Евпраксия - Антонов Александр Ильич (бесплатные книги полный формат .TXT) 📗
— Кто вы и зачем ломились во дворец?
Ещё на рассвете, когда «монахи» пришли в себя, они сговорились во всём признаться, покаяться и просить императрицу, чтобы она отправила их к королю Конраду.
— Мы будем преданно служить ему, государыня. А когда он пойдёт ко гробу Господню, мы отправимся с ним.
Евпраксия подумала, почему бы ей не исполнить просьбу воинов императора: пусть теперь послужат его сыну. Однако сказала:
— Если вы поклянётесь на Священном Писании, что нет среди вас николаитов, то быть вам при короле Конраде.
С ответом пленники замешкались. Они переглядывались меж собой. И Евпраксия поняла, что от них можно ждать только обмана, потому что не мог император послать на её похищение воинов, не связанных с ним клятвой. Молчание затянулось, и Евпраксия поняла, что перед нею сектанты.
— Хорошо, у вас есть время подумать, — сказала она. С тем и ушла.
Вечером того же дня Евпраксия пришла к пленникам ещё раз. И они покаялись, что все есть члены ордена николаитов. В оправдание же сказали одно:
— Мы — бедные бароны. В орден нас вовлекли силой.
— Назовите ваши имена, да дважды, а мы запомним. — И Евпраксия посмотрела на Родиона и Тихона.
Тогда бароны дважды повторили свои имена, Евпраксия велела им уходить, но при этом предупредила:
— Вы вернётесь к императору. Но помните, что на суд в Пьяченце вас позовут свидетелями.
Вид у николаитов был жалкий, но Евпраксия не проявила к ним сострадания. Она велела Тихону вывести их из Флоренции и отпустить.
И пришло время собираться в Пьяченцу. В день отъезда в город прибыл большой отряд папских воинов. Их привёл кардинал Ривьеро.
— Государыня, папе известно, что на тебя покушались. И он счёл, что этого нельзя больше допускать, — сказал кардинал, представ перед императрицей.
— Спасибо папе за заботу, — ответила Евпраксия.
На рассвете погожего мартовского дня в городе всё пришло в движение. Вместе с императрицей уезжали из Флоренции графиня Матильда, графы Вельф, архиепископ Гартвиг, многие придворные, за ними длинной вереницей следовали многие священнослужители, сотни благочестивых католиков, не было среди них лишь короля Конрада и принца Генриха. Они не хотели видеть отца.
Начало марта 1095 года Пьяченца встречала таким многолюдьем, какого не знала за всю свою долгую историю. На собор приехали кардиналы, архиепископы, епископы, аббаты, другие священнослужители из Франции, Бургундии, Германии, Италии, Венгрии. Всего собралось более четырёх тысяч иереев и священников.
Папа Урбан предполагал, что этот собор будет представительным, но ему и в голову не могла прийти мысль о том, что быть свидетелями суда над императором сочтут своим долгом более тридцати тысяч католиков, блюстителей чистоты христианской веры. И верховный понтифик порадовался тому, что печальная судьба императрицы привлекла всенародное внимание. Но была и обеспокоенность. Собрав конклав кардиналов, папа сказал:
— Братья мои, мы не можем затягивать проведение собора на многие дни. Мирянам нужны пища и кров. Где они всё найдут? Потому мы должны управиться за три-четыре дня. Завтра проведём первый совет в храме только для иереев. А послезавтра выйдем в открытое поле и начнём судебное разбирательство.
Место для открытого заседания собора было выбрано удачно. Все тридцать тысяч мирян расположились на пологом склоне горы, полукружием охватывающем чистое поле. Священнослужители заняли места у подножия склона. Для папы и кардиналов был сделан помост, и на нём поставили трон, а рядом с ним — два кресла. Кому они предназначались, никто не ведал. Миряне собрались с рассветом. Не задержались в городе и папа с кардиналами и всеми иереями. Стадом за ними прикатили император да Евпраксия, графиня Матильда, Вельфы, Гартвиг, Риньеро. Евпраксия, как всегда в особых случаях, была под белой вуалью. Но, поднявшись на помост и увидев людское море, встретившее её восторженными криками, она откинула вуаль и трижды поклонилась.
Папа указал императрице место рядом с собой. Спросил о том, как доехала. Ещё о чём-то тихо спрашивал. Море мирян колыхалось, и, словно морской прибой, докатывался до помоста людской говор. Папа ждал появления императора. Но вскоре из города примчал служитель папы и доложил ему, что император ещё утром покинул город, а куща уехал, никто не ведал. Он же, переодевшись в одежду паломника, вырядив своих фаворитов в такие же одежды, привёл на судилище свой двор вместе с мирянами и теперь затерялся среди них. Он стоял не так далеко от помоста, видел свою супругу, и сердце сто кипело от злобы. Он предполагал, каким будет приговор суда. Дважды отлучаемый от церкви, он не ждал себе пощады. Да и как, от кого было её ждать, если, кроме папы Урбана, императрицы Адельгейды, он увидел здесь клан графов Сузских, многих других родственников императрицы Берты, которые его ненавидели. Была здесь и его сестра Адельгейда, ныне монахиня, которая одна имела право осудить его на вечное заточение. Увидел Генрих и многих вельмож, дочери которых подвергались насилию на сборищах николаитов. Все они жаждали быть свидетелями обвинения.
Едва от папы отошёл вестник, как он поднялся с трона и подошёл к краю помоста. В высокой тиаре, в белой мантии с золотыми крестами, блестевшими на солнце, он казался величественным. Людское море затихло. Ни звука, ни колыхания, как в полный штиль. Служитель подал папе индюшачье яйцо, дабы повысилась чистота голоса. Папа выпил его, поднял крест и громким голосом начал свою речь:
— Благословляю вас, дети мои, боголюбивые католики, хвалю за любовь к Всевышнему и церкви и жду от вас справедливого слова в защиту крепости нравов. Мы собрались сегодня для того, чтобы предать суду недостойных имени католиков, погрязших в дьявольских кознях.
Евпраксия была, может быть, самой внимательной слушательницей, но она хорошо видела, как на склонах чащи внимают каждому слову папы все тридцать тысяч мирян. Слушая папу, она с волнением ждала того момента, когда он умолкнет и позовёт её сказать обличительное слово. Господи, как много она думала об этом мгновении. Сколько было сомнений, страха, неуверенности в себе донести до тысяч верующих наболевшее, выстраданное. Она просила Всевышнего укрепить её мужество, не дать себе сбиться на жалующуюся на мужа жену. Знала она, что таких женщин в народе не любят и её не поймут. Она не хотела также услышать взамен на её жалобу слова сочувствия и жалости. Нет, она хотела пробудить в людях лишь жажду справедливости. Только она принесёт державе пользу, только опираясь на справедливость, суд над императором обретёт божественную силу. Размышляя и по-прежнему вникая в каждое слово, сказанное папой Урбаном, она помолилась в душе Богородице, и когда, наконец, понтифик позвал её, она была готова сказать высокому суду то, что терзало её душу.
Папа Урбан подошёл к ней, подал руку. Она встала и подошла с ним к краю помоста. Папа сказал:
— Дети мои, вот перед вами помазанница Божия императрица Адельгейда-Евпраксия. У неё есть что сказать о великом долге государя и государыни перед своими подданными. Внемлите же ей со вниманием!
Евпраксия смотрела в лица людей, стоящих близко у помоста, и с каждым мгновением становилась спокойнее, умереннее в себе. Она увидела тётушку княгиню Оду и слегка поклонилась ей и даже улыбнулась. И всем показалось, что это она им улыбается, И засветились, заиграли лучи взаимного притяжения. Лица мирян стали совсем близко, и Евпраксия, как в кругу любезных людей на посиделках, повела речь.
— Слушайте все, — сказала она так, как обращаются к народу на Руси великие князья, — мне ли, вашей молодой матушке, печалиться о своей судьбе и показывать вам свои раны, когда долг мой отдать вам на службу всю свою силушку. Токмо так поступают на Руси великие князья и великие княгини. Потому говорю вам по-матерински. Чада мои родимые, очистим нашу жизнь от скверны, коя завелась среди нас, убережём наших дочерей и сыновей от надругательства и позора, изгоним из наших домов и земель сектантов николаитов. И тогда сохраним в чистоте наши души и наши сердца... — Голос Евпраксии звонко долетал до самых высоких склонов горы и был слышен всем. И сама она, освещённая полуденным весенним солнцем, была видна так зримо, будто стояла с каждым мирянином лицом к лицу. Её белая вуаль лежала на плече, её пшеничного цвета волосы отливали золотом, и многие потом божились, что видели над её головой нимб. Она казалась всем высокой и стройной, с огромными серыми бархатными глазами, она улыбалась, и все видели ямочки на её прекрасном лице. Миряне уже полюбили свою императрицу. И ей не надо было рассказывать о том, какие муки, какие надругательства, какой позор и насилие претерпела она от своего супруга. О них уже давно знала вся Римско-Германская империя. Потому собравшиеся со всех земель благочестивые католики уже налились гневом, возмущением и страстью покарать нечестивою мужа — пусть он даже император — наказать за муки и надругательства, которые он причинил их матушке, разорить заодно поганую секту.
