Поверженный ангел (Исторический роман) - Коротков Александр Сергеевич (книги полностью .txt) 📗
— Да что ты как в воду опущенный? — хлопнув его по плечу, воскликнул под конец раздосадованный Сын Толстяка. — Что у тебя случилось?
— Ничего у меня не случилось, — не поднимая головы, отозвался Тамбо. — Я все думаю, почему он боялся.
— Кто боялся?
— Да Ландо этот. Он же боялся нас, как черт ладана. Почему? Значит, совесть нечиста…
— И откуда он вдруг взялся? — заметил Марко.
— А, да будет вам! — проговорил Сын Толстяка. — Конечно, нам надо было раньше подумать, кого выбрать гонфалоньером, у людей спросить. Но уж раз так получилось… Хорошо хоть, что из наших, из чесальщиков…
— Так это не вы и не народ назвали Ландо? — оборачиваясь, воскликнул Ринальдо. — Я спрашиваю, потому что всего второй день, как встал с постели.
— Нет, он сам вдруг вышел и взял знамя, — ответил Марко. — Мы только-только решили посоветоваться…
— Тогда я знаю, кто его послал, этого Ландо, — сказал юноша.
— Послушай, Ринальдо, — останавливаясь, проговорил мессер Панцано, — я видел то же, что ты, знаю то же, что ты, и, верно, думаю то же, что и ты. Поверь мне, не стоит сейчас ничего говорить. Что бы ты ни сказал, какие бы ни высказывал догадки, делу это не поможет, а повредить — повредит. Если Ландо предан тощему народу, — слава богу, значит, все хорошо. Если он предатель, мы увидим это сразу по делам его. И не мы одни — народ увидит, вот что главное. Потому что не ты, Ринальдо, не я, не мы все, здесь стоящие, а только народ может поправить дело, только народ может избрать нового гонфалоньера и призвать к ответу Микеле ди Ландо.
— А ну вас совсем! — воскликнул Сын Толстяка. — В кои-то веки во Дворце приоров не синьор, не богатей, не какой-нибудь там жирный или гранд, а наш брат чесальщик, чесальщик! Понимаете? Никто. В первый раз за сколько поколений! Тут радоваться надо, а вы…
Ринальдо хотел было возразить другу, но в этот момент с криками «Поймали! Поймали!» к ним подбежали двое подмастерьев.
— Кого поймали? Кто вас сюда послал? — строго спросил Сын Толстяка.
— Сера Нуто поймали! — хором закричали парни. — Нас учитель послал. Бегите, говорит, что есть духу.
— Надо спешить, — сказал мессер Панцано. — Старик Гваспарре прав. Если дойдет до самосуда…
Друзья повернулись и почти бегом направились назад к площади.
Барджелло поймали в таверне «Белая грива». Чуть свет, едва только народ начал собираться на площади, он, прихватив своего слугу, выбрался из дворца через одну из потайных дверей и укрылся в этой крошечной таверне на улице Винеджа, в двух шагах от дворца. Мало-помалу улицы наполнились народом. В таверне стало шумно. Чомпи, ремесленники, подмастерья забегали в «Белую гриву» промочить горло, перехватить чего-нибудь на скорую руку. Прислушиваясь к голосам, взрывам смеха, крикам и брани возбужденных плебеев, сер Нуто то и дело вздрагивал и чуть не лишался чувств от страха. Ему казалось, что его ищут по всему городу и вот-вот нагрянут сюда, в эту плебейскую таверну, ворвутся в комнату и выволокут его наружу, на площадь, где, как он понял из разговоров, уже поставили виселицу. Под конец, не в силах дальше выносить эту пытку, он отважился на отчаянный шаг — решил сбрить бороду и усы, постричь как можно короче свою слишком заметную шевелюру в надежде, что в новом обличье его не узнают и не тронут, даже если вздумают обыскивать таверну.
Томино, слуга сера Нуто, не посмел ослушаться своего господина. Несмотря на ужас, который внушали ему толпы оборванцев, бродивших по улицам, он отправился на поиски цирюльника и после долгого отсутствия вернулся, ведя за собой мальчика лет пятнадцати, ученика брадобрея с виа Браке. Сперва сер Нуто рассердился было на слугу, но потом сообразил, что для его безопасности гораздо лучше, что пришел ученик, а не сам мастер. Тем временем мальчик принялся за дело и вскорости довольно ловко освободил барджелло от его роскошной бороды и усов, подстриг его длинные волосы и стал собирать свой инструмент. В этот момент Томино, роясь в кошельке в поисках монеты помельче, машинально спросил барджелло: «Сер Нуто, сколько ему дать?» Сер Нуто готов был собственными руками задушить слугу, но было поздно — ученик уже узнал, кого брил. Однако, будучи парнишкой смышленым, он притворился, будто ничего не слышал, как ни в чем не бывало вышел из таверны, а оказавшись на улице, со всех ног помчался к своему мастеру и обо всем ему рассказал.
Не успел сер Нуто как следует поколотить слугу, как под окнами таверны уже гудела огромная толпа народа. Не помня себя от ужаса, барджелло забился под кровать. Там и нашли его чомпи, вломившиеся в комнату. «Вылезай, сер Нуто, — крикнули ему, — пора должок платить!» Но барджелло словно прирос к полу. Он не двинулся с места даже после того, как потерявшие терпение люди стали колоть его копьями и ножами. Наконец несколько дюжих рук выволокли его из-под кровати и потащили вон из таверны.
Сперва он бесновался как одержимый, отчаянно вырывался, кусался, брыкался, бодался, оглашая улицу звериным визгом. Потом утих, стал заискивать, унижаться и плакать. «Меня повесят? Скажите, меня повесят?» — непрерывно повторял он. Так его довели до улицы Львов. Именно там учитель Гваспарре дель Рикко вытащил из толпы двух подмастерьев и послал их вдогонку за Тамбо, Сыном Толстяка и их товарищами в надежде, что им удастся предотвратить расправу толпы над беззащитным барджелло.
Но они опоздали. К тому времени, когда мессер Панцано с товарищами, обливаясь потом, прибежали на площадь, на виселице болталась лишь одна нога до колена — все, что осталось от некогда грозного и неумолимого сера Нуто. Потом учитель рассказал им о кровавой драме, разыгравшейся на площади.
Еще на улице Львов к серу Нуто, которого волокли за руки несколько человек, прорвался какой-то человек с топором, говорят, отец мальчика, безвинно казненного барджелло месяц назад. С криком «Вот тебе, убийца!» человек этот нанес серу Нуто смертельный удар по голове. Уже мертвого барджелло приволокли на площадь и повесили за ноги. Однако ярость народа, его ненависть к безжалостному палачу была столь велика, что труп тут же разорвали на мелкие части и потом на копьях носили эти отвратительные кровавые ошметки по всему городу и по окрестностям Флоренции.
Так произошло единственное убийство, совершенное тощим народом за все время восстания.
Глава десятая
в которой Ринальдо предается воспоминаниям
Ринальдо разбудило солнце. Оно било в раскрытую настежь дверь, по летнему горячее и по-осеннему ослепительное сентябрьское солнце. В хибарке не было ни души. Коп-по, как видно, ушел еще затемно, чтобы на заре попасть в город вместе с повозками зеленщиков. Старуха тоже куда-то исчезла. Ринальдо поднялся с охапки соломы, служившей ему постелью, и тут увидел на столе пресную лепешку, коричневую, будто слепленную из глины, и кружку молока — завтрак, оставленный ему хозяйкой. Подкрепившись, он вышел на волю и сразу словно окунулся в парное молоко. По городским меркам было еще довольно рано, здесь же, на природе, давно уже настал день. Щебетали птицы, жужжали деловитые шмели, на лугу за речкой тихонько наигрывала пастушья свирель и блеяли на выгоне овцы. С огорода за хижиной долетал запах укропа и мяты и еще какой-то знакомый ему и забытый запах, скорее всего мелиссы. Откуда-то издалека, наверное от Сан Джервазио, ветер донес слабый, но чистый звон колокола. Во Флоренции тоже небось звонят колокола.
Ринальдо вздохнул, огляделся по сторонам и пошел по еле видной тропке. Она привела его к Муньоне, к тому месту, где эта речушка, обмелевшая за лето и ставшая узеньким ручейком, образует небольшую заводь, оберегаемую от солнца кустами вереска, которые местные крестьяне зовут метелками. Тут было прохладнее, пахло землей и мокрой травой. Ринальдо лег на берегу, у самого края, подпер голову руками и стал смотреть на воду. Здесь, в заводи, она была гладкой, без морщинок и ряби, только в одном месте, где в нее попадала живая струя, между камнями образовался маленький водоворот. Соринки и щепочки, попадая в него, начинали крутиться, постепенно продвигаясь к середине, и чем ближе они оказывались к центру водоворота, тем стремительнее становилось их движение и тем теснее они сближались друг с другом.
