Хэда - Задорнов Николай Павлович (читать книги онлайн .TXT) 📗

Глава 21

ГОРЕЛОЕ МЯСО

«Хотя законы остаются прежними, но теперь, мне кажется, прежних строгостей уже нет, – написал Гошкевич по-китайски. – Как вы думаете об этом?» Зная, что возможно подслушивание, Осип Антонович ведет беседы частью устно, а частью письменно.

Месяц назад Гошкевич познакомился со странным монахом. Имя его Точибан Коосай. Он же – Масуда Кумедзаэмон.

Монах довольно молод, явно умен, кажется любитель сакэ. Говорят, его видели оборванным, но сейчас он одет опрятно, в порядочном, даже дорогом халате из темного шелка.

Гошкевич просил его купить детские учебники по географии Японии.

Точибан вернулся вчера с главного государственного тракта Токайдо, все принес, что смог достать: детские учебники по географии и план Эдо. Карту Токайдо достать еще не удалось. Пытался, но неудачно. Его заподозрили и чуть не уличили. Пришлось поспешно скрыться.

«Исповедование христианской религии до сих пор строго преследуется», – написал на том же листе Масуда. При этом он уловил взгляд Гошкевича и скривил лицо, как больной, явившийся с жалобой к зубному врачу.

«Вспарывание живота почти исчезло и к этому более не принуждаются?» – написал Осип Антонович.

Опять бонза быстро и умело ответил иероглифами: «К приказанию о сеппуку [56] правительство прибегает теперь редко. Все христиане беспощадно наказываются. Очень опасно совершать в Японии христианские богослужения».

Как художник, легко, красивыми движениями набрасывал он черные столбцы иероглифов со щегольскими воздушными завитками окончаний. Любил монах и смысл и стиль письма. При этом лицо его оставалось невыразительным, как доска или лопата, и он все узил глаза, стараясь приглушить их живое выражение.

«Я вам могу рассказать про случаи, которые происходили недавно у меня на глазах».

Точибан отложил кисть и с удовольствием пригубил из чашечки.

– Я очень люблю сакэ, – сказал он, и лицо его смягчилось, глаза заблестели откровенно.

– Это то, что вы хотели рассказать мне прошлый раз? – вслух спросил Гошкевич.

– Да... но я немного... Ира-ира [57]...

«Очень боюсь, что узнают, что я передал вам книги и карты. Очень строго запрещено сообщать что-нибудь иностранцу про Японию. Даже эти карты из детских учебников – большой секрет!» – быстро набросал он и огляделся по сторонам, на дверь, открытую в сад, и на растворенные окна.

В маленьком шинтоистском храме и в саду и этот час никого не было. Он продолжал:

– При мне пытали восемь христиан, которые были пойманы в окрестностях Эдо... Восьмой была женщина...

Лицо монаха стало совсем бесстрастным, а глаза почти закрылись.

– Все это было недавно?

– Да... восемь лет тому назад...

...Значит, у них существуют тайные общества христиан, несмотря на двести с лишним нет гонений. Расскажу адмиралу... Кто мог бы подумать! Видимо, народ видит в христианстве утешение от бесправия...

– Сейчас совершенно невозможно принять христианство тому, кто этого желает, – горячо сказал монах и с сожалением вздохнул.

Глаза его открыты, желтый цвет их казался светлым и живым.

Точибан опять выпил и опять рассказывал. Понемногу он опьянел.

– Есть порядочные люди... но любят сакэ... За сакэ все отдадут... и за женщин... И знаете... и... и есть такие, что убивают...

Губы Точибана задрожали.

– Сегодня занимались, как всегда. Учил меня японскому, а я его русскому, – рассказывал Осип Антонович поздно вечером адмиралу. – Сказал мне имя шогуна, а также имя императора и перечислил и написал мне эры последних царствований, как они считаются по шогунам... Он знает китайских классиков, интересуется всем европейским. Рассказал про пытки христиан, и мне показалось, что он намекает, что и сам бы не прочь принять христианство...

Путятин немало полезных сведений добывал для России в других государствах, опыт у него был.

– Говорит, что принадлежит к древнему и знатному роду. Смолоду его готовили к военной службе, поэтому он хорошо изучил артиллерию, но потом в роду возникла вражда, он пытался помочь претенденту на главенство в клане, тот его очень любил и искал у него поддержки, намереваясь стать лидером, но их постигла неудача. Все это печально кончилось, Коосаю пришлось бежать, потом он стал монахом, уверяет, что всю жизнь пытается изучать западные науки. Сегодня сказал, что когда был артиллеристом, то стрелял из пушки, а потом командовал батареей. Образованней этого японца я не видел, мне даже кажется, что я где-то встречал его прежде. Странное, меняющееся лицо. Хотите видеть его?

– Нет.

– Он любитель сакэ.

– Как бы он ни любил выпить, но головы не теряет, судя по вашим рассказам. Раз он сюда явился, то, значит, не зря. Ему что-то надо. Как вы полагаете?

– Да, мне тоже так показалось.

– Вы дали ему еще денег?

– Да.

– Монах-артиллерист!

Когда-то и у нас в Троицко-Сергиевской лавре в Сергиевом Посаде все монахи были артиллеристами. Благодаря им не раз Россия спасалась от нашествия!

Ночью в Хосенди пришел матрос Синичкин, прибывший на японской лодке с запиской от мичмана Михайлова. С наблюдательного пункта у входа в бухту, в густом тумане, видны огни большого корабля и слышны подаваемые в трубу команды на английском.

– Тревога, господа! – объявил Путятин дежурному офицеру и Пещурову.

Вскоре в Хосенди собрались все офицеры и юнкера.

– Подымайте людей! – приказал Путятин. Вооруженные отряды ушли во тьму.

Путятин всегда ждал нападения вражеских судов. Но, судя по тому, что противник стоит с непотушенными огнями, наше убежище еще не открыто.

Адмирал, помолившись истово, прилег.

...Шли гуськом, без фонарей. Туман в самом деле густой: когда проходили Хосенди, деревья в саду не были видны.

Вошли в лес, знакомой тропой поднялись на гору к старой сосне, в развилинах которой построен рыбацкий домик для наблюдений. Оставили пикет. Дальше небольшими отрядами заняли все скалы и спуски к морю. Цепь секретов рассеяли по всей косе, огибавшей бухту. Сквозь туман в море видны огни. Стоит какое-то судно. Матросы залегли за валунами и деревьями.

– Пусть шлюпка войдет в бухту – подпустим близко, Алексей Николаевич, – говорил унтер-офицер Маслов. – Жаль, зарядов мало.

– Пуля – дура, штык – молодец, – молвил Маточкин.

Светало. Ружья у всех наготове. Зарядов в самом деле мало...

Подул ветер. Туман рассеялся, и у входа в бухту Хэда в трех кабельтовых от косы, прямо напротив затаившихся секретов, стала видна пятимачтовая громадина.

– Чур меня! – воскликнул Зеленой. – Это же «Young America»!

– И смех и горе! – сказал Глухарев.

Хохот разбирал и матросов, и офицеров: «Мы собрались с духом, решились стоять не на жизнь, а на смерть... А оказывается...»

– Ну что за народ, Алексей Николаевич! – весело возмущался Маслов.

– Вернулись, сволочи! – сказал Маточкин.

– Зачем же они вернулись? – размышляли матросы.

– Может, совесть взяла?

– Держи шире, – сказал Глухарев. – У таких совесть!

Бобкок и Крэйг явились как ни в чем не бывало, сняли шляпы и поздоровались приветливо.

– У острова Авама-сима, – сказал Бобкок, – мы встретили французский военный пароход, который полным ходом шел к югу. Поэтому, адмирал, больше нет опасностей. Мы вернулись, чтобы взять вас, адмирал, и всех ваших людей.

– Тридцать тысяч я дать не могу.

– Я согласен уступить. Поймите меня. Вы видите? Опасность миновала. Проезд будет дешевле.

– Моя цена известна.

– Я согласен доставить вас на Камчатку за двадцать тысяч.

Утром следующего дня согласились на восемнадцати тысячах, и договор был подписан в храме Хосенди.

– Крэйг держался в стороне. Но он тут много помог! Обуздал жадность шкипера, – сказал Посьет после ухода американцев. – Удалось ему обломать Бобкока. Французский бриг лишь как повод приплетен. Не в этом главная причина возвращения.