Украденные горы (Трилогия) - Бедзык Дмитро (читать книги без сокращений .TXT) 📗
Стефания шевельнула губами, но у нее не хватило силы выдавить из себя первое слово мольбы о помощи. Два года назад святая исповедь отца Кручинского вдохновила ее на новую жизнь, она вышла из церкви окрыленной, готовой на подвиг во имя тех идеалов, какие внушил ей священник, и потому надеялась, что то же произойдет с ней и на этот раз: священник Кручинский, ее самый близкий друг и духовный пастырь, возьмет ее за руку и отведет от бездны, перед которой она очутилась.
— Пан отец, — наконец нашла в себе силы чуть слышно пролепетать Стефания, — спасите меня. Я погибаю.
Кручинский содрогнулся.
— Не пугай меня, любимая. — Он забыл, что из уст священника, да еще в исповедальне, где именем бога отпускаются грехи, слово «любимая» звучит как богохульство. — Не пугай меня, Стефания. Мне и так без тебя жизнь не в жизнь. Полгода ты не давала о себе знать…
— Виновата война, пан отец. Моя душа не в силах была перенести ее ужасов. Я изверилась в жизни. Да и к чему такая жизнь, в голоде и холоде?
— Боже мой! Что я слышу! Вы действительно голодаете?
— Сейчас нет. Сейчас мы не терпим голода. Москали помогли. Частым гостем у нас стал полковник Осипов. — Стефания помолчала. Страшно было вымолвить последнее слово. — Пан отец, что же дальше будет? Полковник Осипов влюбился в меня.
Ну, уж это действительно иначе не назовешь как чудом! Это самое большое чудо, какое только всесильный бог мог сотворить ради своего верного слуги. Днем и ночью ломал себе Кручинский голову, прикидывал так и этак — и все напрасно. Не находил он способа помочь по ту сторону фронта, а послал бог хорошенькую женщину — и штаб австрийской армии получит необходимые ему данные.
— Слушай внимательно, Стефания, — проговорил он едва уловимым шепотом. — Не отталкивай от себя полковника. Напротив, войди к нему в доверие. Ты должна получить кое- какие важные для нашей армии сведения. Ты меня слышишь, Стефания?
Стефании показалось, что у нее остановилось сердце.
— Вы, пан отец… Вы… Я так поняла: вы шпионку из меня хотите сделать? Да?
— Во имя римского престола, во имя тех идей, за которые поднял меч гетман Мазепа, во имя бога, наш долг, Стефания, если понадобится, самое жизнь отдать. Слушай внимательнее. На помощь нам идет немецкая армия. На фронте предстоят перемены. Существенные перемены. Москали здесь долго не задержатся. Не дольше как до весны. А там… — Кручинский стиснул кулак. — Мы по пятам разбитых армий войдем в святой наш Киев. И ты с нами, Стефания. Верхом на белых конях…
По щекам панночки текли слезы. Стефания прошептала:
— Пан отец не любит меня, если толкает на такой страшный грех.
— Какой же это грех? — решительно и гневно возразил он. — Это подвиг во имя бога. Только таких людей я и могу любить. Людей выдающихся. Сильных. Ты, Стефания, не принадлежишь к тому немотствующему стаду, что стоит за твоей спиною. С божьей помощью ты станешь украинской Жанной д’Арк. — Он достал из кармана платок и легонько провел им по ее влажным щекам. — Будь мужественной, любимая. — Потом добавил еще тише, чуть заметно шевеля губами: — Сегодня вечером к тебе придет человек и передаст письмо, из которого ты узнаешь, что от тебя требуется. Прочитав, сожжешь. — Кручинский встал, взял крест со скамьи и уже громко нараспев изрек: — Отпускаются все твои прегрешения, вольные и невольные, аминь!
Стефания поднялась в состоянии крайнего возбуждения, забыла даже перекреститься. Перед ней расступились, когда она шла на свое место на передней скамье, с любопытством, сочувственно вглядываясь в ее заплаканное лицо. Мокрые от слез бледные щеки, опущенные глаза, вся ее по-старушечьи ссутулившаяся фигура приводили в изумление людей, вслед ей слышался сочувственный шепот:
— Боже, такая молодая и такая великая грешница.
Как опасного государственного преступника, его вели под конвоем целого взвода солдат.
Военный суд, состоящий из трех старших офицеров полка, не прозаседав и часа, вынес обычный для того времени суровый приговор: «Местного крестьянина Илью Михайловича Покуту, сорока семи лет, как анархиста и социалиста, призывавшего крестьян к бунту против военных властей, а также к неповиновению его императорской особе, которую осмелился публично назвать позорящими, кощунственными словами, приговорить к смертной казни в поучение прочим».
Полковник Осипов, по чьему приказу было произведено чрезвычайное заседание суда, показал рукой на восток от фольварка, где на бугре за околицей села росла развесистая сосна.
— На ней, господин поручик. Понятно?
— Так точно, ваше высокородие! — отчеканил, козырнув, франтоватый поручик Леонтий Долгуша.
Отправив со двора военный эскорт с приговоренным к смертной казни мужиком, полковник пригладил усы и с облегчением вздохнул. Слава богу, теперь он может спокойно отдаться своему маленькому увлечению и не думать о том, что какой-то Илько Покута поведет своих мужиков делить ту самую помещичью землю, на которую он, полковник действующей армии, больше чем кто-либо, имеет право. Хотя граф Бобринский не дал еще положительного ответа на его просьбу, однако же советовал ему, пока русские войска не перейдут на юг Карпат и, таким образом, не поставят Австро- Венгрию на колени, беречь, как свое собственное, помещичье имение (а главное — леса!) от огня и разграбления.
— Благодарю вас, гас-па-да, — приветствовал он офицеров, вышедших из деревянного домика дворецкой, где только что состоялся суд. — Теперь, гас-па-да, вы имеете право на отдых.
Три старших офицера вместе с полковником вошли в «палац» и медленным шагом усталых людей поднялись по широкой дубовой лестнице на второй этаж. После этой су- донской казуистики они в самом деле считали, что имеют право на отдых. Не такая легкая вещь судить глуповатого мужика, который не знает твоего языка и все время ссылается на какие-то обещания самого императора, на симпатии лемков к его величеству. Тут сам черт ногу сломит… А в пауку другим осудить следовало. Грабеж в военное время, другими словами мародерство, карается смертью.
— Досталось нам мороки, — обратился к полковнику командир батальона капитан Козюшевский, над изрядным, округлым брюшком которого любили подтрунивать его коллеги. — Нелегко было, господин полковник, сломить мужицкое упрямство. Он все время ссылался на книжку какого-то автора-малоросса, в которой будто бы учат мужиков, как они должны делить помещичью землю.
— И странная логика у несчастного газды, — шагая бок о бок с Осиповым, вмешался в разговор начальник штаба подполковник Чекан, высокий, с красивым, мужественным лицом и с серебрящимися сединой висками. — Покута пытался убедить нас, что раз автор книги — подданный русского государя, то государь знает об этой книжке, а зная, тем самым санкционирует все то, что в ней написано. И даже экспроприацию помещичьих земель.
— Потому вы, Александр Григорьевич, и возражали против смертного приговора? — с неприкрытой иронией сказал секретарь суда, командир четвертого батальона, сухопарый, остроносый Кручина. Он очень нервничал во время заседания, перед его глазами все еще маячил накрытый стол в большом зале «палаца» и те офицеры, которые остались там с приглашенными на бал молоденькими панночками. — Мы бы с этим делом за полчаса справились, если б вы, Александр Григорьевич, не затягивали его.
— Да, я был против столь сурового приговора. — Тень скорби легла на обветренное на морозе, еще молодое черноглазое лицо Чекана. — Жаль человека. В конце-то концов, он не совершил никакого преступления.
— А нас кто пожалеет, если это быдло перейдет от слов к делу? — взмахнув в порыве возмущения папкой, огрызнулся Кручина.
— Быдло? — подполковник остановился и гневным взглядом смерил его плюгавую фигуру. — Теперь я понимаю, почему столь дорого обошлась нам вчерашняя атака высоты под Синявой. Вы действительно, как быдло, как скот, погнали свой батальон на австрийские пулеметы.
— Гас-па-да, гас-па-да! — вмешался полковник в перепалку офицеров. — Александр Григорьевич, но другого выхода у нас не было. — Осипов натянуто рассмеялся. — После драки, как говорится, кулаками не машут.
