К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" (библиотека электронных книг .TXT) 📗
Забыв об опасной для нее толчее, незрячая ускорила шаг, чтобы приветствовать человека, который, судя по всему, был ей дороже всех.
Она уже слышала голос молодого хана, приветствовавшего ее ласковым словом «Жар-жар» — милая. И вдруг сияние на ее лице померкло, сменившись выражением отчаяния и боли. Обостренный недугом слух уловил нежный перезвон бубенцов, украшающих налобник лошади и браслеты на запястьях княжны Гюлимкан. Напрасно верный страж, заменявший девушке глаза, нетерпеливо натягивал поводок. Напрасно ластилась пятнистая Хатун, желающая представить подруге хозяина своего отважного жениха. Хрупкий цветок безвозвратно поник, из надломленного стебля крупными каплями, горючими ручьями сочились то ли сок, то ли кровь.
На красивом лице княжны появилось выражение надменного превосходства:
— Бедняжка, Гюльаим! — воскликнула она, с притворной жалостью покачивая головой. — Какое несчастье! В самом расцвете юности лишиться возможности наслаждаться красотой мира! И это в тот самый год, когда доблестный сын Тобохана собирался отпраздновать с ней свой свадебный той!
И еще раз мерянин убедился, что прекрасная воительница обладает каменным сердцем. А ведь даже у мужчин обычно хватает благородства не глумиться над поверженным врагом. Тороп заметил, как при этих жестоких словах помрачнел хан Аян. Но что поделать, разве не сам он пригласил в дом гостей!
С головой погрузившись, в размышления и наблюдения, Тороп не заметил, как на кого-то налетел. В наступившей сутолоке это было немудрено.
— Куда прешь, холопина неуклюжий!
И вслед за окриком в воздух взмыла плеть.
Мерянин успел подставить руку, поймав в кулак обжегшую запястье кожаную змею, исподлобья глядя на ее чрезмерно ретивого хозяина. Перед ним стоял крепкий круглоголовый парнишка лет тринадцати-четырнадцати, обутый в красивые сафьяновые сапожки, одетый в шелковый халат, помимо красивого кушака подпоясанный ремнем, скрепленным бляшкой с изображением Органы Ветра.
По всем правилам воинской науки нынче следовало с силой потянуть руку на себя так, чтобы наглый обидчик потерял равновесие и слетал бы носом в пыль, но Тороп уже знал, что так не поступит. Белена или какого другого взбесившегося с жиру барчука проучил бы, не задумываясь. Но этот сопляк был уменьшенной копией хана Камчибека, разве что без оспин, а людям старшего Органа, да и младшего тоже, мерянин имел все основания считать себя обязанным.
Что ж, сам виноват. Не поторопился бы совлечь с плеч тяжкую кольчугу, не получил бы. Сбрасывая ремень, ощущая, как сбегают по руке капли крови, мерянин с досадой наблюдал, как расцветает радостью лицо печенежского княжича.
Впрочем, радость оказалась недолгой.
— Улан! Ты зачем вздумал гостей наших дорогих обижать?
Маленькая, но очень ловкая и твердая женская рука отобрала у мальчишки плеть, а цепкие пальцы другой впились ему в ухо. Обиженный парень завопил от возмущения:
— Да какой это, бабушка, гость! Кощун бесталанный, невежа нетесаный. Плеткой только таких учить надобно!
— Это тебя, невежу нетесаного, плеткой учить надобно! А у твоего кощуна, чай, и свои хозяева есть! Поди прочь с глаз моих и благодари Тенгри Хана за то, что тебя не видел отец!
Тороп по опыту знал, что шкодливые внуки редко выполняют то, что велят им бабушки. Сорванец Улан приказ своей бабушки исполнил моментально, и одного взгляда на эту женщину доставало, чтобы понять почему.
Жители степи называли ее Мать Ураганов или Владычица, хотя к ней также очень подходило нареченное на роду имя Парсбит или пантера. Старшая сверстница Вышаты Сытенича, госпожа Парсбит не утратила с годами ни гордой стати, ни кошачьей гибкости и легкости движений.
Ее приподнятые к вискам глаза смотрели на окружающих с неподражаемым кошачьим прищуром, в котором, как известно, сочетаются легкая надменность превосходства и вековая мудрость, а привыкшие произносить повеления губы, скрывали в уголках лукавую улыбку. Ее лицо, прекрасное в юности, о чем свидетельствовала красота ее младшего сына, с годами приобрело чеканность лика богини из священной рощи, и даже залегающие с каждым годом все глубже морщины возле губ и глаз не могли здесь ничего изменить.
Госпожа Парсбит родила своему мужу двоих сыновей, третий пришел в ее дом позже и совсем иным путем. Но, верно, неспроста приемышу было дано имя Барс, и уж точно не просто так его везде сопровождал зверь, имеющий полное право считать мать Ураганов своей кровной родней.
Лютобор приблизился к Владычице и низко склонился перед ней:
— Здравствуй, матушка! — сказал он.
Госпожа Парсбит прижала его голову к груди, перебирая тонкими, как у девушки, пальцами жесткие пряди золотых волос.
— Здравствуй, малыш! Наконец-то степной ветер услышал мои мольбы!
Она критически осмотрела переросшего ее на полторы головы «малыша». «Исхудал, осунулся, знать, не кормят тебя совсем»! Провела рукой по еще свежему рубцу, оставшемуся от Эйнарова меча, нащупала страшный след арабской сулицы. «Когда же ты научишься себя беречь»? Затем взгляд ее внимательных, мудрых глаз отыскал в весело гомонящей, сверкающей улыбками, перевязанной морскими узлами дружеских объятий толпе новгородскую боярышню.
— Так вот она какая. Камчибек не преувеличил. Действительно хороша. И, похоже, не по годам умна.
Во взгляде матери Ураганов промелькнуло что-то похожее то ли на ревность, то ли на грусть.
— А я-то надеялась, что ты найдешь избранницу в степи.
Им было, о чем поговорить: матери и сыну. В других обстоятельствах Владычица до вечера не отпустила бы от себя своего подросшего Малыша, и ее кровные дети ничего бы не сказали: их-то она видела каждый день! Но вот проворные слуги собрали угощение, и госпожа Парсбит заняла место хозяйки дома, приглашая сыновей и их гостей отведать сочной баранины, овечьего сыра, хмельного меда и какого-то неведомого новгородцами степного напитка, приготовленного из сброженого кобыльего молока.
Когда хозяева и их гости утолили первый голод, возле очага талым весенним ручьем зажурчала беседа. Больше всего разговоров было о сегодняшней битве. Братья наперебой расхваливали друг друга, преуменьшая собственные заслуги и подчеркивая удаль и удачу других.
— А велика ли добыча? — поинтересовался хан Куря, немало раздосадованный тем, что опоздал и не сумел чего-нибудь для себя урвать.
— Только пленники и их оружие, — успокоил его Камчибек. — Эти разбойники, похоже, сами надеялись поживиться.
— Когда будете продавать, скажите сначала мне, — поднял вверх указательный палец сын Церена. — Я бы себе купил парочку!
— Зачем они тебе? — удивился Камчибек.
— Как зачем? Да хоть приставить к отаре дочери вместо прежних чабанов.
— А этих куда?
— Пока не решил, — небрежно отмахнулся Куря. — Может своим егетам[1] и отрокам отдам, пускай пристреливают руку, целясь в живую мишень, может Гюлимкан что поинтереснее выдумает.
— Продай их лучше мне, — предложил Вышата Сытенич. — Куда как выгоднее получится!
— Это разговор не для трапезы, — оскалил зубы в ухмылке хан. — Да и выгода выгоде рознь… Вы вот лучше объясните мне, — продолжил он другим тоном, — как вам удалось так своевременно повстречаться. Степь-то, чай, велика!
Братья без лишних разговоров указали на Малика. Отважный пардус в сытом довольстве дремал у огня, приоткрывая медово-прозрачный глаз только для того, чтобы полюбоваться заботливой Хатун, прибиравшей шершавым языком остатки соли и дорожной пыли с его шерсти.
— Я надеялся, что он еще не забыл запаха очага, возле которого появился на свет, — пояснил Лютобор.
— После стольких лет скитаний по чужим краям это было мудрено, — ласково попеняла сыну мать.
— Наслышан о твоих подвигах за морем! — хан Куря повернулся к молодому руссу. — Однако, — продолжал он, насмешливо оглядев видавший виды плащ Лютобора, — можно подумать, что они тебе ничего не принесли кроме славы.
Скулы молодого Аяна запылали огнем, лицо Камчибека потемнело, а госпожа Парсбит недовольно покачала головой. Один Лютобор остался невозмутим.
