Колесница Гелиоса - Санин Евгений Георгиевич (книги онлайн .txt) 📗
— А у нас говорят — не рой другому яму, сам попадешь в нее, — хмуро заметил Лад, прекращая бесполезные попытки освободиться от наручников.
— Так ты кузнец? — проверив напоследок, крепко ли держит цепь Эвбулида, перешел к Сосию пожилой мужчина.
— Да! И ты тоже? — по-приятельски спросил бывший вольноотпущенник.
— Раб! — коротко бросил кузнец. — И ты — раб. Все мы тут рабы…
Он аккуратно приложил к ногам своего коллеги бронзовые полоски и точными ударами начал заковывать Сосия в изготовленные на совесть в его афинской мастерской кандалы и наручники.
Эвбулид тем временем ошеломленно смотрел на свои руки и ноги, отказываясь верить собственным глазам.
Он, свободнорожденный эллин, видевший такие оковы на сотнях, тысячах рабов и считавший это естественным и справедливым, вдруг сам оказался в положении последнего из беглецов, которого хозяин в наказание приказал посадить на цепь.
Он — Эвбулид, герой Карфагенской войны, гражданин великих Афин, тезка, а может даже — как любил он утверждать — и далекий потомок знаменитого скульптора Эвбулида и не менее известного оратора, противника самого Демосфена, Эвбула — раб?!
Такой же ничтожный, презираемый и беззащитный, как все эти варвары — фракийцы, далматы, геты?..
Как тот самый раб, которого нашел умирающим на улице Фемистокл?
Как Армен?!
Он повернулся к Аристарху, чтобы поговорить с ним и услышать хотя бы слово сочувствия, но увидел, что лекарь, даже закованный, сидел в знакомой позе со скрещенными ногами и умиротворенной улыбкой на губах.
Эвбулид со смешанным чувством умиления и возрастающего раздражения к этому поражавшему его упорством в достижении цели и бесчувственностью к собственным бедам человеку лишь удрученно махнул рукой. Услышав бряцанье своей цепи, откинулся спиной к стене и тоже закрыл глаза.
«Раб!» — с невыразимой тоской понял он, с трудом удерживая себя, чтобы не закричать от собственного бессилия.
Крышка люка лязгнула, и послышалось шлепанье босых ног по ступеням.
Эвбулид открыл глаза, и в первый момент ему показалось, что он уснул и видит сон. Трое дюжих рабов стащили вниз и поставили на середину трюма бочку воды, большую амфору с вином и несколько тазов, доверху наполненных вареной морской рыбой.
Увидев воду, жирных тунцов, за которых даже самые скупые афиняне, не раздумывая, развязали бы свои кошельки, Эвбулид судорожно глотнул слюну и подался вперед.
Все было продумано в этом трюме: цепь позволила дотянуться ровно до его середины.
Ослепленный жадностью, Эвбулид одной рукой схватил тунца, другой — сорвал с края бочки деревянный ковш, плюхнул его в бочку. Поднес к растресканным, дрожащим от нетерпения губам и с наслаждением пил, пил, не отрываясь, прохладную свежую воду, думая только о том, как бы побыстрее напиться, чтобы приняться за тунца…
Изголодавшиеся, измученные жаждой люди рванулись вслед за Эвбулидом и, отчаянно ругаясь, вырывая друг у друга ковши и рыбу, набросились на воду и еду.
Тщетно рабы объясняли, что рыбы много, что они принесут десять, даже двадцать тазов, если пленникам захочется еще.
Напрасно Аристарх, очнувшись и узнав, в чем дело, предупреждал всех:
— Ешьте понемногу!
В несколько минут опустошив и дочиста вылизав тазы, проглотив даже кости, пленники кинулись наверх по ступенькам и заколотили кулаками в решетку трюма, прося принести им еще рыбы.
Рабы не обманули и вскоре втащили несколько тазов с дымящейся рыбой. Заменили опустевшую амфору вина на новую, полную.
Наевшиеся досыта пленники тяжело разбрелись и разлеглись по-над стенами. Некоторые тут же захрапели, другие принялись стонать, жалуясь Аристарху на тошноту и нестерпимую боль в животе.
— Говорено же вам было — не торопитесь! — упрекал их лекарь. — Ну что вам стоило разделить эту пищу на два или даже на три дня?! И ты, Эвбулид, туда же! Ведь грамотный же человек!
Сам он, проглотив лишь пару кусочков самого нежирного тунца и запив их водой, двигался, насколько позволяла цепь, легко и быстро.
Одним он советовал немедленно пройти к отхожей бочке, предусмотрительно поставленной перекупщиком в каждом углу, и расстаться с едой, заложив в рот два пальца.
Другие, в том числе и Эвбулид, сами стремглав неслись к бочкам, схватившись обеими руками за живот.
На другой день спустившиеся в трюм рабы вынесли зловонные бочки, заменили их на чистые, внесли несколько тазов с вареной рыбой.
Теперь каждый ел столько, сколько хотел.
— А мне так даже нравится такое рабство! — икнув, блаженно вздохнул бывший ремесленник из греческой Беотии. — Такого обилия рыбы и пусть даже самого дешевого вина я не видел в своем доме по самым большим праздникам!
— Подожди! — усмехнулся пожилой гребец. — Нас еще будут по два раза на день расковывать и выводить на палубу!
— Неужели и среди торговцев рабами можно встретить людей? — слабо удивился Эвбулид.
— Людей?! — насмешливо переспросил гребец. — Да этот перекупщик, как и все торговцы живым товаром, старается только ради себя! Много ли он получит за нас после того, что с нами сделали пираты? Кому нужны изможденные, раненые, да еще и подслеповатые рабы?! Нет, теперь он будет лечить нас и кормить, словно баранов перед жертвоприношением!
— Уверен, он еще погоняет свою триеру по волнам, чтобы мы приобрели товарный вид, и получит по мине за каждую затраченную на нас драхму! — подтвердил бывший кузнец — вольноотпущенник.
И он не ошибся.
Вместо того чтобы за два дня добраться до ближайшего острова с невольничьим рынком, перекупщик, то и дело меняя курс, еще несколько суток лавировал в Эгейском море, откармливая дармовой рыбой, выгуливая на палубе своих рабов и залечивая им раны.
Наконец увидев, что большинство из них окрепли, пополнели, а лица некоторых даже залоснились от сытости, дал рулевому приказ брать курс на остров Хиос.
Разумеется, Эвбулид не мог знать этого, и новый разворот судна, от которого попадали на пол стоявшие рабы, воспринял как десятки прежних поворотов, не догадываясь, что именно он уже разделил всю его дальнейшую судьбу на две половины: жизнь свободного человека и жизнь раба.
Не обращая внимания на усилившийся топот ног на палубе, он по-прежнему вполголоса беседовал с Сосием и другими вольноотпущенниками. Строил планы, как выкупиться из неволи, не представляя еще, как это удастся сделать ему, не приученному ни к какому труду, не знающему ни одного ремесла.
Утешало его лишь одно: что и кузнец Сосий, прежде чем стать известным кузнецом и выкупиться из рабства, был ничего не умеющим подмастерьем.
Эвбулид был уверен, что жажда свободы поможет ему освободиться от этих оков, увидеть Гедиту, детей и еще пройти по таким бесконечно далеким от него теперь улочкам Афин…
— И потом, разве обязательно мне быть кузнецом или горшечником? — вслух делился он внезапной надеждой с Сосием. — Ведь я могу стать скрибой, переписчиком книг, наконец, грамматиком! Я буду писать так старательно и быстро, что почернеют пальцы, перепишу книг больше, чем все остальные рабы, воспитаю своему… хозяину прекрасного сына! И он в благодарность даст мне свободу!
— Это было бы очень хорошо и справедливо! — не глядя в глаза Эвбулиду, соглашался старый кузнец, умалчивая о том, что еще предстояло узнать и испытать этому горящему надеждой эллину. Кому как не ему, Сосию, было знать, что желание раба для его хозяина — это мышь в пустом чулане: будет сидеть молча — не заметит, а пикнет — убьет, и что нет в мире более невозможной вещи, чем благодарность господина в виде свободы.
На рассвете следующего дня триера причалила к просыпающейся гавани зеленого холмистого острова.
Привычно скрипнула решетка. Спустившиеся кузнецы заменили тяжелые оковы легкими, но не менее прочными кандалами и наручниками. Позванивая ими, зябко ежась от утренней прохлады, пленники потянулись по ступенькам наверх.
Радуясь новой прогулке, Эвбулид поднялся за ними на палубу и замер пораженный, увидев вместо бескрайнего морского горизонта гавань с полутора десятками стоявших в ней кораблей.
