Северный богатырь. Живой мертвец (Романы) - Зарин Андрей Ефимович (книга бесплатный формат txt) 📗
— Что же ты сделаешь?
— А это даже и не секрет! Есть у меня в Питере сродственник один; персона малая, но всюду вхожий и до всего близкий. Так я ему опишу: «Так, мол, и так. Есть у вас, в Питере, к примеру, живой мертвец и самое главное, что беспокойный человек. Приехал до самого государя и в неистовом виде все сделать может». Его сейчас и заберут! Он, можно сказать, и света не увидит!
Лицо Дмитрия прояснело.
— Верно! Ну, тогда орудуй! Бог уж с тобой!
Радостный Воронов потом три часа шептался с Федуловым и уехал из Брыкова в собственной кибитке.
«Нет, — думал он, — шалишь! Я — не дурак! Тогда ты меня вышиб, теперь сам плачься. Никаких таких писем я писать не буду!..»
А Дмитрий сразу успокоился. Несомненно теперь его брату уже не разгуляться в Петербурге. Ха-ха-ха! Там не поцеремонятся! Ха-ха-ха! И он заливался злобным, радостным смехом.
Любовь снова заняла в его сердце прежнее место, и бедная Маша снова стала страдалицей.
— Я не выйду, я больна! — говорила она, когда внизу появлялся Дмитрий и отец посылал за нею.
— Эй, милая, не дури! — говорил ей старик, входя через минуту в ее светелку. — Я терплю до поры, доченька! — и при этом его тусклые глаза вдруг вспыхивали недобрым огнем.
Девушка смирялась и шла вниз, где ждал ее ненавистный поклонник.
— Марья Сергеевна, — говорил он, стараясь казаться мягким, — когда же, наконец, вы взглянете на меня благосклонно!
Маша молчала, ломая пальцы в безмолвном отчаянье. Это отчаянье доходило до ужаса, когда отец вдруг вставал и оставлял ее одну в горнице с Дмитрием. Тот придвигался к ней, брал ее руки и говорил о своей любви задыхающимся от страсти шепотом. Она, бедная, отодвигалась от него. Однако его страсть мало-помалу разгоралась, и ее упорство раздражало его.
— Вы все о нем думаете — я знаю, а все-таки моей будете! Я щажу вас и жду, что вы оцените мою любовь, но вы не хотите и слушать меня. Тогда я возьму вас силой. Одно слово — и нас повенчают хоть завтра!
Маша холодела.
— О, — смущенно шептала она, — подождите немного. Может быть…
Он целовал ее руки и задыхаясь говорил о брате:
— Ах, если бы он правда умер!
«Я ушла бы в монастырь», — думала Маша, но не высказывала вслух своих мыслей.
— Долго еще кобениться будешь? — грубо спрашивал ее по временам отец.
Она умоляюще взглядывала на него и говорила:
— Подождите, папенька! Дайте свыкнуться! Ведь он терпит!
— До поры терпит, как и я! Ты думаешь, я позволю тебе дурь разводить? А? Чтобы он нас отсюда взашей погнал? А? То-то! Так брось ломаться!
— Немножко еще! — умоляла Маша и отдаляла страшный день то мнимой болезнью, то хитростью.
Кроме Марфы, вокруг нее не было никого, с кем она могла бы поделиться своими страданиями и слезами. Да и Марфа, сочувствуя ей по-своему, мало приносила ей утешения.
— Ну, и чего плачешь? — говорила она. — Все по Семену Павловичу. Да коли помер он!
— Няня, ведь это только по бумагам; он жив!
— Говорите! Слышь, по царскому указу! А ты, знаешь: Бог на небе, а царь на земле. Значит, и есть твой Сенюшка упокойник. Царство ему небесное! — и старуха крестилась.
— Что ты! Что ты! — с ужасом восклицала несчастная девушка.
— А то! Недаром я седьмой десяток живу, тоже знаю. Говорят — помер, и верь, верь и не порти глаз своих! Что в слезах-то? Смотри, исхудала вся! Щепа щепой! Право, ну! А ты лучше иди себе за Дмитрия Власьевича. Чего еще? Барин богатый, угодья всякие и тебя любит…
— Замолчи! — шептала Маша — Ты не в уме. Это все не его; это ворованное, чужое! И я не люблю его…
— И-и, матушка, стерпится — слюбится! А лучше нешто, коли волоком поволокут?
Маша в ужасе закрывала лицо руками, падала в постель и плача говорила:
— Уйди от меня! Уйди!..
Она была совершенно одинока, и все ее утешение было в слезах и молитве. Она молила о чуде: отвратить от нее страшную любовь и вернуть к ней любимого.
А время шло, и требованья отца становились все настойчивее.
Тогда Маша в отчаянии написала письмо Брыкову и переслала его к Ермолину тайком через верного Павла.
«Убегу, повешусь, но не отдамся этому злодею», — думала она, и это решение несколько успокоило ее.
А Дмитрий, потеряв надежду пробудить в ее сердце любовь, решил действовать напролом и грубо сказал Федулову:
— Вы уж постарайтесь уломать ее Чтобы через месяц и свадьбу делать!
— Да хоть завтра, — ухмыляясь ответил старик, — ведь она так только, а сама рада-радешенька!
— Ну, теперь мне это все равно Я говорю: через месяц.
XXVI
Сон в руку
Погруженный в печальное раздумье, Семен Павлович сидел в аглицком трактире, безучастно смотря на игравших на бильярде, как вдруг услышал над собой оклик: «А, мой счастливый партнер!» — и увидел стройного офицера конного полка. Он вспомнил, что против него он играл так счастливо у Грекова, и радушно поздоровался с ним.
— Левитицкий! — назвал себя офицер. — А вы, кажется, Брыков и считаетесь умерш…
Семен Павлович рукой остановил его на полуслове и горько улыбнулся.
— Да, — ответил он, — считаюсь и, кажется, не выберусь из этого проклятого счета.
— Э, что вы горюете! Вам везет! Ну да, ну да!.. В карты обыграли, Виолу похитили и вдобавок ускользнули, а мы все, как куры во щи!.. Ха-ха-ха! Кстати, вы обедали?
— Нет!
— Отлично, пообедаем вместе. Я вижу, вам необходимо рассеяться, и я развлеку вас. Петр, — крикнул Левитицкий лакею, — два обеда, — и заговорил снова: — Здесь отлично кормят и дешево. Посидим здесь, разопьем бутылочку и проедем с вами в манеж к Магию.
— Это еще что?
— Сюда всего на неделю приехал Петр Магию, замечательный ездок; он показывает такие экзерциции. Чудеса!..
Брыков совершенно не знал, куда девать свое время, и согласился провести его с Левитицким.
— Будете довольны, — сказал офицер, — а потом, если захотите, к одной прелестнице поедем. У нее и карты…
— Ну, этого я не сделаю. Для меня это очень опасно. Ведь я хлопотать приехал, а не шалить.
— Ах, да! — припомнил офицер и прибавил: — А жаль!
Лакей подал обед, и они оба стали есть, на время прервав беседу. Голодному Брыкову показалось все очень вкусным; он похвалил, офицер кивнул в знак согласия и прибавил:
— При этом дешево! Государь следит решительно за всем и, узнав, что здесь обедают офицеры, пожелал узнать и цены. Обеды были по рублю, но он приказал давать их по полтине! Теперь выпьем?
Брыков позвал лакея и потребовал шампанского. Левитицкий говорил без устали, и Семен Павлович был доволен этим: его собеседник не заставлял его даже отвечать и не мешал ему думать о своих неудачах.
— Я уверен, что ваше дело увенчается успехом! — говорил Левитицкий, переходя с одного предмета на другой. — Надо только повидать государя. Нет справедливее его человека. Могу вас уверить в этом! Недавно он разбранил у нас хорошего офицера; кричал на него, топал за то, что тот опоздал на ученье, а потом спрашивает: почему? Тот говорит: «Матушка померла», — и заплакал. Так что же вышло? Государь у этого офицера сам прощения просил да еще отпуск и денег дал. «Ты бы, — говорит, — сразу так и сказал!» А то еще недавно: есть у нас один пьяница, а служака хороший. Напился он и шарф потерял, а государь видел. «Где шарф?» — говорит, а тот: «Была бы, — говорит, — голова на плечах, да шпага, а офицера и без шарфа узнают!» Ну, скажите, с кем так можно было говорить? Нет, государь решит ваше дело! А вы не видели экзерсисов на лошади? Совсем? Удивительное искусство. Там есть девица одна, Эльза — что она делает! — и Левитицкий поднял вверх руки. — Вы вот что: как дело выиграете, возьмите да к нам в Питер! Право, у нас веселее! Вот скоро опера приедет. Опять фокусники иной раз, всегда балаганы, горы, карусель!.. И женщины, карты…
— Я женюсь! — с улыбкой ответил Брыков.
— Тогда с женой! Однако пора! Мы, знаете, с вами пешочком, для моциона! Идемте! Это, знаете, между Обуховским и Семеновским мостами. Близехонько! Ну-с!
