Поверженный ангел (Исторический роман) - Коротков Александр Сергеевич (книги полностью .txt) 📗
«Вот так и мы», — подумал Ринальдо. Он теперь часто говорил «мы», думая о Симончино и Сыне Толстяка, о мессере Панцано и старом часовщике, о насмешнике Луке ди Мелано, рассудительном Лоренцо Камбини, чудаковатом графе Аверардо, и не только о них, о тех, кого знал в лицо и по именам, но и о многих незнакомых ему людях, рядом с ним кричавших на площади, голодавших, споривших до хрипоты на сходках. За эти два месяца, до отказа набитых событиями, страстью и борьбой, тысячи людей, до сих пор незнакомых, чужих друг другу, соединились в одно нерушимое братство, объединенные одной верой, одной ненавистью, одной судьбой. Глядя на своих друзей, Ринальдо иногда спрашивал себя, как же будет потом, когда все кончится, придет в спокойствие, когда они разойдутся и заживут каждый своей жизнью? И только теперь, потеряв двоих из них и поняв, что они значили для него, он обрел ответ, которого раньше не находил. Теперь он знал, что они уже никогда не смогут отделиться друг от друга стенами своих домов.
«Вот так и мы», — машинально повторил про себя Ринальдо. Вчера, пока они с Коппо добирались до хижины его родственницы, и сегодня, с той минуты, как он открыл глаза, в голове у него все время звучали какие-то мысли, словно обрывки разговоров, лезущих в уши, когда стоишь в уличной толпе, чужих, бессмысленных, ненужных тебе разговоров. Они проносились, эти мысли, и улетали, не задевая, не касаясь того единственного, ни на миг не исчезающего сознания, которое наполнило все его существо, как наполняет ночную комнату звенящая тишина: Тамбо и Марко Гаи остались во дворце, беззащитные, истекающие кровью, обреченные…
Ринальдо сжал голову руками, закрыл глаза и увидел Микеле ди Ландо, не прежнего — нового, разодетого, потолстевшего. И услышал его крик, тонкий, визгливый: «Вы требуете присяги? Вот вам моя присяга!» Все, что случилось дальше, было так неожиданно и произошло так быстро, что ни он сам, ни Тамбо, ни Марко не успели даже пошевелиться. Потом он увидел лицо Марко, удивленное и растерянное. Он смотрел на свою руку, она была в крови. В это время Тамбо как-то странно съежился и схватился за бок. По пальцам у него текли красные ручейки. Он упал на колено, кивнул на дверь. Возле нее никого не было. «Беги, расскажи, — хрипло прошептал он. — Расскажи». И тут Ринальдо понял, что важнее этого ничего нет. Он должен рассказать о том, что увидел, иначе никто никогда не узнает, что произошло. Ландо с ножом в руках отскочил, ожидая ответного удара. Ринальдо стоял слишком далеко и не успел ему помешать. Стража не остановила его, ей не приказывали никого задерживать. Он выскочил на улицу и побежал к Санта Марии Новелла. Он не помнил, как бежал, как добежал, что говорил. Он пришел в себя только после того, как услышал крик Сына Толстяка: «Ты с ума сошел!», и почувствовал, что тот трясет его за плечи. Ему долго не верили, потом стали о чем-то спорить. Он не знал, о чем, хотя сидел вместе со всеми и слушал. Потом ему сказали, что он должен бежать из города. Он не понял. «Тебя убьют, обязательно убьют! — кричали ему. — Ты же единственный свидетель!..» А ему было все равно. И все же по общему решению Коппо увел его из города к своей родственнице.
Перед ним, почти у самого его лица, из травы выбрался крошечный, с ноготь, лягушонок, влез на листочек и замер раскорякой, забыв подтянуть заднюю лапку и удивленно вылупив на Ринальдо свои немигающие выпуклые глазенки. Лягушонок был смешной, но Ринальдо не улыбнулся. Ему вспомнились слова мессере Панцано. «Тамбо знал, на что идет, — мрачно говорил он. — Он о многом догадывался и не в пример нам предвидел самое худшее. Теперь я понимаю, почему он с такой яростью настаивал, чтобы во дворец послали не меня с Симончино, как решили прежде, а его вместе с Марко, а вместо сера Аньоло Латини пошел бы Ринальдо. Латини с его одышкой не сумел бы убежать. Да, друзья мои, чтобы открыть глаза народу, они с Марко решили рискнуть своей жизнью. И если мы не хотим до могилы презирать себя, мы должны сделать все, что можем, и даже больше, чем можем, чтобы выручить их, нашего Марко и нашего Тамбо. Мы должны поднять весь народ, если надо, взять дворец, разнести его по камушку. Пусть завтрашний день станет последним днем предателя Ландо». Он помолчал, потом тихо пробормотал, словно про себя: «Но почему же он именно сегодня, не вчера, не на прошлой неделе, а именно сегодня решил идти в открытую? Как бы нам и на этот раз не оказаться такими же слепцами, какими мы были весь этот месяц…»
Последние слова рыцаря вспомнились Ринальдо еще вчера, в оливковой роще, где они отдыхали вместе с Коппо, и с тех пор не выходили у него из головы.
После своего вступления во дворец в памятный день двадцать второго июля Микеле ди Ландо почти двое суток правил Флоренцией единовластно, рассылал указы от имени гонфалоньера справедливости тощего народа, казнил и миловал по своему разумению, владел ключами, запирал ворота города, писал письма и издавал указы от своего имени. Первый свой указ он издал вечером, за два часа до полуночи того же дня. Ринальдо помнил его. «Никто, — говорилось в указе, — какого бы состояния и происхождения он ни был, не должен наносить оскорбления ни нашему подеста, ни мессеру капитану народа, ни мессеру исполнителю под страхом лишения имущества и жизни, чтобы тощий народ не наносил обиды при своей бешеной грубости ни одному из этих трех правителей». В то время, упоенные своей победой, чомпи не обратили на этот указ особого внимания. Большинство поняло его как требование уважать должностных лиц, облеченных властью самим тощим народом. Но сейчас, когда от прежних восторгов не осталось и следа, для Ринальдо стал ясным как день истинный смысл этого указа. Обуздать, утихомирить чомпи — вот чего хотел Ландо.
Через два дня после своего вступления в должность гонфалоньера справедливости Ландо назначил выборы правительства. Сами выборы проходили как и прежде, обычным порядком, при помощи бобов. Черные бобы — «за», белые — «против». Микеле сам выкрикивал имена кандидатов в приоры, заглядывая в список, который был у него. «Значит, так, — говорил он, — за тех, кого вы желаете, кто вам мил и нравится, бросайте черный боб, а кто нет — белый». Все было привычно, как должно было быть, вот только списки… Никто из чомпи и в глаза их не видел. Кто их составлял — бог весть. Только не народ. Когда к вечеру двадцать четвертого июля на площади устроили празднество по случаю избрания нового приората и объявили, кто избран, многие ахнули. От чомпи избрали Леончино ди Франкино и Боннакорзо ди Джованни — закадычных приятелей Ландо.
Потом снова были торжества. Ландо снова кричал с балкона — о полуторатысячном народном ополчении, о том, что оно прибавит силы тощему народу и что коммуна берется содержать его на свой счет. Тут же, на площади, всем полутора тысячам арбалетчиков выдали первую получку. А через десять дней ополчения не стало. Заложив у ростовщиков свои арбалеты, ополченцы разбредались кто куда, поскольку на то нищенское жалованье, которое положили им приоры, не то что семейному — одинокому-то человеку и то прокормиться было невозможно. Так приоры и Гонфалоньер Микеле ди Ландо снова оставили народ в дураках. Но это было не самое большое предательство Ландо. Страшнее всего для чомпи было то, что, несмотря на многочисленные указы Ландо об открытии сукнодельческих и всяких иных мастерских, лавок и складов, они продолжали оставаться на запоре. Не все, конечно. Кое-кто из сукноделов открыл свои мастерские, но таких было немного. Большинство же богатых горожан, владельцев мастерских, укрылись в своих виллах за пределами города и не думали возвращаться во Флоренцию. А есть-то надо было всем. Многим тысячам чесальщиков шерсти, шерстобитов, аппретурщиков, переносчиков шерсти и сукон, рабочих у красильных чанов, промывальщиков и ткачей — словом, всем тем, у кого не было ничего, кроме пары своих собственных натруженных рук. А тут еще хлеб вздорожал, потому что жирные пополаны и гранды, имевшие имения за городом, не пускали во Флоренцию ни одного воза с зерном и даже ухитрялись вывозить то зерно, что хранилось на городских складах Ведомства изобилия. Чомпи начали голодать.
