Противостояние - Витич Райдо (книги бесплатно полные версии .txt) 📗
— Я о том же подумал, — признался Андрей, хмуро глянув на девушку. Документы ее достал, прочел:
— Магда.
— Тьфу, — скривился Воробей. — Ох, и имечко, прости господи.
— Группенфюрер, между прочим.
— В смысле ее группой, — хохотнул Шкипер, растянулся у ног пленной на снегу, давая передышку телу. Глянул на нее с прищуром, по колену ладонью провел.
Лена дернулась, оскалившись, и вынырнула из дурмана, что разум укрывал. Почти четко увидела всех, кто рядом.
— Дергается, вишь? — хохотнул.
— Не забывай кто ты, — раздраженно бросил лейтенант.
— Понял, понял, — развел тот руки. — Честь бойца Советской армии не замараю. Да ты не сердись, командир, она мне и в стельку не уперлась, мразь эта. Просто злость берет, — лег, в небо уставился. — Наших девчонок и каких! Крошат… А эта? Чем она лучше? Вот такие как она выродков фашистских и нарожали.
Каретников прекрасно понимал ненависть ребят, самого с души воротило. У большинства ни жен, ни детей. У Шкипера всю семью расстреляли в Одессе. У Воробья жена при бомбежке погибла, а где сын тот не знал. Потерялся пацан меж убитыми и живыми. Утка на невесту похоронку получил. У Сергеева вся семья была на оккупированной территории, и недавно весть получил — никого не осталось, да не просто расстреляли или от голода те умерли. В сарай согнали всю деревню фашисты и подожгли. Теперь только память от родителей, жены да двух детишек малых и осталась.
И кого не возьми — почти у всех так. Ни одной семьи целой. От рассвета до заката по всей стране: вдовы и вдовцы, сироты.
И не понять того, ни принять, ни простить. И когда знаешь и видишь в форме тварей, нелюдей женщину, от этого вовсе с ума спрыгнуть можно.
Мужик одно, но женщина на службе упырям, сама упыриха — это было выше любого понимания и рождало лютую злобу. И отторжение на уровне души: зачем тащить через линию фронта, не проще здесь прикончить?
— Мне она не больше, чем вам нравится. Но мы должны ее довести. Приказ ясен?
— Да, ясен, ясен, — махнул рукой, отворачиваясь Серегин. Судя по его лицу, не сдержи его командир, порвал бы немку прямо здесь на лоскутья. Сидел, только желваки на лице ходуном ходили, и взгляд жуткий, стеклянный в своей ненависти.
До Лены сквозь пелену доходили слова мужчин, но сознание плавало и она никак не могла понять, по-русски или по-немецки они говорят. Вроде бы по-русски, но утверждать она бы не взялась, потому что сами мужчины воспринимались призраками, галлюцинацией, а как понять на каком языке, откуда и зачем взялась галлюцинация?
— Тогда вперед. Нам еще километров десять топать.
Лену подняли, но что хотели, не поняла.
— Ногами двигай! — рявкнул мужчина с темным от гнева лицом.
Она бы и хотела идти, да не могла — шатало и мотало от слабости и жары, плавило и вниз тянуло.
Бойцам надоело ее по сути тащить на себе. Шкипер встряхнул ее и в лицо бросил:
— Не пойдешь, пристрелю. Лейтенант переведи! А то правда не удержусь, убью суку.
Каретников перевел, но поняла ли немка, не понял. Не нравился ему ее взгляд, вид. Квелая, какая-то, то ли полусонная, то ли помороженная, а может и контуженная.
— Похоже, неслабо ее наши пригрели.
— Царапина! — отрезал Серегин, тряхнув ее, чтобы шла. И Лена шла, только куда зачем и как — не соображала. Ноги как чужие, по вате буксовали, в вате вязли, а до разума не доходило, что это снег и грязь.
— Нежная больно. Оно и понятно, товарищ лейтенант, «арийка» мать ит-ти! — поддакнул Воробей.
Лена поняла лишь «лейтенант». Глянула:
— Русский? — прошептала.
Воробей «русс» лишь услышал, платок ей в рот сунул и толкнул:
— Русс, русс, двигай давай ножками!
Впереди Утка крякнул, предупреждая о немцах. Бойцы на снег легли, поползли, Лену подтягивая. Та чувствовала как одежда водой и кровью наполняется. Сначала холод гасил жар в теле, но потом начал обжигать, раны еще сильнее раздражать.
Потом ее подняли, куда-то бежали, а она то ли бежала, то ли вязла в дурноте.
К вечеру группа остановилась на прогалине:
— Привал. До ночи здесь ждем, — объявил лейтенант.
Лена осела в снег. Ее к сосне прислонили, кляп вытащили, и полукругом рядом расселись.
Воробей хлеб вытащил, раздал товарищам. Лена смотрела, как они едят и уже не чувствовала голода, ничего вообще не чувствовала. Тело словно умирало, сдаваясь холоду и он пробирался через раны внутрь, покрывал инеем равнодушия каждую клетку. Одно не давало окончательно сдаться ему и умереть, обрести наконец свободу от боли и уйти туда, где уже ничего бы не беспокоило — документы, долг перед командиром, долг перед погибшыми, долг перед живыми.
Она не имела права подвести отряд, подвести командира, людей погибших за эти бумаги. Не могла позволить, чтобы смерть Тагира и Кости была напрасной. Вот выполнить бы последнее задание…выполнить…
— Глянь, как смотрит, волчица прямо, Бога, душу.
Лейтенант перестал жевать, заметив взгляд темных глаз пленной, голодный, больной. Было в нем, отчего не по себе делалось.
Что-то не нравилось ему, а что понять не мог. Может молодая да симпатичная, потому несмотря ни на что росток жалости к ней у него пробивался? А может, действительно взгляд смущал?
Воробей тоже есть перестал, покосился на девушку, на ребят и достал фляжку.
— Пить, наверное, хочет, — заметил смущено.
— Давай! — тут же озлился Серегин. — Накормим, напоим, она нас спать уложит. Вечным сном! Ты чего Воробей, совсем с катушек съехал?! Эти гниды — звери, и отношение к ним только как к зверям и может быть!
Лейтенант переглянулся с растерянным больше своим поступком, чем отповедью товарища сержантом, и решительно достал свою фляжку, протянул Матвею:
— Напои, — а Серому бросил. — Они конечно звери, но мы — нет.
Мужчина ощерился в ответ, одним ударом вогнал нож в банку тушенки, с таким видом — в тело врага.
— Не бычься, — примирительно заметил Елабуга. — Фрицы — сволоты, а на хрена нам как они быть? И так, сатанеем.
Воробей поднес горлышко фляжки к губам Лены, та хлебнула и…встало в горле, как свинец влили, а не воду. Разлилось по нутру огнем и скосило разум. Поплыла. Тяжко стало даже дышать.
Сержант словил ее, не дав упасть и растерянно, с долей испуга на товарищей уставился. Вроде ничего плохого не сделал, а она вон чего — труп просто:
— Чего-то не того с ней, товарищ лейтенант, — протянул.
— Ну, мать вашу! — разозлился уже Андрей, увидев, как обвисла пленная на руках сержанта. Пошел, по щеке ей легонько тронул:
— На счет трупа мы не договаривались. Ты у меня до штаба дотопаешь, что хочешь твори.
— Претворяется, сука, — бросил Сергеев.
— Не, не, звездануло ее у машины-то, а по жизни не привычная, вот и млеет, — выдвинул свою версию Утка, продолжая рот пищей набивать.
— Плевать! — встряхнул женщину Андрей, за ворот приподняв. К сосне прислонил, а она все равно сползает. Смотрит на него и сползает. — Ну, хватит! — прикрикнул, испугавшись, что правда сейчас умрет, и останутся они без «языка» у самой линии фронта. Здесь осталось-то всего ничего! Пару часов до темноты и пару по минному полю заветной тропкой проползти. А там свои, примут.
Лена смотрела на лейтенанта, а видела сотни точно таких же лиц, молодых, но войной искалеченных, превращенных в лица стариков. И дошло — русский. По-русски говорит, и поняла что говорит, да вот сил уже совсем не было ни ответить, ни порадоваться. Горько вдруг стало от четкого осознания — пришла, конец.
Ничего уже не чувствовала: ни голода, ни холода, ни боли. Все глуше они, все дальше и все ближе беспросветная темнота, за кромкой которой улыбается ей Наденька, смеется Надя, раскачиваясь на качелях во дворе родного дома. Тагир прикуривает самокрутку и усмехается: "будем живы, сестренка". Костя подмигивает ей и обнимает друга.
Откуда они там? — подумалось и понимание само пришло. Вспышкой озарения всплыло воспоминание — горящая машина.
"Я сейчас, сейчас", — прошептала им. Последнее осталось перед тем как уйти следом за ушедшими, теми, кто уже никогда не будет ни смеяться, ни усмехаться, ни обнимать наяву. Как и она.
