Взятие Измаила - Шишкин Михаил Павлович (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
Я стоял в коридоре с полотенцем на шее, ожидая своей очереди и вглядываясь в черноту за стеклом, отражавшим заспанных людей, которые, пошатываясь, несли проводнику белье.
У меня было странное ощущение, что на вокзале меня сейчас встретят Герцен и Витберг, в тулупах и валенках, подмерзшие, приплясывающие. Гений места. Почему-то думалось, что вот скоро буду бродить по их улицам, смотреть на их церкви, на их небо, деревья, снег, и все это сблизит нас, преодолеет эпохи и смерти, и я увижу и пойму что-то такое, что увидели и поняли здесь они.
В туалете на полу была лужа, и приходилось стоять на каблуках, вздыбив носки. Труба слива обледенела, в глубине узкого туннеля мелькали шпалы. Вагон так качало, что струя разлеталась, обрызгивая. Воды не было, так что вышел на платформу города Кирова неумытым и с нечищенными зубами. Проветрил рот морозцем.
Встречал меня комсомольский обкомовский инструктор. Он был молод, гладко выбрит, округл и красноглаз. И казался чем-то сбитым с толку. Может быть, моим видом, не положенной по рангу бородой? Во всяком случае, извинившись, попросил предъявить журналистское удостоверение.
– Для порядка, Михаил, вы понимаете…
Мы направились к машине, ожидавшей на площади перед вокзалом. Я шел за ним, догоняя клубы пара с привкусом вчерашней водки.
В черной «Волге» было жарко натоплено. Шофер тоже был молод, гладко выбрит и округл и так похож на инструктора, что казался его младшим братом.
– В обком! – бросил инструктор.
Я пытался рассмотреть по дороге город, но видел только темные улицы, сугробы и предрассветные угрюмые толпы на автобусных остановках.
– Значит так, Михаил, – обернулся с переднего сиденья инструктор. – Сейчас приедем, позавтракаем. В девять к первому, затем, может быть, если захотите, посмотрите наш Киров, а потом к вашему герою. Это часа три на машине. Мы уже дали распоряжение, там вас ждут. А завтра или послезавтра, как сочтете нужным, позвоните нам и за вами вышлют машину. Договорились?
– Договорились.
Я приехал писать очерк о Сергее Мокрецове, солдате, служившем в ГДР и спасшем немецкую девочку, которая провалилась под лед. Я нашел заметку о награждении советского солдата медалью за спасение утопающего, просматривая подшивки немецких газет, и, пока главный согласовывал тему с Министерством обороны, парень уже успел демобилизоваться, так что командировка в Берлин вдруг обернулась поездкой в вятскую деревню с каким-то щедринским названием
– Обленищево.
В обкомовской столовке ели гнутыми солдатскими ложками, а в туалете не было ни бумаги, ни кружка на унитазе, так что пришлось вырывать листы из блокнота.
Первый секретарь Кировского обкома ВЛКСМ тоже оказался молод и гладко выбрит, но только еще более округл и красноглаз, и был, наверное, старшим братом шофера и инструктора.
Он сдавил мне руку, дыхнув перегаром, усадил в кресло и принялся бодро докладывать о достигнутых за последний период успехах, бросая на меня пытливые взгляды, мол, что за столичная птица такая и до какой степени надо ее бояться.
– Впрочем, вас, наверное, – перебил он сам себя, – больше интересуют вопросы культуры?
И стал рассказывать, как кировчане возрождают народные традиции: по инициативе какого-то молодежного театра при каком-то ДК в этом году они собираются устроить костюмированные народные гуляния – проводы зимы, и для участия в массовых мероприятиях привлечены курсанты местного военного училища.
– Сегодня как раз привезли заказанные костюмы, так что с завтрашнего дня начинаем здесь у нас на площади репетиции. На обратном пути увидите. Может, и про это напишете?
Я вежливо поблагодарил и отказался, сославшись на то, что у меня конкретное задание. Когда я высказал желание просто прогуляться в одиночестве по городу, он сразу бросил взгляд на инструктора, сидевшего у дверей на краешке стула:
– Вот и прекрасно! А Александр вас проводит! Покажет вам наш красавец!
Он снова стиснул мне руку и, стараясь дышать в сторону, пожелал:
– И огромных вам творческих успехов! А журнал ваш читаем и любим! Отличный журнал! И очень нужный! Особенно сейчас!
Я пошел к выходу, и стекло шкафа с какими-то переходящими кубками отразило, как первый погрозил инструктору кулаком.
Когда мы вышли, широкую площадь перед обкомом уже заливало морозное северное солнце. Воздух цапал за нос и уши.
Отделаться от инструктора не удалось.
– Вы поймите, Михаил, – сказал он доверительно, – я ведь за вас отвечаю.
Делать было нечего, пришлось гулять вдвоем. Шли не спеша мимо сугробов выше людей и мимо людей угрюмее сугробов. Дома были обыкновенные, сталинской застройки. Я сказал, что хочу посмотреть старый город, что-нибудь, что еще сохранилось с герценовских времен, и Александр повел меня к Преображенскому монастырю.
По дороге он вдруг спросил меня:
– А что там у вас в Москве творится с нацистами?
– С нацистами?
– Ну да, с нацистами.
– Не знаю. А что?
И он рассказал мне, что весной к ним поступило из Москвы распоряжение во что бы то ни стало предотвратить выступление нацистов, ожидавшееся 20 апреля, в день рождения Гитлера. Что за нацисты, откуда взялись – никто не понял, но раз пришло распоряжение, нужно выполнять. Создали штаб, созвали актив, составили план мероприятий. Отменили 20 апреля занятия в школах, чтобы дети сидели дома и не выходили на улицы. Провели на всех предприятиях и во всех учреждениях закрытые партсобрания, мобилизовали общественность, дружинников, создали отряды добровольцев. В назначенный день милиция оцепила весь центр, туда пускали только по специальным пропускам. Слухи сделали свое дело, и на улицы вышел весь город, пришли все школьники и пэтэушники с велосипедными цепями – бить гитлеровцев. Началась давка. Милиция стала разгонять толпы. В панике стали топтать друг друга. Были жертвы – двух мальчишек задавили.
– И вот мы все никак не можем понять, – говорил Александр, – что это у вас там в Москве за нацисты объявились?
В Преображенском монастыре жили. Во дворе висело задубевшее белье. По углам дымились на морозе помойные кучи. С купола кафедрального собора, обшарпанного, поросшего березками, странно полусвешивался сбитый крест – висел на луковке вниз головой, будто убитый, зацепившись ногой за стремя, разбросал руки.
В УАЗе было жарко натоплено, и меня быстро сморило после бессонной вагонной ночи. На укатанном снежном шоссе укачивало, как на волнах. На какую-то минуту в полудреме представилось, что это не обкомовский УАЗ, а кибитка мчит меня куда-то версту за верстой – и вот сейчас перебежит дорогу шальной заяц, и возница посмотрит испытующе на меня, мол, что, поворачивать? А я ему: «Пошел!» И мы поедем дальше, навстречу морозному, скрытому вон за тем ельником будущему.
Потом шофер включил магнитофон, и запела Пугачева.
Пугачевская кибитка… Заячья шинель…
Я заснул.
– Слышь, корреспондент, приехали! – шофер ткнул меня в бок. – Облянищево.
Он произнес название деревни с ударением на «бля».
Засыпанные снегом избы. Собачье дерьмо на подтаявшем насте. Дымы, подпирающие низкое небо.
– Что это? – спросил я, глядя на избу с флагом, у которой мы остановились.
– Начальство. Вас там ждут.
Из избы выбежали несколько человек в телогрейках и ушанках. Меня потащили, отнимая сумку, в дом.
В комнате, обклеенной графиками и плакатами, какой-то щуплый человечек с лицом, как жеваная бумага, наверно, их начальник, осклабившись и клацая остатками черных зубов, подталкивал ко мне такого же щуплого, с таким же изжеванным лицом и с такими же черными зубами. При этом что-то тараторил, прикусывая окончания, так что я скорее догадывался, чем понимал. Наверно, он хотел сказать:
– Вот он, наш герой! Серега, не робей! Корреспондент тебя не съест!
Все гоготали.
И опять эти люди в телогрейках показались мне братьями – все с жеваными лицами, щуплые, беззубые, осклабившиеся.
Серега повел меня по узкой утоптанной тропинке между сугробами и поваленными заборами к своей избе.
