Червь - Фаулз Джон Роберт (читать книги регистрация TXT) 📗
Комната – полуподвальное помещение; с улицы в нее ведет несколько ступеней; выложенный каменной плиткой пол во многих местах потрескался.
Створка входной двери состоит из двух частей, сейчас верхняя половина распахнута, и внутрь проникает чахлый свет только что вставшего октябрьского солнца; заглядывает солнце и в два маленьких окошка возле двери. Без солнца беда: обстановка подвала по-нищенски убога. На полу – ни ковра, ни даже тростниковой подстилки. Свежевыбеленные стены тоже голы – их украшают разве что пятна сырости. Из мебели кроме стола и двух стульев имеется только деревянный сундук, он стоит у противоположной от входа стены на двух грубо опиленных брусках. В камине, где на гвоздях развешаны две старые железные кастрюли и старинная жаровня, не так давно разводили огонь, но обложенная старыми кирпичами кучка углей в просторном камине жалкое зрелище: этот семифутовый очаг явно предназначался не для таких поленьев.
Рядом с сундуком – дверь в комнату поменьше. У этой двери вовсе нет створки. В дверной проем виден край кровати. В маленькой комнате без окон стоит сумрак. На полке, укрепленной на балке над камином, – кое-какие нужные в хозяйстве мелочи: железный подсвечник, два-три свечных огарка, квадратное зеркальце без рамы, коробочка с ветошным трутом, солонка. Вот и все. Такой скудости не найти даже в монашеской келье.
Лишь два обстоятельства плохо вяжутся с этой нищенской обстановкой.
Одно – внешнее: хотя потолок комнаты и не оштукатурен, он покоится на двух превосходных дубовых балках. Почти почерневшие от времени, они украшены тонкой продольной проточинкой, а концы их изгибом спускаются вниз и, сужаясь, заканчиваются на стенах. Можно подумать, что примерно за столетие до правления Якова I или Елизаветы у этого дома были более почтенные владельцы, раз уж даже те, для кого был отведен полуподвал, удостоились работать в помещении с такой изысканной отделкой. На самом же деле тут когда-то помещалась лавка торговца мужской одеждой и, придавая балкам столь благородный вид, хозяева радели только о покупателях.
Вторая необычная особенность обстановки – дух добропорядочности. В нашем представлении нищета связана с упадком и унынием, а те в свою очередь – с грязью и неустроенностью как в хозяйстве, так и в душе. Но эта бедная комната чиста, как нынешние операционные: ни соринки, ни паутинки, ни пятнышка не нарушает ее безукоризненной опрятности. Все вымыто, выметено, выскоблено, каждая вещь на своем месте – самый взыскательный боцманмат не придерется. Точно ее обитатели сказали себе: «Живем в нужде, так будем жить праведно». Эта же мысль была выражена в расхожем тогда изречении: «Что плоти во вред, то душе на благо». Праведность, однако, была не просто чистотой, лелеемой из чувства противоречия, но знаком духовного бодрствования, потаенной энергии, предвкушения перемен, нахождения всего существа в состоянии туго заведенной пружины. «Потерпим пока, будет и на нашей улице праздник». Чистота же сама по себе была не более чем удобопонятным символом, внешним выражением чистоты внутренней, неброской и суровой, подспудной готовности и муки принять, и воспылать воинственным духом. Недаром христиане – приверженцы благополучной господствующей церкви с подозрением косились на внешне скудную жизнь строгих и практичных сектантов-отщепенцев, так мы, бывает, сторонимся больных с явными признаками чахотки: нас пугает не их увядание, а то, чем оно грозит нашему «цветению».
Мужчине за столом лет тридцать пять, однако в волосах его уже пробивается седина. На нем широкая белая блуза, поверх нее кожаная безрукавка. Безрукавка да и обнаженные по локоть руки мужчины испещрены следами ожогов от бесчисленных кузнечных искр. Это и есть кузнец Джон Ли, проживающий на Тоуд-лейн. Правда, собственной кузницы у него нет; в последнее время он работает с материалом куда менее мягким и ковким: этот материал – души людей. Высокий сухопарый мужчина с безучастным лицом и проницательными глазами. Судя по взгляду, мысли его так неспешны, что любая улыбка была бы для него слишком быстра: прежде чем рассмеяться или высказать мнение, он будет думать и думать до бесконечности. Сейчас он размышляет явно не о той, что сидит напротив – своей жене Ребекке. На Ребекке платье из грубой серой материи и белоснежный закрывающий уши чепец – простенький, скромный, под стать обстановке: ни кружев, ни оборок. Зато лицо, прическа все те же; несмотря на унылое платье и чепец, и сейчас можно догадаться, почему она недавно зарабатывала на жизнь тем, чем зарабатывала. Эти ласковые карие глаза, это непроницаемое выражение невинности, это терпение... И все же в чем-то она изменилась: ее кротость сделалась твердой, словно обрела навсегда закал – кузнец ли помог в этом или кто-то еще. Новый уклад и новые убеждения придали ее натуре и новое качество – мятежность.
Ребекка подвигает свою миску мужчине.
– Доешь лучше ты. Мне что-то не естся. Схожу в нужник.
– Боишься?
– Бог не без милости.
– Мы с твоим отцом встанем на улице, чтобы видеть все своими глазами, и будем молиться. Захотят побить тебя камнями за былые грехи – все снеси.
Помни: ты новорожденное чадо Божие.
– Хорошо.
– Им тоже не уйти от суда после Его пришествия.
– Знаю, знаю.
Мужчина поглядывает на придвинутую миску, но, как видно, думает о другом.
– Имею я нечто тебе открыть. Было мне в ночи видение. Я только будить тебя не решился.
– Доброе видение?
– Видел я, что бреду по дороге, а навстречу – некий человек, весь в белом. В одной руке посох, в другой – Библия. И сказал он мне такие слова:
«Теперь будь терпелив, ибо час твой близок». Он стоял передо мной, я слышал его и видел так же ясно, как вижу теперь тебя.
– Кто же это мог быть?
– Кто как не Иоанн Креститель, хвала Всевышнему. Но это еще не все: он улыбнулся мне как другу и доброму слуге.
Ребекка окидывает его сосредоточенным взглядом.
– Час близок?
– Все как сказывал брат Уордли. «Будь крепок в вере, и дастся тебе знамение».
Ребекка поглядывает на свой округлившийся живот, поднимает глаза и улыбается уголками губ. Встав из-за стола, она удаляется в соседнюю комнату и появляется оттуда с железным ведром в руках. Затем направляется к двери, отпирает нижнюю половину и выходит на улицу. Только теперь кузнец подвигает к себе миску с остатками похлебки и принимается за еду. Ест, но вкуса не разбирает: мысли его по-прежнему заняты ночным видением. В миске – оставшееся от вчерашнего ужина жидкое овсяное варево, в котором плавают два крохотных кусочка соленого бекона и несколько темно-зеленых листиков лебеды.
Покончив с едой, он берется за книгу, открывает, и книга словно сама собой распахивается на шмуцтитуле с надписью: «Новый завет». Книга – старая Библия издания 1619 года; самая зачитанная ее часть – Четвероевангелие. На каждой странице сверху коротко указано, о чем здесь говорится, заглавия эти заключены в рамку в форме сердечка; они не напечатаны, как положено, красным цветом, зато вместо этого жирно подчеркнуты красными чернилами. Вокруг располагаются гравированные миниатюры с изображением святынь: Пасхальный Агнец, шатры, в которых красуются символы пророков, портреты апостолов – из них самые крупные четыре евангелиста. Кузнец на миг задерживает взгляд на миниатюре с Иоанном Богословом: это усач с внешностью джентльмена времен правления короля Якова, он сидит за столом и что-то пишет, а рядом жмется ручной дронт – нет, орел. Но Джон Ли и не думает улыбаться. Он открывает Евангелие от Иоанна и находит пятнадцатую главу: «Я есмь истинная виноградная Лоза, а Отец Мой – Виноградарь».
Слегка склонившись над книгой, он начинает читать. Чтение, видно, дается ему с трудом: он водит пальцем по строчкам и беззвучно шевелит губами, как будто, чтобы уразуметь прочитанное, он должен не только понять смысл слов, но и произнести их про себя.
«Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе, так и вы, если не будете во Мне. Я есмь Лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не может делать ничего. Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают».
