Третий Рим - Жданов Лев Григорьевич (читать книги полные txt) 📗
И, странное дело, не просыпаясь, не шевельнув телом, Анастасия только руки свои, полные, мягкие, теплые, сомкнула на шее красавца-царя и ответила, все во сне, на поцелуй дружка таким же долгим, жгучим поцелуем.
А старик, вздев очки, разбирал в это время:
– Вторая от стены… э… э… Мария Хованская…
– Идем! – вдруг раздался повелительный шепот царя.
И, не дожидаясь спутника, он кинулся быстро вон из заветной девичьей опочивальни.
На пышных, явных смотринах – ей же, Анастасии Захарьиной, ширинку царь вручил, когда третьи, последние смотры были…
С нею же и обвенчал митрополит Макарий Ивана 3 февраля 1547 года.
Все было хорошо… но недолго.
Правда, еще перед свадьбой Иван устроил шумный мальчишник, причем в бане мовником Алексей Адашев вместе с первейшими княжатами состоял – с Мстиславским, Трубецким, Никитой Захарьиным и другими…
И тут-то, против воли, Адашев, всегда избегавший слишком веселых потех царя-отрока, впервые увидал, до чего человек забыться может, дав волю страстям и пороку.
Но тогда же подумал, чистый душой и телом, будущий руководитель Ивана:
«Женится – переменится. Он ли виноват, что злые приставники не блюли чистоту души отрока-царя, порою еще на дурное подбивали мальчика; до срока пробуждали то, что спать бы вовсе в человеке должно».
И Адашев старался не слышать, не глядеть на оргию, кипящую кругом.
Месяц, не больше, после свадьбы хорошо все шло. Не отходил царь от жены молодой. Делами даже мало заниматься стал, хотя раньше сам во все вникать старался.
Но вдруг худые новости или, вернее, старые грехи расцвели…
Быстро пресытясь первой женской любовью и страстью жениной, словно утомясь законными, здоровыми ласками, Иван снова стал возвращаться к забавам буйной юности. Одновременно и за царское дело принялся, но кровью, да петлей, да заточением пахло от его решений.
Призадумались лучшие люди: митрополит, Адашев, Сильвестр… все Захарьины, сразу в большое возвышение пришедшие… и многие другие.
Возликовали зато иные, темные силы, раньше, словно черви, копошившиеся вокруг царя.
Веселые люди, скоморохи, – вопреки обычаям дедовским, – снова стали гостями дворцовыми и в самом Кремле, и в пригородных потешных дворцах царевых.
Крамола, пригнувшая было голову, осмелела. Посредством женского тела и вина или худшего чего явилась надежда уловить в свои сети царя, со стези чистой, прямой на кривую направить. И тогда, известно, в мутной воде только и ловится рыбка…
Но очистители московского государственного потока тоже не дремали.
Ранней весною, в первых числах апреля, сидел в сумерках в своей просторной келье Макарий. Последние лучи заката, угасая за дальним западным бором, пурпуром окаймляли гряду воздушных облаков, словно задремавших высоко в лазоревом, ясном небе.
Ясный сумрак царил в келье, где старец сидит у окна, глядя ввысь, в светлое вечернее небо.
На небольшом, особом столе видны краски водяные, кисти, стекла какие-то небольшие, на которых изображены различные библейские сцены, но так легко, прозрачно все нарисовано, что сквозь слои красок видно дерево простого стола, на котором лежат стеклышки.
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас! – послышался за дверью обычный возглас.
– Аминь! – ответил Макарий, давая этим право войти в келью.
На пороге показался Сильвестр, протопоп Благовещенского собора.
Почти одних лет он с Макарием, но разнятся они по виду. Тот был брюнетом в годы юности. Смелый, открытый взор – словно всю жизнь привык внушать повиновение. Губы, сухие, аскетические, крепко сжаты. Высокий, белый лоб, увеличенный еще от начавшего лысеть черепа, перерезан двумя-тремя морщинами и обличает мыслителя, человека с широким умом.
Сильвестр лицом попроще, попонятней. Чистый славянский тип, уцелевший после монгольского ига на Руси – только в семьях священников, именно вот таких, как семья Сильвестра, где от прадеда к правнуку – все левиты. Этот славянский тип обнаруживает себя и мягкостью очертаний лица, и окраской сероватых, еще не помутнелых от старости глаз… Мелкая сеть морщин, след обычных житейских забот и расчетов, легла вокруг глаз Сильвестра. Умеренная полнота и округлость фигуры среднего роста тоже составляет противоположность с высокой, крепко сбитой, хотя и костлявой фигурой Макария.
– А и в час заглянул ты ко мне, отец протопоп! – сказал святитель после первого обмена приветствий, преподав благословение своему гостю. – Я уж думал спосылать по тебя… Что, думаю, долго не видать приятеля?..
– Недосужно было, отец митрополит… То с паствой, то по-домашнему… Весна… К лету готовиться надо, сам ведаешь…
– Знаю, знаю, хлопотун ты великий… Марфа ты у меня евангельская… – мягко улыбаясь, пошутил Макарий. – А ты бы поменьше… Вспомни: «Воззрите на птицы небесныя…»
– Как они мерзнут зимою, которы в теплы края не снарядилися?.. Видел, видел, господине! – на шутку шуткой отвечал Сильвестр. – Не сеют, не жнут да што и клюют. Сказать негоже.
– Ну, уж што тут… В житейском тебя не обговоришь. Поведай лучше: так зашел али вести какие?..
– Да такие вести, что беда и горе вместе!.. Чай, и ты их слыхал раньше мово, отче митрополите… Все про царя про нашего…
– Слыхал… Слыхал!.. – поглаживая бороду, отвечал Макарий.
– Так что ж это будет? Долго ль это оно будет? Вот, помнишь, отец, мы с тобой думали: образумится юный, не закоснелый царь, боярами обруганный, запуганный. Отшатнется от них и от житья ихнего. Добре державу свою поведет… О земле вспомянет… По завету Божиему Русь заживет. А теперь?
– Что же теперь? Царь благочестия не рушит. И монастыри жалует. Давно ли Псковский монастырь щедро таково одарил, когда гостевал там по осени?
– Да, это што говорить! А вон псковичи-горожане стонут да охают. Разорил их наместник, ставленник литовский, дружок Глинских с Бельскими, Турунтай-Пронский, князь Егорий Иваныч! Сколько цидул да жалоб на Москву шло. И сюды жалобщики ездили ж, убыточились. А царь их и на светлые очи свои не допустил. Даром что, во Пскове будучи, всего наобещал.
– Что ж, на то его царева воля.
– Божья воля должна быть, а не человеческая…
