Книга судьбы - Паринуш Сание (лучшие книги .TXT) 📗
Однажды, просматривая вчерашнюю газету, я случайно глянула на объявления о смерти. Обычно я ими не интересовалась, но в тот раз мой взгляд приковало к себе знакомое имя: состоятся похороны господина Эбрахима Ахмади. Отец Парванэ. Сердце сжалось – я припомнила, какой это был мягкий человек, как по-доброму смотрел он на меня. Я заплакала, вспоминая Парванэ. Ни время, ни расстояние не уничтожили моей любви к ней, желания увидеть ее вновь. С тех пор как несколько лет назад я поговорила с ее матерью по телефону, я ничего больше не слышала об этой семье, а в моей жизни происходило столько событий, что я даже не решилась еще раз позвонить госпоже Ахмади.
Надо пойти на похороны. То была единственная возможность повидаться с Парванэ. Где бы она ни жила, попрощаться с отцом она непременно приедет.
Входя в мечеть, я почувствовала, как даже ладони у меня взмокли от волнения. Я высматривала Парванэ в ряду, отведенном для родственников, и не находила. Неужели не приехала? И тут довольно полная дама – светлый локон выбился из-под черного кружевного платка – подняла голову, и наши взгляды встретились. То была Парванэ. Как же она так изменилась за каких-нибудь двенадцать-тринадцать лет? Она бросилась мне на шею, и мы проплакали до конца церемонии, не обменявшись ни словом. К чему говорить: она оплакивала умершего отца, я – все муки, пережитые за эти годы. После похорон Парванэ зазвала меня к себе домой. Когда все разошлись, мы уселись напротив друг друга. С чего начать? Теперь, вблизи, я видела, что это все та же Парванэ, только вес набрала и волосы высветлила. Круги под глазами, отекшее лицо – это от слез, пролитых за последние дни.
– Масум! – заговорила она первой. – Счастлива ли ты?
Вопрос захватил меня врасплох. Я не знала, что ответить. Молчание затянулось. Печально покачав головой, Парванэ сказала:
– О, дорогая! Ничего хорошего?
– Не хотелось бы быть неблагодарной, – ответила я. – Что значит счастье – этого я не знаю! Но хорошего в моей жизни немало. Двое детей, два здоровых мальчика. И мой муж – честный человек, пусть сейчас он и не с нами. Я работаю, я учусь… Помнишь, как я мечтала учиться? Аттестат я получила уже довольно давно. А теперь в университете занимаюсь персидской литературой.
– Правда? Замечательно! Какая же ты упорная! Конечно, ты всегда училась на отлично, но я не думала, что ты сможешь поступить в университет после того, как вышла замуж и обзавелась детьми. Как удачно, что твой муж тебе не запрещает.
– Напротив, он всегда меня в этом поощрял.
– Замечательно! Он мудрый человек. Надо бы мне с ним познакомиться.
– Если будет на то воля Аллаха – лет через десять-пятнадцать.
– Как это? Почему так долго? А где он сейчас?
– В тюрьме.
– Накажи меня Аллах! Что он натворил?
– Он – политзаключенный.
– В самом деле? В Германии много иранцев, членов Конфедерации и прочих из оппозиции, от них я слышала о политических процессах. Значит, твой муж из их числа! Говорят, их пытают в тюрьмах. Это правда?
– Мне он ничего не рассказывал, но я не раз отстирывала с его одежды кровь. Недавно свидания вновь были прекращены, и я не знаю, что с ним делают.
– Кто же тебя содержит?
– Я же сказала: я работаю.
– Ты одна все обеспечиваешь?
– Обеспечивать – это полбеды, труднее всего – одиночество. Ох, Парванэ, ты себе представить не можешь, как я одинока! Хотя у меня полно дел и нет ни минутки свободной, я все время чувствую себя одинокой. Как я счастлива, что наконец-то нашла тебя! Ты мне так нужна… Расскажи теперь ты: ты счастлива? Сколько у тебя детей?
– У меня неплохая жизнь, – ответила она. – Две дочери: Лайле восемь, а Лалех четыре. И муж неплохой – мужчина, как все. И я привыкла к жизни в Европе. Но теперь, когда отца не стало, я не смогу снова оставить маму, тем более что у моей сестры Фарзанэ двое маленьких детей и она занята своей жизнью. На сыновей же в старости рассчитывать не приходится. Наверное, нам придется вернуться и жить здесь. Хосров, мой муж, и так уже подумывал о возвращении.
Нам с Парванэ о стольком нужно было поговорить, что в один день мы никак не могли уложиться. Нам требовалось много долгих дней и ночей. Она пригласила меня с мальчиками к себе на пятницу, на весь день с ночевкой. Какой это был прекрасный день! Так много я за всю жизнь не говорила. Ни время, ни расстояние не разрушили нашу дружбу. Нам с ней по-прежнему так хорошо было друг с другом, так свободно, как ни с кем другим. Я никогда не умела откровенничать, а необходимость скрывать дела Хамида приучила меня к еще большей сдержанности. Но Парванэ я могла допустить в самые тайные уголки своего сердца. Я вновь обрела подругу и уж больше я ее не потеряю!
Мне повезло: для ее семьи возвращение в Иран было уже решенным делом, Парванэ вернулась в Германию совсем ненадолго и вскоре вместе с семьей переехала в Тегеран. Ее муж и здесь продолжал свое дело, а Парванэ устроилась на полставки в Общество ирано-немецкой дружбы. У меня появился еще один покровитель: Парванэ рассказала обо мне мужу, он был тронут моими несчастьями и почему-то счел себя обязанным заботиться обо мне и моих сыновьях. Наши дети сдружились и хорошо играли вместе. Парванэ все время что-то для них затевала, водила всех вместе в кино, в бассейн и в парк. Лица моих сыновей уже не казались такими печальными: вернулась детская вера в счастье, а то мальчики совсем было почувствовали себя заброшенными, когда Фаати родила дочь и уже не могла возиться с ними.
Так прошел еще год. Мы вновь добились регулярных свиданий, и каждый месяц я с мальчиками ездила к Хамиду. Но после таких визитов они с неделю приходили в себя: Масуд затихал и грустил, Сиамак, напротив, был возбужден и неуправляем. А Хамид с каждым разом заметно старел.
Я добросовестно посещала университет и в сессию всегда сдавала несколько предметов. Теперь я занимала официальную должность в своей организации, и хотя еще не получила диплом, работа у меня была уже на более высоком уровне, довольно сложная. Господин Заргар по-прежнему присматривал за мной и с полной уверенностью давал мне все более ответственные поручения. С господином Ширзади мы стали близкими друзьями. Характер у него был несчастный – сварливый, вспыльчивый, порой вплоть до споров и ссор, после которых он чувствовал себя хуже, чем те, на кого он набрасывался. Я пыталась смягчить его глубочайшее разочарование во всем, убеждала, что врагов у него нет и что люди многое говорят и даже делают просто так, без злого умысла. Но он возражал: “Страх изгнал веру, и единственной моей возлюбленной осталась подозрительность”.
С людьми он всегда чувствовал себя неуютно, не присоединялся ни к какой компании, в любом событии прослеживал извивы интриг, каждый в его глазах был наемником, платным осведомителем режима. Коллеги относились к нему неплохо, но он предпочитал держаться от всех в стороне.
Однажды я спросила его:
– Неужели вы не устали от одиночества?
И выслушала в ответ одно из его стихотворений: он стал другом печали и возлюбленным одиночества, отчаяние его вечно, как солнце, и бездонно, как океан.
Однажды господин Заргар шутливо заговорил с ним:
– Полно! Стоит ли все принимать близко к сердцу? Не так уж плохи дела. Ни одно общество не свободно от проблем. Все мы чем-нибудь недовольны, однако не делаем гору из стога сена и не проводим все время в скорби.
Господин Ширзади ответил стихотворением о том, как никто не может его понять.
Вскоре он насмерть разругался с генеральным директором, выскочил из его кабинета, с грохотом захлопнув за собой дверь. Все собрались вокруг, стали его уговаривать.
– Полегче, – советовал кто-то. – Это же правительственное учреждение, а не дом вашей тетушки, приходится иногда и потерпеть.
Господин Ширзади прокричал в ответ стихи: он не поддастся, ни перед кем не склонит голову.
Вмешалась и я:
– Прошу вас, господин Ширзади, успокойтесь. Не можете же вы просто взять и уволиться. Вам нужна работа.
