Взыскание погибших - Солоницын Алексей Алексеевич (лучшие книги .txt) 📗
Сели на коней, и Глеб, встретившись взглядом с гонцом, спросил его:
— Как тебя зовут?
— Горясер.
Имя это ничего не сказало Глебу.
От опушки леса дорога вела к крутому берегу Оки, на котором за бревенчатым забором стоял Муром.
Когда Глеба привезли сюда, город показался ему мрачным и неуютным. Здесь не было, как в Киеве, ни светлого княжьего терема, ни каменного храма. Да и дома выглядели не так, как в родном городе: срубленные из тяжелых мощных бревен, почерневших от дождей и снегов, они стояли прочно, кряжисто, как и лес, окружавший Муром. Но странное дело — чем дольше жил здесь Глеб, тем больше он не только привыкал к самому виду города, но и к укладу жизни, который теперь казался ему куда более разумным и естественным, чем в Киеве. Муромчане растили хлеб, охотились, рыбачили, бортничали, занимались бондарным и столярным делом, и вся их жизнь была устроена так, чтобы трудом добыть себе все необходимое, без той роскоши, пиршеств, боярской похвальбы, какие были в Киеве. Поэтому и тяжб, обид, зависти в Муроме было куда меньше, чем в стольном граде. Видя это, Глеб рано понял, что править здесь надо так, чтобы не мешать самому ходу здешней жизни. Не стал он затевать и постройку нового терема, как того хотел отец, а велел возвести деревянную церковь с колокольней, и славно ее сотворили муромчане.
Глеб решил выезжать завтра же с небольшим отрядом, чтобы побыстрее добраться до Киева. Он приказал готовиться к дороге и стал собираться сам, раздумывая, не найдется ли у него снадобий, каких нет у Анастаса. Сразу вспомнился травяной настой, которым отпаивала его сестра Василько Ива, когда он, охотясь на кабана, провалился под лед. Это произошло ранней зимой. Река уже покрылась льдом, и Глеб, охваченный азартом, побежал за раненым вепрем, чтобы вернуть его к берегу. Внезапно лед треснул, и Глеб ушел под воду. Выбрался он сам, но пока добрался домой, пока отогрелся, хворь уже взяла свое, и ночью началась горячка. Василько позвал Иву. Она поила Глеба целебным настоем, сидела у постели князя, ухаживая за ним до тех пор, пока он не поправился.
— Василько, покличь сестру, — сказал он, выйдя в гридницу. — Пусть снадобье свое принесет. Возьмем и жиру медвежьего, и меду нашего возьмем — он лучше киевского. Ягод еще надо взять — клюквы, брусники. Нет у них такой хорошей ягоды.
Повар Торчин, брюхатый, как беременная женщина, с оплывшим лицом, на котором едва были видны узкие глаза, проходил мимо и слышал слова князя.
— Не волнуйся, князь, все возьмем, — сказал он, улыбаясь. — Гусь возьмем, кабан возьмем — мясо лучше любой ягода!
У него были редкие усы, тощая бороденка. Однажды Глеб случайно увидел, как Торчин зарезал коня. Конь этот, Буланка, захворал и стал чахнуть. Глеб ездил на Буланке, и ему было жаль коня, как человека, и он долго не разрешал убивать его. Зарезать коня решили втайне от Глеба, но он как раз шел мимо конюшни, когда Торчин вывел Буланку за постройку, что-то приговаривая на торкском языке и оглаживая коня широкими толстыми ладонями.
Буланка, почувствовав смертный час, вздернул морду и заржал. Торчин с неожиданной проворностью выхватил узкий нож и снизу ударил коня точно в сердце. Нож блеснул лишь на мгновение, и когда Торчин выдернул его, скаля зубы и щетиня редкие усы, Буланка закачался и стал оседать, а повар проворно подставил под грудь коня бадью, куда полилась темно-красная кровь. Буланка повалился, Торчин насел на морду коня задом, а на передние ноги коня накинул аркан и крепко держал их, следя, чтобы кровь не вылилась мимо бадьи.
Глеб невольно вскрикнул. Торчин оглянулся и, продолжая скалить зубы, сказал:
— Хороший печенка будет, с кровью. Потроха тоже. Понравится тебе, кынязь.
Глеб ничего не ответил и пошел прочь.
Потом не раз он вспоминал, как падает Буланка, а кровь хлещет из его груди.
Глебу тогда было пятнадцать лет, его только что привезли в Муром. Он еще не ходил в походы с отцом, не видел, как умирают люди и кони на поле брани, поэтому смерть Буланки так сильно подействовала на него.
Торчин как будто чувствовал нелюбовь Глеба, поэтому всегда старался угодить, чтобы вызвать расположение, но этим еще больше досаждал молодому князю.
— Скажи, что еще желаешь? — спросил Торчин с потаенной враждой, которую тотчас уловил проницательный Горясер.
Это его свойство очень ценил Святополк, сделавший из обычного гридня сначала постельничего, а потом тайного соглядатая.
— Попотчуй гостя, — сказал Глеб Торчину. — Он с дороги, голоден. А меня прости, Горясер, что теперь не сяду с тобой, забот много.
Глебу хотелось поскорее увидеть Иву — он боялся, что уедет, не повидав ее.
Тревожное состояние не проходило, и он объяснил это беспокойством за жизнь отца. Глебу казалось, что надо взять в дорогу нечто важное, а он никак не может вспомнить, что. Он подошел к деревянному поставцу, сбитому из широких досок, где лежали книги. Евангелие от Иоанна, особенно им любимое, было раскрыто на том месте, где Иисус исцелил слепого от рождения и где говорилось о слепоте фарисеев — Глеб переписывал эту главу.
«Некоторые из фарисеев, бывших с Ним, — прочел он, — сказали Ему: неужели и мы слепы? Иисус сказал им: если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха; но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас».
«Как это верно, — подумал Глеб. — Не может быть праздный фарисей зрячим, потому что не видит ни мытаря, ни своей лжи».
Дверь отворилась. Он оглянулся и увидел Василию с Ивой. Она была в длинном, до пят, белом платье, перехваченном вокруг талии клетчатой шерстяной тканью. На груди пристегнут медный кружок с привесками — сустуга. Русые волосы, заплетенные в тяжелые косы, придерживались на голове венчиком — узкой медной полоской, которая, как и сустуга, матово отсвечивала. Девушка походила на брата статью, манерой смотреть открыто и прямо, но выражение глаз было совсем иное — в них скрывалось нечто такое, что заставляло думать о том, что она знает больше, чем другие, может быть, какую-то тайну, ведомую только ей.
— Возьми, князь, — сказала она, протягивая Глебу узкий кувшин, залепленный воском. — Давай отцу пить трижды в день, и хворь из него выйдет.
— Спасибо тебе, — оживился Глеб, бережно взяв сосуд. — Грек Анастас учен, а того не знает, что ты знаешь. Я бы тебя с собой в Киев взял, если бы отец верил тебе, как я верю. Не от книг истинное знание дается, хотя и без книг нельзя. Вот я переписывал…
— Князь, время не ждет! — перебил Василько.
Девушке не положено одной оставаться с чужим мужчиной, и Василько, соблюдая порядок, ждал, чтобы князь сам отправил его, хорошо понимая, что Глеб хочет проститься с Ивой наедине.
— Да, я уже собрался… сейчас. Василько, ты подожди сестру во дворе.
Василько вышел, и Глеб, решившись, сказал:
— Тебе одной хочу довериться, ибо мучает меня предчувствие, будто должно случиться что-то тяжкое. Вот пока ждал тебя, подумал: «Может, уже и нет в живых отца!»
Ей захотелось подойти к нему и утешить. Она видела его глаза, полные тревоги и боли. Но нельзя подойти к князю.
— Если не найдешь отца в живых, будь рядом с Борисом.
— На Бориса у меня вся надежда, — оживился Глеб. — Только бы ему вернуться в Киев, прогнав печенегов. А если задержит его поход, Святополк… Ну все, все, не буду, не о том мне надо сейчас с тобой говорить. Помнишь ли, когда птиц ловили, я тебе про деда Святослава рассказывал? Что он женился на ключнице Малуше, помнишь?
— Дед твой был сердцем вольный. А ты поступишь, как отец велит.
— Да, его не ослушаюсь, но только не будет он врагом счастью моему. Лишь бы выздороветь ему! Знаешь, я теперь чувствую свою вину перед ним: вот бы мне раньше к нему поехать! Ведь хотел, да все откладывал. Почему? Живем в заботах о мелком, ничтожном, а главное забываем.
Она хотела отдать ему оберег, но вспомнила, что он носит крест и не верит в других богов, кроме своего. Что ж, пусть Он защитит его, если и вправду такой всесильный.
