Кола - Поляков Борис (библиотека электронных книг txt) 📗
После душной, прокуренной Суллем избы холод приятно обнял тело, вздохнулось легко. Кругом лежал снег. Он выпал еще ночью, успел покрыть все белым-бело, только валуны-камни чернели из-под блинчатых белых шапок.
Прямиком, не разбирая тропы, Андрей пошел к морю. В голове шумело от хмеля, от запутавшихся обрывков мыслей. Верно ли – Сулль о побеге знает? Добрый вроде и обходительный, а орешек... Прав Смольков: палец в рот ему не клади. Как он Смолькову-то: «Бумага есть, ссыльный ты». А Афанасий? Трудно понять все. Смолькова не любит, а заступился. Не забижай, говорит, ссыльных. Дед, дескать, из них был. В Коле тогда, у креста, лицо Афанасия и сейчас помнится. Сулль говорит: «Это — чем стоит дерево». Корни. Из-за них, конечно, Афанасий на лов себя перемог. Слово сказал – держаться надо.
Нож какой не моргнув отдал... А разве поведаешь ему о мечте про волю? О Коле вон сколько наговорил. А что мы в Коле – ссыльные. Конечно, ему не худо. Вон как! Суллю в лицо смеялся, – таиться и мысли нет. Барину говорит: «Вот тебе рубль!» Отдал бы. А он-то Смолькову верит: «Ты Афанасия в чем угодно опередишь!» Как же! Опередишь! До Афанасия и рукою не дотянуться.
Андрей очнулся от мыслей. Сидел он в шняке, согнувшись, обняв руками бока. Ветер с моря холодом пузырил рубаху, выветривал духоту избы и жар водки. Становилось прохладно, Андрей огляделся. Время, поди, уже к трем часам: солнце ушло, но редкие в синем небе барашки еще золотились в его лучах. Алый их отблеск мягко лежал на снегу, на вараках, на водной глади. Где-то близко фырчала, играя, нерпа, сулила ветер. Андрею уже многие звуки были знакомы. А первый раз как пришли в становище – мать ты моя! – даже оторопь захватила. По берегу вширь и вглубь поразбросаны в беспорядке домишки худенькие, амбары. Окна и двери позаколочены: ни людей тебе, ни собак. Земля скудная: камни, мох, песок, камни. Ни деревьев, ни огородов, привычных глазу. Голо все, черно, тихо. Словно повымерла деревушка.
«Становище! – обрадованно гудел тогда Афанасий. – Летом тут благодать. Людей – тьма, весело! Как непогода падет или праздник христовый выдастся, собираются с моря все».
Андрей тогда восторга Афанасьева не разделил. Больно уж голо все, неприютно. Тишина, ровно в погребе. А потом пообвык, слышать стал: то чайка крикнет, то белуха взревет, да и море каждый раз иначе шумит. «Пустынно здесь, дико», – сказал теперь Афанасий. Верно это, да простор возле моря душе покойный. Будто все, что надо в жизни тебе, имеешь. Осталось жить только, богатство отпущенное разумно тратить.
Смольков упорно в Норвегию тянет. «Богатый там будешь, вольный». Сулль – вольный. Сколько он обошел морей – счету нет. И из Норвегов в Колу пришел. В чем же оно, богатство? Смолькову – воля нужна, Суллю – деньги. Афанасий платить готов, лишь бы его горделивость не трогали. Каждый ищет свое. Что придумает для себя. А ему, Андрею, что нужно? В деревню, пожалуй бы, понаведаться.
Море тихо плескалось рядом, за шнякой. Начинался прилив. Белуха уже не играла, солнце не освещало облака, и темнота начинала густеть. Она росла из земли, пробиваясь сквозь снег, чернотой проступала на камнях. Стало холодно. Андрей замерз, протрезвел. Надо было идти в избушку.
...Ссыльные куда-то ушли, Афанасий залез на лежанку, и Сулль остался сидеть один. Он не очень был пьян. Наливал он себе поменьше, пил не каждый раз, и все же хмель теперь брал свое. В тепле, усталый, Сулль разомлел от еды и рома, ему тоже хотелось спать, но он дожидался ссыльных. Где-то там, за стеной, они ведут разговор. И нельзя дремать. Он хочет видеть их, он должен их упредить.
Конечно, ему понятно, какой для них это день. Суллю он тоже не дался даром. Что ж, на лову бывает всякое. Пережили и пошли дальше. Хуже, что Афанасий стал ненадежен. То сдурел от испуга, то опять согласился. А завтра что он придумает? Трое в море – это уже не лов.
Афанасий во сне зачмокал. Сулль поднял на него глаза. Теперь, похоже, он пойдет в море. А надолго ли его хватит? Да и все теперь опасаться станут. Если с них по-прежнему спрашивать, могут и остроптивиться. Афанасий в Колу запросится. Будет там языком молоть: не фартовый Сулль. И тогда уж никто из колян не отважится пойти бить акул. Не только на этот, на тот год надежды не будет. Хуже нельзя придумать. Нет, сейчас нужна удача.
Сулль ладонью смел хлебные крошки, на место почище поставил локти и подпер бороду. Правда, желаемое почти добыто. Что на судьбу роптать? Лежит по амбарам удача Сулля. Столько взять он только к весне надеялся. Есть теперь что продать. Но акула идет. Будто прорва какая-то. Сулль в жизни так много ее не видел. Идут деньги. И надо, надо ее добывать. Но как заставить их забыть случай в шняке? Как уберечься, чтобы вдруг не ушли в побег ссыльные?
Трубка давно погасла, хотелось пить. Но вода была в сенцах, а Сулль туда не хотел идти. Он ждал. Пусть ссыльные говорят. Афанасий помог, сам того не ведая. Его подарок Андрею внесет разлад.
Сулль не заметил, как задремал. Очнулся, когда за дверью зашебаршило. Кто-то ощупью искал вход. Послышался голос Смолькова, глухой, раздраженный. Потом что-то сказал Андрей. Сулль напрягся: о чем они? Не хотят идти в море? Опять о побеге? Слов было не разобрать. Сулль покосился на спящего Афанасия, подобрался весь, но пройти к дверям не успел: вошел Андрей – хмурый, глаза отводит.
Сулль протрезвел, дремота исчезла. Укололо сомнение: а надо ли продолжать лов? Теперь есть что терять.
А ссыльные опасней акул становятся.
И, будто желая еще убедиться в своих сомнениях, Сулль поднялся навстречу Андрею, приветливый.
– Хороший подарок делал тебе Афанасий. Сулль тоже будет тебя благодарить. Хорошие поступки дают хороших друзей. Выпивать еще хочешь?
Нет, не смотрит в глаза Андрей. И Сулль решился.
О чем бы они ни договорились, он себя под удар не подставит. Он их упредит. Завтра все пойдут в Колу. На темное зимнее время будет отдых. Он заплатит своим работникам. Пусть радостные вернутся в Колу. Пусть коляне видят удачу. Случай в шняке с акулой забудется. А по весне звать на лов Сулля они уже сами будут.
И Сулль дружески улыбается ссыльному, похлопывает его по спине:
– Сулль тоже не хочет выпивать. Давай будем спать. Как Афанасий. Он давно красивые сны видит. Говорят, утро умнее вечера.
За несколько лет жизни в Коле Шешелов в домах колян не бывал. Теперь неопределенно себя чувствовал. И к сожалению близок был – лучше в ратушу бы Герасимова позвать, и доволен, что может туда не идти.
Дверь отворила девушка. В расписном сарафане, в кружевной кофте. Коса тугая. В глазах тревога и любопытство. Заспешила растерянно, поклонилась Шешелову.
Герасимов снимал с него шубу.
– Дочка, никак, вам будет? – И подосадовал на себя, не помнил он отчества хозяина.
– Тоже так думаю, может, дочкою будет.
Герасимов ласково улыбнулся девушке. Она вспыхнула, опустила глаза на миг.
– Самовар ставить, Игнат Василич? – голос тихий, уважительный, твердый.
«Будущая сноха, – подумал Шешелов, – настойчивая».
Герасимов потирал от холода руки. Был он приветлив, не суетлив.
– Самовар, Гранюшка, самовар спешно! Гость у нас с холоду. – Зажег в трехсвечнике свечи, отворил двери в горницу. – Проходите, Иван Алексеевич, прошу вас. – Тон почтительный, без лести.
«Да, да, – подумал Шешелов, – Игнат Васильевич. Не забыть бы».
– Сын у вас, Игнат Васильевич, моряк и купец будто?
– Моряк и купец, – вздохнул Герасимов. – Милости просим, садитесь, где вам удобно.
Шешелов тяжело опустился на стул, откинулся, вытянул ноги, закрыл глаза. Он смертельно устал. Навалилось враз столько...
– Сейчас самовар поспеет, – сказал Герасимов. – Будем пить чай.
Да, горячего чаю с крутой заваркой. Хорошо, что пришел сюда. Дома он городничий. А тут нет обычных обязанностей. Сиди расслабленно и жди чай. Никто ни о чем не спрашивает. И как бы он здесь ни поступил, была у Шешелова такая уверенность, Герасимов не осудит. При нем легко молчать. А можно и не таиться. Встать вот сейчас, пройтись и начать. По порядку, негромко, в тон хозяину. Откровенно, будто на исповеди. «Ох нет, придавили тебя вести».
