Нью-Йорк - Резерфорд Эдвард (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗

Но Мастер гадливо повел плечами и отвернулся. Через несколько секунд они уже быстро шли по Бродвею. Гудзон подхватил Эбби на руки, и та обняла его за шею. Мастер шагал с каменным лицом, не говоря ни слова.

– Кто этот злой человек? – шепнула Эбби Гудзону на ухо.

– Забудь о нем, – ответил он мягко. – Он малость не в своем уме.

После такого унижения Джон Мастер негодовал несколько дней. Он, вероятно, врезал бы Чарли, не будь у того рядом столько дружков, которые могли ввязаться в драку, и если бы с ним не было маленькой дочки. Она и без того перепугалась, а ее достоинство серьезно пострадало.

Вдобавок он был озадачен. Откуда взялась такая ненависть в его старом друге? Что означала злоба Чарли? На протяжении следующих двух недель он несколько раз подумывал наведаться к Чарли и разобраться. И в этом случае он, вероятно, узнал бы правду. Но жизненный опыт, подсказывавший не будить лихо, и уязвленное самолюбие удержали его от этого шага.

Однако было ясно одно: настроения в городе гораздо хуже, чем он предполагал. Он видел лица собутыльников Чарли, и их озлобленность потрясла его. Он знал, конечно, что субъекты вроде Чарли недолюбливали богачей-англикан из прихода Троицы, особенно в тяжелые времена. Он понимал их презрение к коррумпированным королевским губернаторам. Он испытывал те же чувства. Но когда Чарли назвал его англичанишкой, да с такой лютой ненавистью, он был застигнут врасплох. В конце концов, они оба были английскими колонистами, ничем в этом смысле не различаясь.

Он всегда гордился знанием таких людей, как Чарли. Может быть, за годы, прошедшие с возвращения из Лондона, он оторвался от уличной жизни? Он понял, что так оно, вероятно, и есть, а потому решил принять меры. В последующие недели он чаще общался со складскими работниками. Он болтал с лавочниками, заходил в таверны неподалеку от дома и слушал чужие толки. Вскоре он убедился, что дурные настроения разошлись шире, чем он предполагал. Все казались чем-то недовольными. Что бы ни случалось, люди винили в этом правительство. А правительство находилось в Лондоне.

И Мастер сильно встревожился, когда в конце весны пришло известие о том, что Акт о гербовом сборе приобрел силу закона.

Однако протесты все равно повергли его в удивление. В Виргинии молодой адвокат по имени Патрик Генри распалил ассамблею тем, что назвал короля Георга тираном. Разъяренный член муниципального совета, с которым Мастер повстречался на улице, сказал: «Теперь нам все ясно, Джон! Эти проклятые законники в Лондоне хотят превратить нас в рабов!» И было похоже, что беднота рассвирепела не меньше. Мастер счел это несколько странным. Да, газеты и альманахи обложили налогом, но он подозревал, что основное бремя гербового сбора придется на людей его класса, а вовсе не на таких, как Чарли. Но складывалось впечатление, что налог был символом: лондонским произволом, учиненным без спроса, верным свидетельством того, что британское правительство решило, будто может обращаться с колониями, как ему заблагорассудится.

Акт вступал в силу в начале ноября. Тем временем из Англии вышли корабли с грузом официальных бланков.

Озлившиеся ньюйоркцы были ни в коей мере не одиноки. Прошел слух, что в Бостоне толпа подожгла дом распространителя марок. Его коллеги на Род-Айленде и в Коннектикуте получали угрозы. Нью-йоркский распространитель не стал дожидаться расправы и сбежал.

В провинции Нью-Йорк имелся свой губернатор. Кедвалладер Колден был старым шотландским врачом и владел на Лонг-Айленде фермой. Годами раньше он изучал желтую лихорадку и тем способствовал первым санитарным мероприятиям в городе, но это уже не шло ему в зачет. Возле его городского дома собралась разгневанная толпа. Колден же, старый шотландец, был крепким орешком, несмотря на свои семьдесят семь лет. Он вызвал из верховьев реки британские войска и дополнительно вооружил форт Джордж. Но протесты не прекратились.

Однажды Мастер увидел Чарли возле форта во главе разъяренной толпы. Вспомнив его злые слова, он сказал Мерси:

– Пусть Эбби сидит дома. Как бы не вышло беды.

В тот же день он собрал домочадцев. Помимо Мерси и Абигейл, были, конечно, Гудзон и Рут. Дочь Гудзона Ханна была тихой девушкой, помогавшей матери по хозяйству. Юный Соломон был полной противоположностью – бойкий юнец, любивший, когда Мастер сдавал его напрокат и поручал какие-нибудь дела. Еще трое слуг были наемными работниками.

Мастер спокойно и тихо велел собравшимся соблюдать осторожность, пока на улицах беспорядки, сидеть дома и не высовываться без разрешения. И только потом Гудзон пришел к нему и попросился выйти на разведку. Мастер согласился. Вернувшись в сумерках, Гудзон предостерег его:

– Когда стемнеет, босс, нам лучше закрыть ставни и запереть двери.

Вечером они спустились в погреб и осмотрели арсенал. У Мастера было два охотничьих ружья, кремневое ружье и три пистолета. Имелись и пули, и сухой порох. Но все это оружие давно не использовалось, и они больше часа чистили и смазывали его. Мастеру оставалось надеяться, что оно не понадобится.

Лучик надежды принесла ассамблея провинции Нью-Йорк. Колонией правили разумные ребята, и Мастер испытал облегчение, когда в конце лета его посетил один из участников, сказавший следующее:

– Мы договорились созвать конгресс всех колоний, который пройдет в Нью-Йорке.

Конгресс собрался в октябре. Двадцать семь человек из девяти колоний расположились в городе и прозаседали две недели. Мастер ежедневно видел их на улице. Все они выглядели малыми рассудительными. Закончив работу, они выдали тщательно выверенное, но недвусмысленное заключение. В петициях, обращенных к парламенту и самому королю, было заявлено: «Акт о гербовом сборе противоречит британской конституции».

Если Джон Мастер надеялся, что это разрядит ситуацию, то вскоре его постигло разочарование. Многие торговцы остались недовольны, а Чарли Уайт и ему подобные разжигали беспорядки. Некстати пришлось и то, что в самый день завершения работы конгресса пришел корабль с первыми двумя тоннами гербовой бумаги. Старый губернатор Колден поступил мудро и под покровом ночи тайком переправил груз в форт, но это не решило проблемы. Вокруг форта бродили орды, печатались листовки с угрозами, горожане дружно приспускали флаги. До вхождения закона в силу осталась всего неделя, и гербовой бумаге предстояло пойти в ход. Бог знает, что тогда будет.

В конце месяца Мастер посетил собрание с участием двухсот ведущих городских торговцев. Одни, как он сам, призывали к терпению, но общий настрой был явно не в их пользу. Вернувшись домой, он сказал Мерси:

– Они решили прекратить импорт. Больше никаких товаров из Британии. Умно, конечно, потому что это ударит по лондонским купцам, хотя бы по Альбиону, а те в свою очередь надавят на парламент. Но я все равно жалею об этом шаге.

В последний вечер октября он стоял под звездами у воды. На оконечности Манхэттена темнела приземистая глыба форта Джордж, теперь оснащенного девяноста пушками, безмолвно охранявшая гербовую бумагу из Англии. Завтра эти листы должны разойтись. Через пять дней наступит День Папы [34] – пятое ноября, с его обязательными кострами. Но не охватит ли город раньше пожар сильнейший?

День начался. Небо было ясным. Бухту тревожил прохладный легкий бриз. Джон дошел до Боулинг-Грина. Тишина. Он вернулся домой, позавтракал с Мерси и Абигейл и далее несколько часов занимался делами.

В полдень он вышел снова. Стало людно, но никаких беспорядков. Он отправился к форту. О том, что старый губернатор Колден предпринял попытку распространить гербовую бумагу, не говорилось ни слова. Хвала Господу хоть за это! Он возвратился в дом и снова засел за работу.

Дел было много. Решение пресечь импорт ударит, конечно, и по его сделкам с Лондоном. Но открывались и новые возможности: как всякий рассудительный бизнесмен, Мастер составлял список товаров, которых будет не достать в Нью-Йорке. Нельзя ли заняться местным производством? Чем их заменить? Как быть с кредитовым сальдо, которое сохраняет для него Альбион? Это были интересные вопросы. В середине дня явился Гудзон, спросивший, не нужно ли чего. Мастер попросил чая и велел Гудзону послать мальца, чтобы разведал обстановку в городе. Затем вернулся к трудам. Он не знал, сколько времени просидел, когда Гудзон вошел снова: