Первый великоросс (Роман) - Кутыков Александр Павлович (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗
…Лесоок когда-то зимними вечерами объяснял нешумной аудитории, что в Полоцке он видел холм в лесочке, украшенный мощными золочеными, серебряными и иных цветов столбами. Находясь там, он чувствовал, что искусные рукотворные божки видели его насквозь. Долгое время спустя никак не мог отделаться от этого ощущения… Рассказывая, Лесоок постоянно вводил в свою речь славянские слова и обороты, чтобы передать картину красочнее. Мерь вожу верила, но ясно его не понимала… Ныне желалось узреть, о чем были наслышаны, но неделя минула, а и подобия образов из увлекательных повествований не наблюдалось…
Юсьва пришел в тот день один-одинешенек и, глядя на Стрешу, что-то принялся объяснять, указывая на себя.
— Вот этого, с белыми ресницами, Лесоок терпеть не может! — вмешался с советом Пир. — Говорит — от него вреда нет, когда его самого нет.
— Он, мужички, по-моему, предлагает помочь.
— Смотри, девка, этот парень почитаем в племени и плохо сносит… — Пир наклонился к уху Стреши. — …Лесоока. Кабы Лесоок…
Не успел он договорить, как Юсьва уже ухватил некоторые словеса:
— Плохо, плохо смотрит девка! Плохо дядька! — Он тыкал пальцем в лежавшие столбы с девкой Лялей и дядькой Перуном.
— Смотри-ка ты, понимает, бес! — рассмеялся Ижна. Молодая женщина душой порадовалась неожиданному моменту и сказала, видя, что Юсьва берет киянку и долото:
— Дык объясните ему — мож он и сробит чего!
Юсьва пялил моргавшие глазки на мужиков, а те — по мере актерского таланта — корчили образины, схожие с истуканскими. Пир хмурил брови и, выделяя губы, всасывал с присвистом бородатые щеки, указывая кривым перстом на Перуна. А Ижна, борясь со смехом, указав обеими руками на Купалу, выпучил голубые потешные глазки и широко расхлебянил желтозубую пасть… Стреша, упиваясь хохотом, побрела на соседний холм оглянуть коз. Юсьва смотрел ей, одетой в серые порты и размахивавшей обнаженным обоюдоострым мечом, вслед.
— Э-э, за работу, парень, зря, што ль, ряхи рвали?..
Русских путешественников по новой одежде приняли на переправе за настоящих купцов. Жестами предложили оставить лошадей и пересесть на лодочку.
— Да как же это так? — изумился Козич, глядя на растерявшихся попутчиков. — Разве коней на энтих можно оставить?
Оглянулись на других купцов — те преспокойно оставляли четвероногих на постой.
— О-о-о, с Руси кто есть? Полянских, ростовских нема? — крикнул Синюшка увлеченно рассаживавшимся в лодки людям. Никто не отозвался.
— Видимо, наши по реке подходят, — догадался Светояр. — Эх, делать неча… — вышел он вперед и пряча перемотанную правую руку за пояс.
— Пытнем, мужики! — прекратил колебания Синюшка.
— Поплыли, один бес — коники не наши, а ихние! — посмеялся Светояр над булгарами, бывшими рядом и не бельмеса не разумевшими по-русски. Решили: будь, что будет — и уселись в повидавший многих путешественников челнок.
На той стороне плату не взяли: это насторожило.
— Лошадями возьмете, что ль? — вызверился на татарчука-лодочника, совершенного юнца, Синюшка.
— Обратно, обратно, — загибал руку немного понимавший мальчуган. — Кет и обратно, тут и там, — обеспокоенно указывал парень.
— Смотри, кметек, головенку снесу, коль лошадок сведете! — строго пригрозил Светояр, озираясь на спешивших в город людей и тяжело похлопал здоровой рукой невинного мальчугана по тонкой шее.
— Пойдем, Светояр, в наших городах купцов не замают, и с нами, мож, обойдется, — поторопил Синюшка.
— Я не знаю, что в наших городах, — разозлился русич.
— Иди, иди, Светояр, — успокаивал Козич, замечая, что их троица становится слишком заметной для окружающих.
У пристаней стояло превеликое множество ладей, стругов, учанов, ушкуев разных калибров и достоинств. С них сходили гости и шумно шли по берегу. Навстречу им спешили конные возы, за плату доставлявшие товар к местам назначения. Многие, наоборот, отъезжали, груженые, направлялись вверх или вниз по реке — к Хвалынскому морю и за него. Вся эта толпа купцов, послов и странников достигала города или покидала его по могучей, спокойной реке-труженице Итили.
Такая же толпа клубила пыль у широчайших ворот западной, речной стороны Булгара. Народ широким потоком входил в город и покидал его. Люди разговаривали громко. Очень громко… Вдруг вспомнился Поречный. Светояр поразился Булгару — не его вышкам, дворцам, минаретам, а не обращающему ни на кого внимания народу. Русский лесной мужик шел в толкучке, никому совершенно не нужный — как это странно!.. Козич улыбался, поглядывая на Светояра. Синюшка же был как рыба в воде, и первым подметил, что маловато девок.
— А вот тут они молятся по-своему, — показал самый молодой на верхушку минарета. — Слышите, уже начали!
До них донесся голос муэдзина. Разом определили отличия заволжской веры и, не обращая внимания на серо-желтую невзрачную мечеть, проследовали дальше, приняв храм за конак лепшего татарина.
Стогна Булгара были грязны и обозначены сидящими на задницах булгарскими мужиками. Они громко переговаривались, спорили, наблюдали за прохожими. Посмотрели и вслед уходившим к одному из рынков русичам.
— Что ж они тут все делают? — спросил Светояр, надеясь на осведомленность друзей.
— А что им делать, нерусям-то? Сиди и сиди… — Обернулся идущий впереди Синюшка. — Козич, скажи, где лучше: тут или в Консампитополе?
— Константинополь в десять раз боле, но Киев чище всех — и того и этого. А вот этих и в Греции полно! — указал старик на арабов и персов в белых головных накидках.
— Видно, они по торговле везде первые! — угадал молодой. Козич согласился. Сбоку посмотрел на парня, которого когда-то возненавидел за глумление над Хижой, но постепенно гнев сгладился течением нелегкой жизни, в которой Синюшка трудился на благо и пользу всем. Некошная выходка молодчика осталась темным пятном. Добрый мужичок почти забыл и про бегство от него «сладкой» парочки. Но до сих пор приходили в голову мысли, что, не скройся они тогда втихаря, не побрезговали б злодейством и пустили его, Козича, кровушку — избавились бы, как от запаршивевшего, а потому никчемного козленочка… Сейчас Козич смотрел на Синюшку и ясно понимал, что этот кметек на подлое убийство ближнего не способен. Оттого у пожилого мужика светлело на сердце и возвращалась к нему щегольская его особая походка.
Вокруг торговали тряпками, одеждами, едой. У Козича был наименьший кусок серебра, и он предложил обменять его на монетки. Продавец украшений дал мужичку какое-то количество денег. Проверить правильность сделки не смогли, так как не знали об этих ногатках ничего, к тому же монеты были разными. Видимо, из разных стран… Ну и что? Все равно не в убытке. Лишь бы коники на той стороне дождались.
Светояр наудачу спросил полоску дешевой ткани для перевязки у того же продавца, вращательным жестом водя вокруг подобранной десницы. Тот взглянул на руку, выскочил из-за прилавка и, осторожно подталкивая, увлек раненого внутрь своей халупы. Громкие, невнятные, но убедительные увещевания его не позволили Светояру воспротивиться. За ними проследовал и Козич, нервничая и любопытствуя. Синюшка остался снаружи, отошел в сторонку и стал невзначай поглядывать на брошенный прилавок, задаваясь щекотливым вопросом: не стащит ли кто чего из злата-серебра? Люди подходили, смотрели, брали, клали, потом стали громко вызывать торгующего: видно, выбрали.
А в шатре жена торгаша мочила в горячей воде серенькую ленточку. Потом ее бледнолицая дочурка, годами чуть старше Стреши, принялась тихонько отдирать от раны прилипшую часть рукава новой рубахи, поглядывая — не очень ли больно мужику. Русский, выказывая уважение к старшей в доме, едва взглянув на дочь, остальное время с благодарностью смотрел на мать, находя в ней большую схожесть со своей мамой. «О боги, как она там?»
Козич подошел к плошке с горячей водой, мокнул в нее палец и облизал.
— Соль, — сказал он и сморщил лицо.
— Да, верно, соль, — попробовал и согласился Светояр. Старая татарка зачерпнула из дежи белой соли и насыпала в куль.
