Март - Давыдов Юрий Владимирович (читать полную версию книги .TXT) 📗

О черт, веко на правом глазу трепещет, не уймешь… В равелине, у самой стены, – водосток. Широкая каменная труба. Пролезут, упираясь ногами и спиною, пролезут один за другим. Прямехонько к невскому льду. Там сажень-полторы прыгнуть. Водосток прикрыт массивным рундуком. Ежели на него встать, писал Нечаев, увидишь шпиц собора, архангела с трубой. Бог даст, архангел смолчит. Да и не заметит: за полночь, говорят, и архангелы спят… Ящик-рундук солдаты сдвинут. Проверка минет, смотритель пойдет рапортовать коменданту: «Ваше превосходительство! Честь имею доложить, в Алексеевской равелине караулы его императорского величества стоят спокойно!» Поверка минет – солдаты своротят на сторону массивный ящик, откроют водосток. А караулы будут стоять спокойно, ваше превосходительство. Покойной ночи, генерал. Вам также-с, смотритель, старость не радость. И господину поручику Андрееву, чтоб в горле не першило, опрокинуть на доброе здравие полную чарку…

В крепость надо было попасть перед вечерней поверкой, прежде чем затворят до утра Иоанновские ворота.

На дворе поигрывала метель. Ветер гнал бухлые снеговые завесы. «Только версты полосаты попадаются одне», – вспомнилось Денису.

Сквозь слепящий снег крепостные стены казались ниже. Двоились тени, сливались тени, шел шорох, опасливый, вкрадчивый; и в этом шорохе, в этих тенях скользил Денис, и казалось ему, будто сильно убавил он в весе.

Казарма была в потемках. Солдаты курили, не зажигая огня. Платон уложил Дениса на койке в углу казармы, прикрыл одеялом. Колкое одеяло пахло поташным мылом.

Ударили куранты. Отзвонили куранты. Денис услышал шорох. Снег? Нет, тараканы. Он подумал: «У Саши в камере тоже тараканы». Позавчера перевели в Алексеевский равелин Михайлова и Клеточникова. Сашу заточили в самом глухом нумере.

Вишняков тронул Дениса за плечо:

– Пора.

Метель уже гуляла густо. Мгла носилась и высоко в небе, и низко, под ногами, по всему крепостному двору.

Платон шел впереди. Славный мужик Платон Вишняков. Все будет поровну, все поровну… А-а, вот они, железом обитые Васильевские воротца. За ними – пустырь, за пустырем – Алексеевский равелин.

Платон тихонько стукнул в калитку. Калитка приотворилась. На кронштейне качался фонарь. Денис различил часового, одного из своих знакомцев по Малой Пушкарской. Тот повел штыком: двигай, дескать.

На пустыре ветер рванул полы шинелей.

Лизонька билась в кашле, потненькая, красная… Казалось, давно бы привыкнуть – дети без хворостей не растут. Давно бы. Слава те, ни много ни мало, а дал бог одиннадцать душ. И привык. Но вот Лизонька, меньшая, поскребыш, заболеет – трясешься.

Смотритель Алексеевского равелина подполковник Филиппов не спал. В квартире его – жил он в крепости, в Никольской куртине, – горел свет.

Смотрителю было за шестьдесят. Он похаживал в мягких, на толстом войлоке домашних туфлях. Подойдет к дверям, прислушается. Лизоньку ударит кашель – у него в груди болью отзовется.

Ах ты господи, господи… Ему бы в отставку. А беда! Пойди-ка прокорми на пенсию всю ораву. Тут, в крепости, приличное жалованье, а едва концы с концами…

Похаживал смотритель в мягких своих туфлях, думал, не послать ли за доктором Вильмсом. Послать, что ли? Да только ведь лекарь-то лекарю рознь: Гаврила Иванович – действительный статский, в генеральском, стало быть, чине-с. Квартирует рядом с комендантом бароном Майделем, весь первый этаж занимает. Ну, придешь к нему, он выслушает вполуха, засмеется, будто давится, да и отрежет: «Кашель, жар – эка, брат, невидаль. Жива будет».

В комнатах было натоплено, а все-таки «к погоде» грыз смотрителя ревматизм. Послужи в крепости годов двадцать, не ревматизм, так чирья доймут.

Вошла Верочка, блеклая, маленькая, в морщинках, смотрителева супруга. Когда дети хворали, подполковник чувствовал себя виноватым.

– За Вильмсом, может? – спросил он робко.

– Что он, твой-то? – зашипела Верочка. – Старая кочережка.

Бог разберет, кто у нее кочережка – муж ли, доктор ли. Смотритель грустно вздохнул.

– Ты вот что, Федорыч, – сухо сказала жена, доставая из шкапа склянку с микстурой. – Оглох, что ли? Тебе он сколь раз наказывал?

– Да-да, – покорно согласился смотритель.

Генерал Майдель, комендант крепости, напоминал не единожды: «Иметь бдительность». Добрый человек барон, за здорово живешь никогда не потяготит, но в последнее время, особливо как злодейское-то покушение произошло, все страшится, все напоминает, чтоб почаще караулы поверять.

– Ну? Лень вперед нас родилась? – зудела жена, отмеряя капли. – Все равно уж не спать.

Филиппов опять вздохнул. Метель на дворе, ветер воет, сыростью проймет, как ни кутайся. Да и чего там такое приключится? Мышь не проскочит. «Нумер пятый» смирный. Новенький тоже, кажись, не из буйных, а тот, изменщик, что в Третьем отделении чиновничал, совсем тихоня… И караулы стоят спокойно. Правда, не в пример временам Николая Павловича солдат пошел. У, тогда: десять убей – одного выучи. А нынче прежней чистоты в службе не увидишь… Да-с. Метель на дворе, сырость. Смотритель зашаркал в сени, где разметался, похрапывая, денщик.

Ну подлец, прямо-таки муха цеце… Смотрителя восхищала Игнашкина способность дрыхнуть где ни попало, когда ни попало.

– Встать, дикарь эдакий!

«Дикарь» вскочил, вытаращился:

– Точно так, ваше высокородь!

– «Точно так, точно так»… Сейчас жа марш к господину поручику. Скажи: пусть в равелин.

– Слушаю, ваше высокородь. – Денщик прикрыл ладонью зевок. Зевая, он всегда конфузился. – Точно так, Да только, осмелюсь заметить, они, должно, нездоровы-с.

«Нездоровы-с»! Поручику Андрееву по такой пакостной погоде как не выкушать? Очень даже понятно, ежели выпил.

– Ладно. Ступай,

Денщик натянул шинельку, уже взялся за дверную ручку, как вдруг брякнул звонок.

– Вот они сами-с, – сказал Игнат, отворяя дверь.

И верно, пришел поручик Андреев, помощник смотрителя Алексеевского равелина. Ростом верста коломенская, лицо испитое, усищи преогромные. Смотритель относился к Андрееву по-отцовски, по-домашнему и, признаться, малость его побаивался.

– Что такое, Женечка?

Поручик зыркнул на денщика, тот мигом исчез.

– Был у меня сейчас комендантский писарь, – вполголоса сообщил поручик, – ну шепнул по дружбе: генерал намерен смотр бдительности…

У Филиппова челюсть дрогнула. Захлопотал, туда-сюда.

– Игнашка! Игнашка!

Верочка выглянула, руками всплеснула:

– Тише! Тише ты! – И к поручику: – Верите ли, вот сию секунду: возьми, говорю, дирекцию в равелин.

Поручик аккуратно улыбнулся в усищи: смотрительша, полковая дама, направление по-военному «дирекцией» зовет.

– Не беспокойтесь, Вера Семеновна, у нас в равелине-с… – Он помахал пальцем.

– Знаю, знаю, батюшка, а все ж береженого бог бережет.

– Это уж точно-с.

Смотритель и поручик вышли из дому.

На дворе дожидались унтеры с фонарями в руках.

– Беги, – дыхнул Вишняков.

Денис рванул его за рукав, они ударились наискось к Неве.

– Сто-о-ой! Сто-ой! – орал поручик Андреев, вымахивая от Васильевских ворот.

Сворачивая на речной лед, Денис обернулся и выстрелил. И тотчас с Зотова бастиона наобум шарахнули из ружей, пули вжикнули остро и весело, как косы по росной траве.

«А, черт, убьют…» Поручик скрючился, однако не остановился, только загреб рукой, крикнул унтерам:

– Давай!

Невский лед стоял в торосах, в рыхлых снеговых перекатах; беглецы и преследователи вязли в колком, как битое стекло, снегу.

Метель взыграла пуще прежнего, должно быть, напоследок перед весною, крутилась, неслась, то по загривку нахлестывая, то наотмашь – по скулам.

Денис с маху грянулся об лед, расшиб лицо, вскочил, выхаркнул зубы. Вода из колдобины залилась в сапоги.

– Шинель… – хрипел Вишняков. – Скидай шинель!

Оба сорвали с себя шинели, наскочили на сугроб, перевалились кулями и опять побежали, согнувшись, как под клинком.