Нью-Йорк - Резерфорд Эдвард (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗

Мастер был в целом согласен с британской позицией. Земли было полно и на востоке. Каждый год с родины прибывали тысячи переселенцев: англичан, шотландцев и ирландцев; они искали дешевых земель и обретали их. Вашингтону и его товарищам следовало смириться.

Однако второе письмо – от Альбиона – заставило его поволноваться.

Начиналось оно достаточно бодро. Джеймс был счастлив в Оксфорде. Высокий и ладный, он представлялся героем юному Грею Альбиону. В Лондоне же некий Уилкс писал статьи против правительства и был брошен в тюрьму, но тут ополчился весь город, и ныне Уилкс стал национальным героем. Это напомнило Мастеру суд над Зенгером времен его юности, и он был рад, хотя и не удивлен тому, что праведные англичане отстаивают свободу слова.

Но далее Альбион перешел к главному.

Британские финансы пришли в упадок. Годы войны оставили Британию с огромной империей, но и с огромными же долгами. С кредитами стало туго. Правительство старалось повысить налоги, какие могло, однако фискальное бремя англичан было тяжелее любого в Европе. Недавняя попытка ввести на юго-востоке налог на сидр спровоцировала беспорядки. Хуже того: получив обещание снизить некоторые земельные налоги, завышенные во время войны, парламентарии шумно требовали уменьшения, а не роста их числа.

Больше всего тратилось на Америку. Восстание Понтиака показало, что колонии по-прежнему нуждались в дорогих гарнизонах, но кто будет платить?

«И вряд ли можно удивляться тому, – писал Альбион, – что правительство вынуждено обратиться к американским колониям, которые до сих пор не платили почти ничего, с призывом принять участие в расходах на собственную оборону. Новая пошлина на сахар, введенная в прошлом году, покрывает лишь восьмую часть неизбежных издержек».

Мастер покачал головой. Сахарный акт минувшего года явился невразумительным сводом раздражающих установлений. Ньюйоркцы пришли в бешенство. Но это хоть было естественным шагом правительства, которому свойственно облагать пошлинами торговлю, и Мастер рассудил, что роптать не с руки.

«А потому, – продолжал Альбион, – было предложено ввести в колониях и гербовый сбор, который, как вам известно, здесь платят все».

Но Акт о гербовом сборе не утверждал торговую пошлину. Он утверждал налог. Сам налог был достаточно прост. Правительство получало плату за каждый официальный документ, каждый коммерческий контракт и все печатные материалы. Сумма была небольшая, но налог оставался налогом.

Если и существовало правило, понятное всем праведным англичанам, то это был запрет королю вводить налоги без согласия народа. А колонистов никто не спросил.

– Не очень-то умно со стороны королевских министров, – сказал Джон жене, – выбрать тот самый единственный, лучше прочих высчитываемый налог, который разгневает здешних заправил – купцов, издателей и юристов.

Когда первые слухи об этом предложении достигли Америки, в Лондон полетели многочисленные жалобы и петиции. Мэр Нью-Йорка Крюгер объявил, что городской совет не может позволить себе снабжать английские казармы дровами. «Пусть замерзают! – радостно сказал он Мастеру. – Небось задумаются!» Колонисты умеренных взглядов, которых придерживался и Джон Мастер, согласились с необходимостью изыскать деньги. «Но пусть этим займутся наши законные представители, ассамблеи в каждой колонии – свои», – предложили они. Бен Франклин считал, что колонии должны собрать конгресс и выработать единое решение. Правительство в Лондоне объявило, что дело будет рассматриваться год. Тем и кончилось, решил было Мастер, пока не дочитал письмо Альбиона.

Меня беспокоит Ваше последнее письмо, где говорится о консультациях между колониями и правительством, так как король поручил разобрать это дело премьер-министру Гренвилю. Гренвиль честен и дотошен, однако нетерпелив и временами упрям. Поэтому я должен предостеречь Вас и сообщить сведения из надежнейшего источника о том, что Гренвиль не намерен ждать каких-либо предложений от колоний. Акт о гербовом сборе станет законом к Пасхе.

И это, угрюмо подумал Мастер, будет сродни коту среди голубей. Но, снова и снова перечитав письмо, он решил, что поделать тут нечего и остается только пойти гулять с дочкой, как было обещано. Подумать можно и на ходу.

Найдя ее в кухне с Гудзоном, он велел ей одеться, а когда она премило спросила, можно ли пойти и Гудзону, улыбнулся и ответил:

– Разумеется, Эбби. Ему полезно размяться.

Гудзон был рад пройтись. Было ветрено и сыро, но, когда они дошли до Бродвея, солнце уже сияло вовсю. Джон предложил пойти в Боулинг-Грин, где Абигейл было место поиграть вволю, но она сказала, что лучше походит. Гудзон держался в паре шагов позади. Ему было отрадно видеть высокого красивого мужчину, который держит за руку свою кроху, и подмечать улыбки, с которыми их приветствуют встречные. Абигейл была одета в серый плащик и остроконечную шляпку в голландском стиле – подарок, которым она очень гордилась. На Мастере была коричневая домотканая куртка, скроенная, конечно, хорошо, но простенькая.

Если Джон Мастер стал одеваться просто, то Гудзон знал, что это не случайно. Несколько месяцев назад прошел слух о новом обществе лондонских денди. Они называли себя макарони [33]. Они прошлись парадом по лондонскому Вест-Энду, и их экстравагантные шляпы с перьями и украшенные самоцветами шпагами произвели нешуточный скандал. «Что ни судно, то новая мода из Лондона, – предупредил друзей Джон. – Нам лучше поберечься». Для большинства населения Нью-Йорка, переживавшего трудные времена, такая показная экстравагантность была бы оскорблением, и ничем иным. «Не разрешайте домашним одеваться как макарони! – твердил Джон. – Не время нынче!»

Джон Мастер входил в группу местных ведущих производителей одежды и белья. В последние месяцы он отказался от любимых модных нарядов и ярких шелковых жилетов, при каждом выходе предпочитая надевать добротную домотканую одежду американского пошива.

Они дошли до церкви Троицы, и Джон решил, что можно и поворачивать домой, но крошка Абигейл заявила, что хочет пройтись еще. «Придется нести на закорках», – с улыбкой подумал Гудзон. Они вступили в бедный квартал, направляясь к Коммону. Гудзон усомнился в разумности этого. Он решил идти рядом. Чуть впереди находилась таверна Монтейна.

Там собралась немалая толпа – моряки, рабочие и мелкие ремесленники. Выпивали прямо у входа на улице. При виде столпотворения Абигейл неуверенно взглянула на Гудзона. Тот улыбнулся.

– Они тебя не обидят, – пообещал он.

– В молодости я часто захаживал в такие места, – бодро сказал Мастер. Едва же переступив порог, он заметил лицо, при виде которого воскликнул: – Да это же Чарли Уайт! – И, взяв Абигейл за руку, позвал ее: – Идем, Эбби, сейчас ты познакомишься с моим старым товарищем. – Заспешив через зал, он крикнул: – Чарли!

Гудзон успел отстать шагов на двадцать, когда стал свидетелем дальнейшего.

Чарли Уайт обернулся и уставился на Джона.

– Чарли! Еще не забыл меня? – (Чарли продолжал пялиться.) – Чарли, это моя дочурка Абигейл. Эбби, скажи «здрасте» моему другу мистеру Уайту.

Чарли едва посмотрел на Абигейл. Затем демонстративно сплюнул Мастеру под ноги. Гудзон увидел, как Мастер побагровел. Чарли уже поворачивался к мужчинам перед таверной.

– Тут у нас мистер Мастер! – крикнул он. – Сосед губернатора. Сынок в Англии. В Оксфордском университете. Чё думаете?

Мужчины нехорошо посмотрели на Мастера. Кто-то издал хамский звук. Гудзон напрягся.

– В чем дело, Чарли? – воскликнул Мастер.

Но Чарли Уайт проигнорировал вопрос. Затем он вдруг резко приблизил искаженную ненавистью физиономию к лицу Мастера:

– Я тебе не друг, двуличный англичанишко! Вали отсюда! – Он глянул на Абигейл в ее высокой шляпке. – И сучку свою прихвати!

Абигейл расширенными глазами смотрела снизу вверх на обоих. Она заплакала. Гудзон устремился вперед.