римом? Не ведаешь? И я не знаю того! Большие дела грядут, сын! Грозные дела! И не отроку десятигодовалому решать их! Софья с присными погубит страну, и мы все будем в ответе за то!
Иван молчал. Смотрел на отца хмуро, смаргивая. (Точно собака на хозяина! — пришло сравнение, и у Юрия неволею защемило сердце. — Что ты можешь, что ты тщишься решать, сын, ежели сам отвергся от власти и чаешь одного — уйти в монастырь, покончив счеты с княжеской участью своей!)
— Будет кровь, батюшка! — тихо молвил Иван. — Нехорошо, когда русские люди воюют друг с другом! Сам же ты говорил. И паче того — настанет и возрастет взаимная злоба в людях! На радость дьяволу и на погибель русской земле!
— Отец завещал! Слышишь, отец завещал мне править вслед Василию! — вновь не сдержал гнева Юрий.
Иван сидел, низко опустив голову так, что его давно немытые сальные пряди долгих волос вовсе заслонили лицо. И вдруг тяжелая капля упала на столешню. За ней вторая, третья. Сын плакал молча, сидел и плакал, не сдерживая слез.
