Иезуит. Сикст V (Исторические романы) - Мезаботт Эрнст (книги регистрация онлайн TXT) 📗
Нищий этот был очень стар; ясно видно, что он уже перешагнул восьмидесятилетний возраст. И тем не менее тяжесть лет казалась почти ничтожной в сравнении с теми изменениями, какие произвели в нем болезни и превратности судьбы.
После недолгой ходьбы несчастный старик начинает задыхаться, колени его подгибаются, и им овладевает мучительное чувство, чувство физического бессилия, тогда как душа еще сильна и борется. Но усилие духа вскоре преодолевало в нем слабость тела, и старик продолжал идти далее, не отклоняясь ни на одну линию ни вправо, ни влево.
Мы уже раньше указали на цель, к которой он стремился: то был дом Каролюса ван Бурена. Если бы эшевен доброго города Амстердама мог видеть глаза этого таинственного пришельца, пламенный и полный угрозы взгляд, и если бы с прозорливостью, в высшей степени возбужденной страхом, он мог прочесть в уме старого нищего, то ужас его еще более бы усилился и оправдался.
Наконец старик подошел к двери дома Каролюса и нашел там мать семейства, показывающую гостье свой дом. При звуке глухого голоса нищего обе женщины вздрогнули, и герцогиня оглядела проницательным взглядом человека, просившего ради Христа куска хлеба; не то, чтобы его голос или вид напоминали ей что-либо, но какой-то непобедимый инстинкт предупреждал ее, что следует остерегаться.
Но вид несчастного, дряхлого старика успокоил ее: как заподозрить врага в этом бедном, умирающем теле, которое, может статься, станет прахом… раньше, нежели наступит завтрашний день.
Какая-то монета переходит из рук госпожи ван Бурен в руку нищего, который благодарит дрожащим голосом и бредет дальше, пошатываясь из стороны в сторону. Но когда женщины не обращают уже на него более внимания, продолжая разговаривать между собой, старик оборачивается и бросает на герцогиню взгляд, которого было бы достаточно и для неопытных глаз, чтобы узнать его. Поэтому-то Каролюс ван Бурен, стоявший настороже, сходит со своего наблюдательного поста, находящегося в столовой, задумчиво шепча про себя: «Это он… это отец Еузебио. Решительно необходимо покончить с ним; этот человек не успокоится, пока не уложит всех нас в землю или сам… туда не отправится».
Ночь окончательно наступила.
Нищий не ушел в Амстердам, чтобы отыскать ночлег, как то можно было предположить, он не воспользовался полученной им монетой, чтобы подкрепить старое свое тело какой-нибудь пищей или отдыхом. Он все еще продолжал кружить вокруг дома эшевена и обходить вокруг него со скоростью, составляющей странный контраст с недавно еще столь немощным и дряхлым его видом. Наконец он находит место, кажущееся ему подходящим; это угол, образуемый выступом стены, находившийся против ярко освещенного окна. Приютившись в этом углу, нищий может явственно слышать все, что происходит в столовой ван Бурена.
В столовой собрались кардинал, герцогиня, жена ван Бурена и двое слуг. Что же касается эшевена, то он ушел на второй этаж под предлогом безотлагательного дела.
Иезуит очень внимательно прислушивается к словам, которыми обмениваются изгнанники, и время от времени его мертвенно бледное лицо освещается мрачной улыбкой. Он уже распростер свои когти над добычей и уже наслаждается, как дикий зверь, упивающийся кровью и живым мясом…
И занятый своей радостью, старик не замечает того, что происходит над ним, он не слышит шума, производимого тяжелой ставней, терпеливо и аккуратно снимаемой с петель…
Вдруг слышится какой-то удар: ставня со страшным грохотом полетела вниз, ударила иезуита по голове, расплющила его и превратила в бесформенную массу окровавленного мяса и раздробленных костей…
Страшный вопль послышался за окном столовой, в которую в эту минуту входил бодрый и улыбающийся ван Бурен. Он схватил свечу и бросился из дома во главе своих домочадцев и гостей.
Крик ужаса вырвался из груди всех присутствующих при виде изуродованного тела.
— Да это сегодняшний нищий! — узнала его жена ван Бурена. — Несчастный! Наша милостыня не принесла ему пользы!..
— Такой старик и умер такой ужасной смертью! — воскликнула герцогиня тоном глубокого сожаления.
Но Каролюс ван Бурен, подойдя к ней, сказал чуть слышно:
— Не жалейте его, герцогиня. Если бы этот несчастный остался жив, то неизвестно, что сталось бы с нами.
— Как?.. Дряхлый старик, которому оставалось уже так мало жить… оборванный незнакомец…
— Если бы у вас достало мужества порыться в этих жалких останках, то вы бы нашли на пальце этого мертвеца маленькое серебряное колечко… кольцо генерала ордена.
Герцогиня в ужасе вскрикнула и быстро отошла, точно этот мертвец мог еще причинить ей какое-нибудь непоправимое несчастье…
Вот чем объясняется причина, по которой кардинал Санта Северина, герцогиня Анна Борджиа и Карло Фаральдо умерли своей смертью несмотря на то, что имели несчастье оскорбить иезуитов. Фаральдо достиг звания бургомистра и умер уже после того как увидел своего старшего сына эшевеном, миллионером и восьмым сержантом в том самом полку, в котором сам Карло начинал свою карьеру. Этот случай был столь замечателен и необыкновенен, что заслуживает быть отмеченным.
ЭПИЛОГ
I
Великий мученик
Дело происходит в половине XVIII столетия.
Туман, начавший окутывать католическую церковь уже в XVI столетии, превратился в болотные миазмы. Ничто не могло жить в темной атмосфере, окружающей главу церкви.
Целая серия порочных пап окончательно расшатала великое учреждение, господствовавшее столько веков. Появились папы, растратившие церковные сокровища на женщин, подобных Олимпии Памфили, на негодяев внуков или сыновей, подобных Шерлундати Фарнезе; были папы, употреблявшие оружие церкви и ее богатства, чтобы содержать целую толпу грязных людей и разные отвратительные учреждения или поддерживать преступления, не имеющие даже и того извинения, что это политические планы.
Мир, глаза которого были столь долго обращены на столицу католиков в то время, когда из нее исходили яркие лучи цивилизации, смотрел потом с суеверным страхом на ужасное зрелище пережитых ею потрясений в XVI и XVII столетиях.
Когда Пий V зажигал в глазах исступленного Рима костры инквизиции, когда Варфоломеевская ночь орошала благородной кровью дома и улицы Парижа, когда ужас, переодетый в доминиканского монаха с проницательными, хищными глазами, блестевшими из-под капюшона, предписывал католическое правоверие всем странам Европы, тогда разрешалось дрожать, но не смеяться. Страх уничтожал смешную сторону инквизиции, и эти последние остатки преследований средних веков были слишком кошмарны, чтобы над ними можно было шутить.
Но погасла даже и эта последняя сила реакции, когда папы начали употреблять церковные сокровища и отлучения от церкви не для того уже, чтобы поддержать конвульсию умирающего фанатизма, но для созидания и увеличения владений своих незаконнорожденных детей, тогда авторитет церкви и римского первосвященника получил смертельный удар.
Иезуиты не были в состоянии помочь этому. Они были главными зиждителями этой перемены в папстве. Если священник перестает быть врачом духовным, чтобы сделаться полезным агентом в делах светских интересов, то это было делом рук иезуитов. Если церковный авторитет с каждым днем все более и более ослабевал, если насмешливые шутки неверующих все сильнее расшатывали фундамент католической церкви, зато кровная аристократия и денежная не существовала без влияния и вмешательства иезуитов; ни один богач не умирал без того, чтобы иезуит не запустил лапу в его завещание…
Поэтому-то сама власть великого ордена возрастала даже и тогда, когда обрушивались последние камни церкви. Католиков могло и не существовать, весь мир мог загореться пламенем Реформации, что было до этого этим лицемерам? До тех пор пока на земле будут существовать честолюбцы, лицемеры и трусы, до тех пор иезуиты не могут потерять власти над миром.
